Читать книгу 📗 "Не тот год (СИ) - Баковец Михаил"

— Вы что-то сказали? — отвлёк меня от тяжких дум Голиков, который продолжал вещать что-то о моём состоянии, необычном заживлении ожогов и уникально-ураганном выздоровлении, пока я витал в других эмпиреях, далёких от моих ран, госпиталя и доктора.

— Нет, я молчал. Думаю над тем, как скоро смогу встать на ноги, — с трудом ответил я ему.

— Не скоро. Я сегодня же передам сообщение о вашем здоровье…м-м, туда. Вы у нас особенный пациент. Даже с охраной. Возможно, за вами пришлют машину, чтобы отправить в другой госпиталь. Может даже в Москву, — сказал собеседник.

— Охрана?

— Возле двери два бойца с винтовками стоят. Пускают только тех, кто вписан в пропуск.

— Надо же… — вяло произнёс я. Информация не удивила. Странно, что вокруг госпиталя не выставили оцепление из роты местного спецназа во главе с самим Судоплатовым. Или он ещё не настолько известен и влиятелен?

— Я вам сейчас вколю морфий, чтобы вы отдохнули как следует. Организм во сне быстрее восстанавливается. Это доказанный факт.

— Что? Нет, не нужно, — попробовал воспрепятствовать я такой заботе. — Я… сам…

— Сам, конечно, сам. Но с укольчиком будет ещё лучше. А если опасаетесь за привыкание, то не стоит. Дозы вводим вам маленькие и с достаточным временным отрезком. После выздоровления вы легко избавитесь от слабой зависимости к препарату.

— Не… надо…

Да только куда там. Доктор, как любой представитель его профессии, знал лучше всех, что требуется его пациенту. Я даже не почувствовал укола. Просто после короткой возни Голикова с моей рукой очень быстро стал проваливаться в забытьё.

Очередное пробуждение вызвала вспышка боли в теле. Ещё до того, как открыл глаза, понял, что меня куда-то торопливо и не очень бережно несут на носилках. Потом слух принёс страшный грохот, который до этого был фоном рядом с болью в потревоженном теле, трясущемся на носилках.

«Началось», — ударила в самое сердце страшная мысль-понимание.

Меня занесли в большую палату, полную людей. Их здесь было не меньше двух десятков. Возможно, куда больше. Просто не смог всех увидеть. На фоне грохота артобстрела — а я это ни с чем другим не спутаю — я слышал стоны боли, ругательства и растерянные успокаивающие речи медсестёр и докторов.

Стены от разрывов снарядов и мин тряслись так, что даже когда меня переложили с носилок на койку я всё равно дрожал, будто оказался на неотлаженном массажном кресле, включённом на максимально сильном режиме.

Сквозь взрывы до моих ушей часто доносились противные вымораживающие саму душу визги летящих мин. Миномётные батареи устроились где-то совсем рядом. И двух километров до них не будет. Если бы не какофония от разрывов, то можно было бы на слух определить примерное местоположение вражеских миномётчиков. Ох, сколько же они доставили нам проблем при уничтожении на Украине нацистского режима. Особенно сильно доставали так называемые бесшумные миномёты, поставляемые хохляцкой хунте поляками. Наибольшие проблемы с миномётами мы испытывали в начале войны и в конце её. Середина боевых действий была отмечена невероятно массовым использованием дронов всех типов. Вплоть до микроскопических, умещающихся на ладони. Эти поганцы отвлекали внимание от своих более крупных собратьев, тайком несущих к нашим окопам мины, гранаты и контейнеры с горючей смесью. Чуть полегче стало с широким появлением РЭБ. Сразу вся мелочь отсеялась. Остались проволочные дроны, со спутниковым каналом и с серьёзной системой шифрования, действующие через сеть ретрансляторов. Потом вновь была улучшена наша РЭБ. Стали повсеместно использоваться особые «электронные» ракеты, выжигающие электронику в радиусе нескольких километров. Благодаря им были зачищены тылы у «укропов», где они хранили львиную часть своих высокотехнологических девайсов, стояли ремонтные мастерские, подвозились новые дроны и запчасти к ним. Доставалось и переднему краю. При этом наши системы оставались целёхонькими. Плюс, наконец-то, заработала разведка так, как нужно, принявшись быстро и точно находить позиции вражеских дроноводов. После чего туда летели наши дроны с громогласными и пламенными подарками, а порой и ракеты. Из-за этого врагам вновь пришлось сосредоточиться на ствольной артиллерии. Но здесь был перевес уже у нас.

Тут особо мощный и близкий взрыв заставил вернуться в реальность, забыть о той войне, которая только будет. Вылетели несколько стекол из оконных рам. На пару секунд человеческий гвалт стих. Даже раненые прекратили стонать. На несколько мгновений работники госпиталя и помогающие им бойцы замерли, а затем бросились оттаскивать раненых подальше от окон. Меня, к счастью, положили возле внутренней стены.

Артналёт ещё продолжался, когда до нас донеслись звуки стрелкового оружия. Внезапно я вспомнил, что по некоторым источникам немцы заняли часть крепости буквально в первые часы после нападения. И даже смогли прорваться в самый центр, в Цитадель.

«Я же в госпитале. А он, кажется, всего один такой во всей крепости. И стоит он, если память не врёт, где-то в южной части», — вдруг вспомнил я. А потом вспомнил эпизод из нескольких фильмов на тему обороны Брестской крепости, где немцы вели толпу, состоявшую из людей в белых халатах и раненых, с повязками. Эту сцену снимали всегда, так как эпизод стал первым из целой цепи зверств захватчиков, не гнушавшихся использовать самые мерзкие способы вроде создания живого щита. Самое главное то, что в некоторых фильмах голос закадрового диктора или в субтитрах сообщалось, что живой щит немцы набрали в госпитале. В том месте, где находился я прямо сейчас.

Я стал медленно подниматься. Боль всё ещё терзала меня. Но её уже можно было терпеть и не обращать внимания, если как следует стиснуть зубы. Большие неудобства мне доставили повязки. Из-за них я был похож на мумию, так как руки и ноги плохо сгибались в суставах.

— Вам нельзя, нельзя, — раздался рядом со мной чей-то взволнованный голос. Оказалось, что он принадлежал одному из тех бойцов, что принесли меня сюда из разрушенной взрывом палаты (об этом я узнал чуть позже), а до этого охраняли.

— Сейчас всё можно, — резко ответил я ему. — Я буду сражаться. Слышишь выстрелы? Немцы уже рядом. Каждый человек, способный держать оружие, на счету.

— Нельзя, не положено, — замотал он головой.

Наш спор прервала трескотня винтовочных выстрелов совсем рядом с госпиталем. К винтовкам быстро подключились два пулемёта. Несколько пуль влетели через окна в палату, ударили по стенам, в потолок. Кто-то громко закричал от боли, поймав рикошет. Боец замялся рядом со мной, потом принял для себя какое-то решение, стянул из-за спины карабин и бросился к окну. Я тоже заковылял за ним следом. Вот только моей целью были стеклянные осколки. Подобрав один такой, длиной с ладонь, узкий и немного изогнутый, как полумесяц, я принялся срезать с себя бинты. Разматывать их вышло бы в разы дольше. В процессе получил несколько порезов, но на общем фоне — полная ерунда. Очень боялся, что бинты присохли к заживающим ожогам, и мне придётся отдирать их с мясом. В принципе так и вышло, корочка, мазь или простой вазелин, используемый вместо нее, и первые слои бинтов слиплись в одно целое. Вот только под ними оказалась здоровая кожа.

Внезапно с улицы в окна залетели несколько гранат. Одна из них упала в трёх метрах от меня. Я секунду смотрел на едва заметный дымок, идущий из неё, после чего дёрнулся в сторону, разворачиваясь к ней головой и упав на пол, и закрывая голову руками. Взрыв прозвучал как-то тихо на фоне творящегося вокруг меня. Меня смерть обошла стороной. Заработал только лёгкую контузию и несколько царапин от осколков на руках и левом плече. А вот один из солдат в белом грязном халате замертво упал в нескольких шагах от меня с рукояткой гранаты в виске. Не вставая в полный рост, я ползком добрался до карабина убитого бойца. Ему тоже досталось от гранаты. Гимнастёрка на спине была порвана в клочья осколками. Парень был ещё жив, но его минуты были сочтены. С губ стекала пузырящаяся кровь, ноги слегка подёргивались, сгребая сапогами мусор на полу.