Читать книгу 📗 "Где кончается мир - Маккорин Джеральдин"
– И это принесло нам победу в войне с Испанией, потому что Господь так любил нас, шотландцев, что раскидал испанский флот по всему океану и обрушил на них камни.
– Я этого не помню! – воскликнул Дейви, ошеломлённый, что столь значительное событие могло выскользнуть у него из головы.
– Это давненько случилось, – сказал Мурдо, подныривая в пещеру с мешочком масла глупыша для Куилла – втереть в синяки. – Лет сто назад. Или триста? Думается, тебя ещё и на свете не было, Дейви.
Потом явился Найлл.
Наверху, в Средней Хижине, слушая, как Дейви сбивчиво пересказывает историю про Армаду, он догадался, откуда у неё ноги растут, и заявился в Нижнюю Хижину, тоже желая послушать историю. И тоже принёс тупика в качестве платы.
Так что Куилл рассказал ему историю о Святом Килде, которого пираты бросили в море, но он расправил на воде свою шотландку, и она сделалась твёрдой, как плот, так что, используя рубаху вместо паруса, он доплыл до Хирты и открыл её.
– Он построил здоровенный кирк, но сейчас его уже нет, увы, потому что когда Святой Килда умер, кирк вознёс его в рай, а потом обратился облаком.
Стоило Найллу начать разглядывать небо, на нём и впрямь обнаружилось множество облачных шпилей и дворцов.
– А я слыхал, Святой Килда – это просто слово, которое в книге написали неправильно, – сказал Мурдо, когда Найлл ушёл. – Не было такого человека.
– Теперь есть, – сказал Куилл.
Тем вечером он поймал первую рыбу – а потом и вторую! В конце концов, это всего лишь вопрос ловкости. Всего-то нужно было немного внутреннего спокойствия. Улов здорово обрадовал его (хоть он и ненавидел вкус рыбы); а ещё радостнее ему сделалось, когда на берег выбралась бескрылая гагарка, напоминающая своей маской крупную утку-разбойницу. Он бросил ей одну рыбу. Глядя, как она пропихивает подачку по зобу, он почувствовал, будто некоторым образом подружился с морем.
На следующее утро вместе с младшими пришла Джон. В качестве входной платы она принесла небольшой мешок с перьями из одного из клейтов. Теперь Куилл сможет спать не на сырой земле и просыпаться без синяков от грубого пола. Дейви заявил, что это Куиллово «рассказывательное кресло» и плюхнул мешок посреди пещеры – со всем почтением, причитающимся, по его мнению, трону.
Джон перестала истекать кровью, но плакать не перестала, потому что теперь она горевала по матери. Тем утром она проснулась с мыслями о доме – как и всегда. Но материнского лица вспомнить никак не смогла.
Когда она сказала это, Куилл заметил, что остальные мальчишки зажмуриваются и проверяют – предстают ли под веками образы друзей и родных: он знал, что они делают именно это, потому что и сам так делал. Картинки в памяти – всё равно что вода: чем сильнее стараешься их удержать, тем скорее они ускользнут. Он не знал, что сказать Джон: терять воспоминание о чьём-то лице невыносимо.
Но потом поднялся Найлл и описал мать Джон – потрясающе подробно – вот так просто – а потом стал описывать дедушку Джон, и их корову Флору, и кустик диких ирисов у их двери, и начищенные башмаки, стоявшие носок к носку у очага, которые никто не носил, кроме как по воскресеньям. Мать Джон тотчас воскресла перед ней, и даже Мурдо с Куиллом словно очутились перед очагом в её домике, завидуя этим башмакам.
– Нарекаю тебя «Хранителем Лиц», – пошутил Куилл, вспомнив, как Кейн помпезно провозгласил себя Хранителем Трутницы. Но Найлл уставился на него таким взглядом, словно Куилл только что сделал его наместником какого-нибудь неприступного замка со стенами, от пола до потолка увешанными портретами.
– Хранителем Лиц? – переспросил он, и его худенькое лицо с сияющей улыбкой немедленно запало всем в память. – Я Хранитель Лиц!
Как только гости ушли, поспешно взбираясь по Стаку и придумывая оправдания тому, куда это они запропастились, Куилл стал испытывать собственную память, воскрешая в голове всех людей с Хирты и тех, кто был сейчас над ним, в Средней Хижине. Выяснилось, что «пастор» теперь называет мальчишек своей «отарой». Но овцы все одинаковы: одну от другой никак не отличить. К тому же овцы глупые: скорее спрыгнут в море со скалы, чем позволят собаке вроде Крапивы погнать их домой. А никто из мальчишек глупым не был. Мурдина говорила…
Куиллиам резко оборвал эту мысль. Он уже не мог сказать наверняка, действительно ли он помнил, что Мурдина говорила что-то на Хирте, или просто вообразил, что эти слова выскользнули из клюва гагарки у кромки воды; или воображаемая Мурдина говорила то-то и то-то, лёжа ночью в его объятьях, когда они обсуждали прошедший день или выбирали имена своим будущим детям…
Мурдина говорила:
«Мы все должны быть кем-то, дорогой, иначе кто мы есть? Каждый умеет что-то особенное. Каждый мальчишка в некотором роде король».
Калума он сделал «Хранителем Музыки». Голос у Калума сломался в прошлом году и, в отличие от его одежды, словно расширился и стал поистине чудесным. Глядя на Калума, никто и подумать не мог бы, что внутри прячется такой голос. Сам он не до конца в себя верил: своего нового голоса он смущался. Но восседая на мешке с пухом – «Трон Хранителей» – и нося титул Хранителя Музыки, когда остальные принимались скармливать ему куски полузабытых гимнов и плачей, он глотал их и выдавал роскошные, полные варианты каждой песни, заставлявшие мальчишек или плакать, или плясать.
Джон была объявлена «Хранителем Игл». Все мальчишки делали иголки из перьев глупышей – обдирали их с крыльев и пытались продырявить стержень остриём единственного ещё пригодного на это ножа. Куилл сказал, что хорошие иголки будут на вес золота; с ними нужно обращаться аккуратно и хранить в надёжном месте.
Одежда у мальчишек разваливалась на куски, а с приходом зимы им понадобится одеваться теплее, а не наоборот. В августе они набили двадцать клейтов полными мешками птичьего пуха. Если у них получится теперь как-то обшить куртки и портки перьями, возможно – только возможно – они не умрут от холода.
– У ма швы ровнёхонькие выходят, – сказала Джон, неуклюже пытаясь вдеть в иголку конский волос.
При упоминании матерей придворные Короля Олуши разом вздохнули со всхлипом. Найлл спросил:
– А что мамули сейчас делают, Куилл?
Среди швецов поднялось беспокойство. Калум, державший острый нож, отложил его в сторонку, боясь порезаться. Куилл должен был придумать, как их взбодрить. В голове мелькнул образ Мурдины Галлоуэй, сходящей с лодки, и сброшенная перед ней на берег котомка старой одежды.
– Помните тот узелок, который привезли с Гарриса? – сказал он. – С одеждой старого Иана? Шерсть у рубашек совсем сгнила – ни на что не годится. Так что мамули сбивают из неё войлок – будет потник для серого пони. Вот прямо сейчас. На разделочных столах. Бух. Бух. Бух. И песни поют. И тут! Колотушка миссис Кейн стукается обо что-то твёрдое. Миссис Кэмпбелл думает, будто это камешек, и тычет в него иглой. Но это не камень! Это что-то металлическое и сияет сквозь шерсть, всё такое жёлтое и блестящее. Это золотая монета! И чем дольше они сбивают шерсть, тем больше раздаётся бряцанья. Старый Иан вшил свои богатства в рубашку, вот оно что! Тут целых четыре… пять – нет! – семь золотых гиней! Миссис Фаррисс начинает говорить, что купит на свою гинею воскресную шляпку. Но миссис Гиллис отвечает: «Нет, Агнес, постой! Мы должны отложить это для наших мальчиков, когда они вернутся с Воина».
Очередной общий вздох-всхлип – на этот раз восторженный. Мальчишки сомкнули замёрзшие ладошки на воображаемой золотой монете.
Кроме Лаклана.
– Окромя моей, – проворчал он. – Мой папаня у неё отберёт ту монету – не успеет она плюнуть.
Остальные его не услышали: слишком были заняты, воображая, как поплывут с мистером Гилмором тратить свои богатства на Гаррис – а то и дальше. На мгновение о Конце Света позабыли, и Хирта снова сделалась населена матерями, отцами и повседневными делами. На мгновение ангелы заменились в мальчишеских головах мамами, а надежды на вознесение заменились надеждами на возвращение.
