Читать книгу 📗 "Метод инспектора Авраама - Мишани Дрор"
В воскресенье вечером, сразу после того, как по 10-му каналу передали краткое сообщение о трагедии в Холоне, в квартире Авраама Авраама зазвонил телефон. Еще не подняв трубку, он знал, кто на проводе.
Мать.
– Ты новости смотришь? – спросила она взволнованным голосом.
– Нет. А что? – Инспектор ослабил звук голоса, идущего из трубки.
– Но ты ведь участвовал в расследовании дела мальчика, которого убил отец, разве не так? Я сейчас просмотрела репортаж по телевизору, и про тебя там даже словом не обмолвились. Уверена, что я этого отца когда-то видела. Он, может, ходит по той же трассе, что и я.
Авраам подтвердил, что участвовал в этом расследовании. Отрицать это он не мог, потому что родители слышали о его кратком появлении на телевизионном экране, когда Офер был еще в розыске.
– Говорю тебе, я с самого начала чувствовала, что это отец что-то с ним сотворил, – заявила его мать. – Не знаю почему, но у меня было такое ощущение. Ты этого отца сам допрашивал?
Инспектор сказал, что нет.
– А Шрапштейна ты знаешь? – продолжала она. – Его показали в передаче. Ты с ним работаешь? Очень эффектный молодой человек.
– Эффектный, это правда, – согласился Авраам.
– Ты в курсе, сколько ему лет? Он женат?
Встреча с Иланой была назначена на утро понедельника. Авраам припозднился, но она тепло его встретила.
– Я тебя ждала, – сказала женщина. На ней была не форма, а фиолетовое платье, которое ей не шло и которого инспектор раньше не видел.
После каждого большого расследования они всегда проводили итоговое совещание. Чаще всего в кабинете полковника Лим, а изредка в кафе, где сидели за обедом или за ужином. Поднимали рюмочку, анализировали ход ведения расследования, пытались найти ошибки, чтобы в дальнейшем к ним не возвращаться. Обоим было ясно, что на этот раз все будет по-другому. Слишком много они напортачили, так что у них не было никакой причины для праздника.
Почему Аврааму показалось, что их отношения уже не вернутся к тем, что были до этого? Илана все время работала бок о бок с ним и, возможно, удержала его от многих серьезных ошибок, в которые он влип бы. Она также поддержала его решение не участвовать в экспертизах по реконструкции событий. Инспектору не хотелось возвращаться в ту квартиру. Что-то внутри не давало ему открыть дверь в комнату Данит, которую Хана закрыла перед ним. Шрапштейн привез Рафаэля Шараби в дом на улице Гистадрут, привез в четверг ночью, чтобы рядом было как можно меньше любопытных глаз, и глядел, как он грохает Маалюля, исполняющего роль Офера, об одну из стен. Из-за того, что прошло много времени, следов борьбы или каких-то других примет жестокой разборки, происходившей в комнате, уже не осталось. Рафаэль сначала шибанул Маалюля о выкрашенную в розовое стену, часть которой была занята этажеркой с игрушками, а потом швырнул его в другую стену, выкрашенную в белый цвет. Когда Илана описала эту реконструкцию, Авраам Авраам вдруг вспомнил показания жены Зеева Авни, данные в первый день расследования. Они сидели у Авни на кухне, и у нее на руках был малыш. Ей припомнились ссора или разборка, которые слышались из квартиры над ними, и она была почти уверена, что это было во вторник вечером. Инспектор не забыл про эти ее слова, он пытался найти им подтверждение в показаниях других соседей, однако не сумел. Но ведь все было черным по белому!
– Ты когда идешь в отпуск? – спросила Лим.
– Может, во вторник, – ответил Авраам. – Я еще точно не договорился.
– И когда возвращаешься?
– Еще не решил, сколько это займет. – У него имелись планы, в которые он не был готов посвящать Илану.
Авраам любил ее кабинет. Фотографию моста Лайонс-Гейт, знакомые лица на других снимках, окно, которое открывалось только для него и которое зачастую вливало в него жизнь. Но он больше не хотел считать этот кабинет своим домом.
Лим сказала, что до начала отпуска ему бы не стоило браться за новые дела, и он кивнул.
– Почему ты считаешь, что это дело было особо тяжким для тебя? – вдруг спросила женщина.
– Оно для всех было тяжким, разве не так? – попытался инспектор отвертеться от разговора.
– Да. Но для тебя особенно, – настаивала Илана.
Вопрос, который и ему самому не давал покоя. Авраам не находил на него ответа. Может, из-за близости к месту преступления, а может, из-за потери контроля над происходящим…
– По-моему, это чувство вины, – сказала полковник. – Ты с самого начала чувствовал вину по отношению к Оферу и его родителям, и это мешало тебе увидеть, что происходит на самом деле. А в конце… ладно, что было в конце, ты знаешь.
Но инспектор не чувствовал, что знает, и считал, что Илана ошибается, думая, что вся суть в чувстве вины. Он не хотел говорить с ней о себе и спросил, что решили в прокуратуре по поводу Ханы Шараби. Оказалось, что ее отпустили домой и что еще не решено, какой будет вынесен обвинительный приговор. Если вообще будет вынесен. Детей пока вернули матери. Лим рассказала, что из разговора Маалюля с теми приятелями, с которыми родители Офера встречались в вечер трагических событий, стало ясно, что Хана, видимо, и вправду вернулась домой позже мужа, а не вместе с ним – всё, как она сказала. В любом случае все равно не было доказательств, что в момент гибели Офера она отсутствовала.
Все это Авраама уже не интересовало.
Сказать было нечего, и какое-то время они сидели в молчании.
– Куда-то уезжаешь? – спросила Илана.
– Куда? – откликнулся инспектор. – Останусь дома. Может, наконец, малость наведу там порядок.
Возвратившись в участок, он попытался поймать компьютерную группу, но не смог. Нужно было снять со страницы пропавших на полицейском веб-сайте фотографию Офера. С экрана компьютера на Авраама глядел худенький подросток с намеком на черные усики под носом. И другие пропавшие тоже смотрели с маленьких фоток. Иногда уже очень старых. Там были ребята и девчонки, которых видели в последний раз в 2008 году, а то и в 1996-м, и в 1994-м. Инспектор увеличил одну из фотографий. «Полное имя: Михаил Лутенко, пол – мужской, год рождения – 1980. Родной язык: русский, другие языки: иврит. Рост: 173; нос: обычный; комплекция: худой; цвет кожи: светлый. Очки: не носит: место проживания: Рамат-Ган. В последний раз видели: в Рамат-Гане. Дата исчезновения: 23.06.1997».
Кто-то тихо постучал в дверь. Это была Литаль Леви, дежурная, которая в день рождения Авраама позвонила ему, чтобы сообщить об анонимном телефонном звонке по поводу Офера.
– Кто-то оставил это для вас, – сказала она, войдя, и протянула ему коричневый конверт, на котором черными чернилами было написано: «Инспектору Ави Аврааму».
– Он еще здесь? – Авраам поспешно встал, но Леви сказала, что мужчина, оставивший конверт, уже ушел. Она успела спросить инспектора, не хочет ли он с ней пообедать, но тот уже выскочил на улицу. Зеева Авни нигде не было.
Закурив сигарету и присев на ступеньки, Авраам прочел письмо.
Здравствуйте, инспектор Авраам!
Вы, без сомнения, удивитесь этому моему письму. На самом деле я и не думал Вам писать, пока не увидел в газетах репортажи об Офере Шараби и не понял, что и мне тоже положено сказать заключительное слово. Конечно же, этот этап моей жизни останется со мной на веки вечные, но мне бы хотелось двинуться дальше, как и Вам, разумеется. Больше всего на свете мне хотелось бы встретиться и поговорить с Вами не в полиции, а в каком-то более приятном и дружественном месте, продолжить – вернее, начать – беседу, которую я надеялся с Вами провести и не сумел. Но поскольку это нереально (не так ли?), я вынужден написать Вам письмо – тоже, конечно, вещь спорная (а кто-то скажет, что и несколько абсурдная), если учесть обстоятельства нашего с Вами знакомства.
Прежде всего мне важно, чтобы Вы знали: я еще должен как-то свыкнуться с тем, что сотворил, даже и теперь, когда обнаружил (в известной мере, разумеется, – мне не все известно), насколько существенной была моя роль в разоблачении родителей Офера, а может, именно поэтому. Совершенно ясно, что Рафаэль Шараби заслужил свое наказание, и мне не хотелось бы, чтобы это было иначе. Но мне тяжело оттого, что я оказался пружиной капкана, который Вы ему расставили (если это не звучит слишком самонадеянно). Задним числом я предпочел бы отказаться от Вашего «великодушного предложения» или, если точнее, оказаться человеком, который способен на отказ. К сожалению, я пока еще не таков. Когда я грызу себя за малодушие, из-за которого принял Ваше «предложение», я пытаюсь убедить себя, что у меня не было выбора, – из-за жены и сына. И говорю себе, что сегодня располагаю компроматом против полиции. Мы находимся нынче почти в равном положении, не так ли? Вам известны обо мне вещи, о которых я не желал бы никому сообщать, и я тоже знаю о Вас нечто, что Вам не хотелось бы разглашать (это не угроза).
Второе, что я хотел Вам написать – это то, что наша с Вами встреча глубоко меня разочаровала (я надеюсь, Вы сможете правильно понять мою искренность). Когда мы встретились, у меня возникло чувство, что у нас может выйти откровенный разговор, но, видимо, я в Вас ошибся. С первой же минуты Вы не понимали ни меня, ни моих намерений, поспешили меня осудить, и все, что я рассказал вам о своем участии в Офере, обернули в подозрения против меня – да настолько, что мне самому сегодня трудно вспоминать об отношениях с Офером, не заподозрив в них какие-то не те поползновения. И за это мне трудно Вас простить. Под конец Вы воспользовались моим доверием и уважением к Вам, чтобы достичь своих целей (кстати, Вы уже продвинулись в чине или получили благодарность за «успехи»?).
И последнее: это мне важнее написать для себя, чем для Вас, и связано это с писательством. То, что я начал писать, я продолжать не буду, по этому поводу не беспокойтесь; хотя сегодня я понимаю истинную силу писем, которые написал. В общем-то, без моего собственного ведома (теперь Вы мне верите?) эти письма вместили правду – правду художественную и правду фактическую – задолго до того, как она стала известна всем вам. Возможно, это то, что люди имеют в виду, когда говорят о наитии. Я ощущаю определенное удовлетворение (и трепет), когда думаю про то, как родители Офера читают его письма, полные обвинений, которые он осмелился бросить им в то время, как они скрывали от всех свою вину. И это подталкивает меня писать, несмотря на все запугивания (не только от Вас, но и от других). Не знаю, что я напишу, но знаю, что это произойдет, и довольно скоро. Может быть, это будет книга о следователях полиции? Мой сын Эли подошел к возрасту, когда ему нравится слушать истории, которые я сочиняю, пусть он и не все понимает; и может быть, именно детская литература – верное для меня направление.
Расстанемся друзьями?
Зеев Авни.
NB. Если Вы случайно решите меня разыскать – конечно, через несколько недель, – то не ищите по прежнему адресу. Мы собираемся переехать, хотя никто в доме не знает о моей причастности к этому делу (и хотелось бы, чтобы так оно и осталось). Это не то место, где нам хотелось бы растить Эли, да и в любом случае я собирался переехать.
