Читать книгу 📗 "Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд"

Но моя застенчивость была не единственной причиной молчания. Эйлин явно расстроилась из-за ссоры с Альфредом Бройлом за обедом, так что крошечные вертикальные морщинки на ее лбу, казалось, никогда не разгладятся.

Во время экскурсии по дому мы заходили в различные комнаты, и Эйлин говорила, где мы. «Это кухня», – в помещении с раковиной, плитой и холодильником. Я говорил, что тут очень мило, снова наступало молчание, и мы двигались дальше. Теперь мы вышли наружу, на лужайку. Эйлин показывала мне деревья, а я говорил, что они очень милые.

Я предпринял несколько неуклюжих попыток завязать разговор на общие темы, но все они, как и последний, насчет брата Оливера и ее отца, длились не дольше обмена парой реплик. Если я получал от Эйлин ответ на свою первую фразу, то не знал, что сказать дальше, как продолжить разговор. Тупик. И снова наступало молчание.

Мы приблизились к задней части дома. Эйлин указала на группу высоких стройных берез.

– Мы посадили их, когда мне было десять, – сказала она. – Это березы.

– И вы и они выросли поразительно красивыми, – выпалил я. И был настолько поражен и обрадован своей смелостью, что даже не смутился из-за того, что моментально покраснел.

Эйлин все равно не заметила бы моих пылающих щек; она едва обратила внимание на комплимент.

– Спасибо, – сказала она с легкой улыбкой и указала на плакучую иву. – Это плакучая ива. Она уже росла здесь, когда мы купили дом.

– Очень мило.

Мы двинулись дальше и в итоге оказались в дальнем конце лужайки, где вода плескалась о стену из серых досок, подпирающую берег.

– Это лодка моего отца.

Я глубоко вздохнул.

– Вам лучше расстаться с Альфредом Бройлом.

Эйлин посмотрела на меня с удивленной усмешкой.

– Что-что?

– Простите. Я не хотел этого говорить, но потом я… – я всплеснул руками и повернулся к заливу. – Это ведь залив, не так ли?

– Чем вам не нравится Альфред? – Периферийное зрение может быть беспощадным; хотя я не смотрел на Эйлин, я все же видел ее снисходительную улыбку. – Может, мне называть его Алом?

– Никто не станет называть его Алом, – сказал я. – Будь он Алом – это был бы другой человек.

Изменилось ли выражение ее лица на удивленное понимание, или периферийное зрение меня обманывало? Нет, все так и было.

– Это вы верно заметили, – сказала она.

– И мне не нравятся его усики.

– Мне тоже.

Я повернулся к Эйлин, она улыбалась. Но теперь эта улыбка была дружелюбной, а не снисходительной.

– Эти усики такие жидкие, – сказал я.

– Они ему идут, – ответила она.

– В этом-то и проблема.

– Ага, так и есть.

– Брат Бе-е-недикт!

Брат Оливер стоял у задней двери дома, махая мне рукой.

– Эх, – произнес я. – Мне нужно идти.

Эйлин коснулась моей руки. Ее ладонь была прохладной, но прикосновение теплым.

– Спасибо, – сказала она, – за то, что проявили участие.

– Трудно было не проявить, – ответил я, улыбнувшись в ответ, – при таких обстоятельствах.

– Брат Бе-е-недикт!

– Вы приняли решение за меня, – сказала Эйлин. – С этого момента Альфред покидает мою жизнь.

– Хорошо, – сказал я. – Было приятно пообщаться с вами, мисс Флэттери.

– Миссис Боун, – поправила она.

– Что? – Я недоуменно взглянул на нее.

Она склонилась поближе ко мне, в ее глазах таилась чертовщинка. С нечестивым ликованием она прошептала:

– Я разведена!

– О.

Я был настолько ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова. Должно быть, «Кенни», упомянутый Альфредом Бройлом в своей заключительной реплике, был мужем Эйлин. Кенни – еще одно нелепое имя – я заочно решил, что он мне не нравится. Раз эта милая и красивая девушка из семьи добрых ирландских католиков сочла необходимым развестись с ним – значит, он того в полной мере заслуживал.

– Брат Бенедикт!

– Мне и правда нужно идти. До свидания, эм-м…

– Эйлин, – предложила она.

– Эйлин. До свидания, Эйлин.

– До свидания, брат Бенедикт.

Я ощущал на себе ее веселый взгляд, пока спешил по лужайке к брату Оливеру. Тот, похоже, пребывал в плохом настроении.

– Надеюсь, ты весело провел время, брат, – сказал он. – Не подумываешь отказаться от своих обетов?

– О, брат Оливер, – сказал я, – неужели Флэттери не изменил своего решения?

Лицо брата Оливера почти сразу же смягчилось.

– Ты прав, – сказал он. – Я расстроен из-за Флэттери и не должен был срываться на тебе. Что ж, теперь нам пора идти.

Мы обошли дом, не заходя внутрь.

– Совсем никакой надежды? – спросил я.

– Посмотрим, – ответил аббат без особой уверенности. – Всегда остается Дворфман.

 Глава 4

– Брат Оливер, – спросил я на следующий день, когда мы вновь готовились покинуть монастырь, – можно ли согрешить во сне?

Аббат ушел глубоко в свои мысли – главным образом, полагаю, из-за вчерашнего неудачного разговора с Дэниелом Флэттери и в ожидании предстоящей встречи сегодня в офисе Дворфмана – и несколько секунд смотрел на меня в полном недоумении, прежде чем переспросить:

– Что? Что?

– Я хотел сказать, – пустился я в объяснения, – допустим, есть некий поступок, являющийся грехом в реальной жизни. И даже если осознанно представлять его – это будет греховным помыслом. Но что, если это происходит во сне? Будет ли это грехом? И если да – то насколько тяжким?

– Брат Бенедикт, – сказал аббат, – я не имею даже смутного представления о чем ты говоришь.

– Ну, смутное-то представление у меня есть, – сказал я. – Это все, что у меня есть – смутное представление.

– Думаю, тебе стоит обсудить этот вопрос, каким бы он ни был, с отцом Банцолини, когда завтра вечером он придет выслушивать исповеди.

– Наверное, вы правы, – сказал я. Я почти услышал тяжкий вздох, что издаст отец Банцолини, услышав мои вопросы. Или это я вздохнул?

– Ты готов, брат Бенедикт?

– Не совсем, – ответил я, – Но насколько возможно.

– Брат Бенедикт, – произнес аббат с отеческим терпением, – думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь? Думаешь, я сам не предпочел бы вернуться к своим картинам, вместо того, чтобы опять отправляться в Странствие?

Нет, я так не думал. По моему скромному мнению, брат Оливер получал тайное удовольствие от всех этих Странствий. Вчера он, похоже, очень быстро приспособился к невзгодам внешнего мира, и путешествие обратно с Лонг-Айленда понравилось ему даже больше, чем путь туда, несмотря на провал нашей миссии, и он с нетерпением ожидал сегодняшней поездки. Вчера я заметил, как он прячет под рясу расписание поездов железнодорожной ветки Лонг-Айленда. Сохранение сувениров – верный признак того, что человек наслаждается Странствием. И, как мне кажется, незаконченная «Мадонна с Младенцем» совершенно не занимала мысли брата Оливера.

Ничего из этого я, конечно, не произнес вслух, как и не стал говорить вчера о расписании поездов. Я ограничился двусмысленным, но отнюдь не бунтарским, пожатием плечами и сказал:

– Что ж, думаю, нам пора идти.

И мы пошли. Сперва во двор, где брат Лео хмуро провожал взглядом пролетающий самолет, словно раздумывая: наш он или не наш, затем через большие дубовые двери – снова в бурлящий водоворот внешнего мира.

Хотя внешне я сохранял спокойствие, в душе моей разгорался протест. То, что брат Оливер втайне наслаждался всеми этими поездками, было достаточно плохо. И то, что мой первый опыт Странствия с момента вступления в Орден принес моему разуму уйму совершенно неудобоваримых впечатлений – тоже было скверно. Но хуже всего – осознание того, что я вообще не должен был подвергаться всем этим испытаниям. Я никогда не входил в число ближайших помощников брата Оливера, в ту небольшую группу приближенных, что по сути управляла всеми здешними делами – эту роль исполняли братья Декстер, Клеменс и Иларий. Единственная причина, по которой я оказался вовлечен во все происходящее, заключалась в том, что я заметил название нашего монастыря в газетной статье. Только поэтому.