Читать книгу 📗 "Долгое падение - Майна Дениз"
Гамильтону показывают револьвер с демонстрационного стола, но он не уверен, что это то самое оружие. Этот кажется побольше, чем тот, который был у него.
М. Дж. Гиллис указывает, что все револьверы «Уэбли» вообще-то выпускаются одного размера. Ну, Гамильтон и вправду не знает, он не может сказать наверняка.
Он не может даже опознать Мануэля. Гамильтон кладет руку на сердце и говорит, что не может сказать по чести, который человек в суде – Мануэль.
Теперь ему никто не верит.
М. Дж. Гиллис чувствует: его долг заявить, что все знают о лжи Гамильтона.
– Вы пили с ним два часа, встретились с ним снова на следующий день, отдали ему револьвер, но не можете опознать его в суде?
– Ну, он сидел на заднем сиденье автомобиля, ваша честь, и у меня ужасная память на лица…
В отличие от Гамильтона, Скаут О’Нил – искусный лжец. Его изящный стиль – честь для свидетеля. Иногда он занимает суд, демонстрируя удивительное искусство увертливой логики, в других случаях – просто воплощение очарования.
М. Дж. Гиллис хочет, чтобы присяжные знали: О’Нил все время меняет свою версию событий и ему нельзя доверять. Он не может принять все противоречивые версии в качестве свидетельских показаний, не создавая сбивающего с толку суда-внутри-суда, поэтому спрашивает:
– Мистер О’Нил, история, которую вы рассказываете суду, – история, которую вы всегда рассказывали насчет этого случая?
Скаут невинно пожимает плечами.
– Ну, – говорит он, – это определенно та история, которую я рассказываю здесь сегодня.
Стоя на свидетельской трибуне, О’Нил выглядит чистым и опрятным. На его лице и рукаве нет крови, но все-таки вы не позволили бы своей сестре танцевать с ним. У него вид нахального бедокура, он говорит на нелитературном языке и имеет обыкновение говорить и улыбаться, пряча свои очень плохие зубы.
Когда Гаральд Лесли спрашивает, есть ли у него привычка добывать револьверы для таких людей, как мистер Мануэль, Скаут отвечает:
– Я так не думаю.
Как будто он только что познакомился сам с собой и не совсем уверен.
Люди хихикают, услышав его ответ, показывая Скауту, что поняли шутку.
Это раздражает Гаральда Лесли, который резко говорит:
– Мистер О’Нил! Не будете ли вы так добры просто отвечать «да» или «нет»?
Скаут на мгновение задумывается, после чего говорит:
– Нет, – уступчивый и дерзкий одновременно.
Публика и присяжные снова смеются, а он улыбается, показывая ряд зубов, щербатых, как у восьмилетки.
Скаут О’Нил симпатичный человек. Ребенком он понял, что, если ты будешь очаровательным, тебя перестанут бить. Он заставлял свою мать смеяться, как никто другой из ее детей. Он заставлял своего папулю улыбаться, пьяного или трезвого, сердитого или… сердитого. Скаута никогда не пороли так, как остальных. Другие дети миссис О’Нил – добропорядочные и богобоязненные. Скаут О’Нил сейчас не такой и вряд ли когда-нибудь был таким.
Людям нравится думать, что Скаут как-то представляет собой Глазго, что Глазго похож на него или он похож на Глазго. Задиристый и проказливый. Милый, но грубый. Но они льстят городу, потому что Скаут похож на Скаута, вот и все.
О’Нил рассказывает яркую историю «Уэбли», такую убийственную и полную деталей, что все понимают – это может быть только полуправдой. Но история великолепная, хорошо поданная и поданная Скаутом О’Нилом.
Он повстречался с Мануэлем и Гамильтоном в клубе «Гордон» в воскресенье и отвез их на Флоренс-стрит. Сам Скаут остался в машине. Когда Мануэль и Гамильтон вернулись с площадки, они с минуту стояли на улице. Гамильтон говорил, что собирается побриться, типа потирал подбородок и все такое, а Мануэль держал бумажный пакет. Потом тот оглянулся на О’Нила, сидящего в машине, ухмыльнулся и вроде как сложил пальцы пистолетом, как мальчишка, знаете?
Чтобы проиллюстрировать это, Скаут складывает пальцы, изображая пистолет. И выдувает воздух губами, как будто стреляет из пистолета, вот так: «Пах!» О’Нил стреляет в лорда Кэмерона пальцами.
Публика на галерее смеется, Скаут ухмыляется и стреляет в М. Дж. Гиллиса: «Пах!» Потом сдувает дымок с конца своего пальца-ствола и сует пистолет в воображаемую кобуру.
М. Дж. Гиллис сухо говорит, что да, они понимают, что имеет в виду мистер О’Нил.
Скаут продолжает свою историю.
Как будто всего этого было недостаточно, дьявольщина, Мануэль потом вернулся в машину и захлопнул дверь. Он раскрыл бумажный пакет и показал его содержимое О’Нилу просто так, без всякой причины: в пакете был револьвер «Уэбли». И в придачу спичечный коробок с шестью или семью патронами. Да, это тот самый револьвер, да. За семь дней до убийства Уоттов, да. У него был этот самый револьвер. Да, я вижу его сегодня в зале суда. Это Питер Мануэль – вон там.
Скаут показывает на Мануэля. Потом улыбается, и Мануэль улыбается в ответ. Как бы машинально О’Нил весело машет Мануэлю той же рукой, которой обвиняюще показал на него. Тот едва удерживается, чтобы не помахать в ответ.
Уильям Грив спрашивает, почему Скаут явился рассказать полиции, что Мануэль получил револьвер.
– Уильям Уотт попросил нас пойти и рассказать полиции о том, что случилось.
Грив обращается к присяжным, но обнаруживает, что все они смотрят на Скаута.
– Мистер Уотт вступил с вами в переговоры и отвез вас в полицию, чтобы вы рассказали эту историю?
– Угу.
Грив поднимает руку, всячески пытаясь привлечь к себе взгляды присяжных, заставить их прекратить слушать откровенную ложь.
– Но почему вы сделали то, о чем он вас попросил, мистер О’Нил?
Ни один из присяжных все еще не смотрит на Грива. Все они наблюдают за Скаутом – и все ухмыляются.
– Ну, – серьезно говорит тот, – ведь это был правильный поступок, так?
Все в зале знают, что Скаут О’Нил не из тех, кто неизменно совершает правильные поступки. Словно уловив сомнения людей, он ухмыляется и умоляюще воздевает руки к галерее для публики:
– Но разве не так? Разве это не правильный поступок?
Потом разражается глубоким рокочущим хохотом, и все в зале суда тоже смеются.
Грив признает, что О’Нил правит залом и что он его не контролирует. Существует явная опасность, что Скаут разразится песней, поэтому Грив говорит:
– Мистер О’Нил, вы можете сойти вниз.
Суд наблюдает, как Скаут идет вниз по ступенькам, и сожалеет, что он уходит.
Когда Мануэля арестовали, он детально описал полиции, как купил «Уэбли»: он получил его от незнакомца в «Меркат баре» на Глазго-кросс, заплатил пятерку и тут же ушел.
Уже обеденное время, и суд не начинает отслеживать происхождение «Беретты».
Мануэля отводят в камеру, где его ожидает обед. Хлеб с сыром дают всем заключенным, находящимся под судом. Мануэль предпочитает заплатить и получает салат с лососем, который суд поставляет королевским адвокатам.
Глава 12
Пятница, 3 декабря 1957 года
Место рождений, смертей и браков, Таунхед – самая высокая точка старого города. Через дорогу маячит Королевский лазарет, черный, как дьявол, высотой в десять этажей. За ним – приземистый средневековый собор, а дальше – остроконечные высокие холмы Некрополиса [48].
«Кот бар» находится в остром углу Таунхеда. Это грязное место. Из-за неудачно сложившейся аэродинамики мусор, пыль и пепел заметает вверх по холму, за углы, через улицы, и прибивает все это к боковой стене. На грязи нацарапаны девизы банд. Это – территория банды Коди [49], поэтому нацарапаны в основном их изречения.
Ранним утром улицы припорошены мелким инеем, который тает под ногами, оставляя на тротуаре черные потеки. Жар города, оставшийся в земле, бросает вызов времени года.
Уотт и Мануэль припарковываются и выходят из машины. Они идут, огибая здание, обмениваясь возбужденными взглядами. Глаза их широко раскрыты, они снова и снова кивают друг другу, преувеличивая свои сексуальные обязательства на грани пантомимы. Питер Мануэль – импотент. Он может эякулировать, если женщина достаточно испугана, но не может иметь нормальных отношений. Когда полиция исследует его одежду, выясняется, что на всех его трусах внутри пятна от эякуляций. Так было со времен его пребывания в Холлесли Бэй Борстал. Брендан Бехэн был в Холлесли Бэй примерно в то же самое время. Он рассказал, что заключенные занимались таким сексом, что самый подлый негодяй в Ирландии мог родиться, жить и умереть, никогда даже не заподозрив ни о чем подобном. Мануэля послали туда, когда ему было двенадцать.
