Читать книгу 📗 "Художник из 50х (СИ) - Симович Сим"

Глаза — самое важное. В них вся душа человека. Он тщательно прорисовал разрез, добавил блики, лёгкую тень от ресниц. Нина смотрела с бумаги живым взглядом — тёплым, чуть застенчивым, но открытым.

Волосы рисовались легко — несколько широких движений углём, потом растушёвка пальцем. Простая причёска, но женственная. На губах — едва заметная улыбка, такая, какую он видел, когда она говорила о музыке.

Через час портрет был готов. Не идеальный, но живой. На бумаге смотрела Нина — настоящая, узнаваемая, красивая. Не парадная красота с плакатов, а простая человеческая привлекательность.

Гоги отложил уголь, посмотрел на работу критически. Неплохо получилось. Пропорции правильные, характер передан. Нине должно понравиться.

Он аккуратно сдул угольную пыль, закрепил рисунок лаком. Вставил в простую рамку, которую делал для своих работ. Получился достойный подарок.

Постучал к соседям. Открыла Марья Кузьминишна.

— Гошенька, заходи. Как дела?

— Спасибо, хорошо. А Нина дома?

— Дома, дома. В комнате сидит, книжку читает. Нинка! К тебе пришли!

Нина появилась в дверях — в домашнем платье, с книгой в руках. Увидела Гоги и улыбнулась.

— А я как раз думала о тебе.

— Хорошо думала?

— Очень хорошо. — Она покраснела. — Проходи.

Они прошли в её комнату — небольшую, но уютную. Кровать, стол, шкаф с книгами. На стенах — репродукции картин, фотографии родственников.

— У тебя красиво, — сказал Гоги.

— Спасибо. А что у тебя за рамка?

— Это тебе. — Он протянул портрет. — Небольшой подарок.

Нина взяла рисунок, посмотрела и ахнула.

— Боже мой… Это же я!

— Ты.

— Но как… когда ты успел? Я же не позировала.

— По памяти. Хорошая у меня память на красивые лица.

Нина не могла оторваться от портрета. Рассматривала каждую деталь, проводила пальцем по стеклу.

— Я правда так выгляжу?

— Именно так. Может, даже лучше.

— Гоша, это самый красивый подарок в моей жизни. — Слёзы блестели в её глазах. — Никто никогда не дарил мне ничего подобного.

Она поставила портрет на стол, повернулась к нему. Стояла совсем близко, смотрела благодарно и нежно.

— Спасибо, — прошептала она. — Огромное спасибо.

Момент был идеальным для поцелуя. Нина ждала, готова была ответить. Но Гоги не решился. В голове крутились мысли о том, кто он такой на самом деле, о тайнах, которые скрывает, об опасностях, что его окружают.

— Нина, — сказал он осторожно, — ты хорошая девушка. Заслуживаешь лучшего, чем я.

— Почему лучшего? — удивилась она. — Ты добрый, талантливый, заботливый. Что ещё нужно?

— Не всё так просто. У меня… сложная жизнь.

— У кого она простая? — Нина положила руку ему на грудь. — Гоша, я не прошу обещаний на всю жизнь. Просто… просто будь со мной. Сейчас, в этот момент.

Искушение было сильным. Тёплая комната, красивая девушка, которая смотрит с любовью. Простое человеческое счастье на расстоянии вытянутой руки.

Но Гоги отступил.

— Мне нужно идти. Дела есть.

Разочарование мелькнуло в её глазах, но она не стала настаивать.

— Конечно. Спасибо ещё раз за портрет.

— Не за что. — Он направился к двери, остановился на пороге. — Нина, ты правда хорошая. Лучше, чем заслуживаю.

— Не говори глупости. — Она попыталась улыбнуться. — Увидимся завтра?

— Увидимся.

Дома Гоги долго сидел у окна, курил и думал. О том, что упустил прекрасный момент. О том, что Нина достойна честности, а он не может быть честным. О том, что любовь в его положении — роскошь непозволительная.

А за стеной тихо играла радиола. Медленная мелодия о любви, которая могла бы быть, но не случилась.

По крайней мере, пока.

Глава 7

Проснулся Гоги в четыре утра, когда за окном была ещё глухая тьма. Сон прервался резко, без причины, и больше не возвращался. В голове роился рой мыслей — о Нине, о вчерашнем разговоре, о том, что он опять струсил.

Он встал, оделся и собрал краски. Хотелось рисовать — не заказы, не вывески, а что-то своё. Память подсказывала новый стиль, тот самый, что вчера проявился в битве с демоном. Восточный, графичный, полный движения.

Москва-река была недалеко. Гоги дошёл до набережной как раз к рассвету. Вода тихо плескалась о каменные берега, в тумане проступали силуэты домов. Где-то вдали гудел буксир, тащил баржи с углём.

Он выбрал место на мостике — отсюда открывался хороший вид на излучину реки. Установил мольберт, приготовил краски. Не масло — тушь, акварель, всё, что давало чёткие линии и плавные переходы.

Первые мазки — общий тон. Серое небо, тёмная вода, силуэты зданий. Но не фотографически точно, а стилизованно. Упрощённые формы, плавные линии, как в тех странных комиксах, что всплывали в памяти.

Постепенно картина обретала особый характер. Москва-река превращалась в некую мистическую водную артерию. Дома на берегах становились похожими на древние пагоды, мост — на спину дракона. Туман клубился, как живой.

Гоги работал быстро, широкими мазками. Рука двигалась уверенно, словно рисовала в этом стиле всю жизнь. Контраст чёрного и белого, плавные градации серого, точные детали в ключевых местах.

— Интересная техника, — раздался голос за спиной.

Гоги обернулся. Рядом стоял мужчина лет тридцати пяти, в хорошем пальто и шляпе. Лицо интеллигентное, глаза внимательные. В руках — альбом и карандаши.

— Вы тоже художник? — спросил Гоги.

— Архитектор. Делаю зарисовки старой Москвы, пока её не снесли. — Мужчина протянул руку. — Алексей Дмитриевич Щусев.

Гоги пожал руку, представился. Фамилия Щусев была знакома — кажется, известный архитектор. Или будет известным.

— А ваш стиль необычный, — продолжал Щусев. — Не русский, не европейский. Откуда почерпнули?

— Сам не знаю. — Гоги пожал плечами. — Приснилось что-то, вот и рисую.

— Интересно. Смесь реализма с… как бы это сказать… декоративностью. Графично, но живо. — Щусев внимательно изучал работу. — А продаёте свои картины?

— Иногда.

— Вот эту продали бы?

Гоги посмотрел на холст. Река в стиле манхвы была почти готова — мистическая, красивая, непохожая ни на что из официального искусства.

— А зачем вам?

— Для души. Дома повешу, буду смотреть и думать о том, что искусство больше политики. — Щусев улыбнулся. — Пятьдесят рублей устроит?

Хорошая цена за утреннюю работу. Гоги кивнул. Щусев достал деньги, расплатился.

— А у вас ещё такие есть?

— Могут появиться.

— Тогда вот моя карточка. Если что — обращайтесь.

Щусев ушёл с картиной под мышкой, а Гоги остался на мостике. Солнце поднималось выше, туман рассеивался. Обычная московская река, обычное утро. Но в памяти сохранялся образ мистической водной артерии из другого мира.

Он собрал краски, сложил мольберт. В кармане лежали деньги — за работу, которая далась легко и принесла удовольствие. Может быть, это и есть его путь? Рисовать в новом стиле, искать покупателей среди интеллигенции?

Опасно, конечно. Такое искусство могли счесть формализмом. Но пока никто не запрещал утренние пейзажи.

По дороге домой Гоги думал о том, что открыл в себе новую способность. Не просто рисовать, а создавать миры — необычные, красивые, полные скрытых смыслов. Миры, которых не существует, но которые хочется увидеть.

Искусство ради искусства. Красота ради красоты.

В мире, где всё подчинено идеологии, это было маленьким актом сопротивления.

Дома Гоги принял душ в общей ванной комнате — роскошь, которой обладали не все бараки. Холодная вода взбодрила, смыла усталость от раннего подъёма. Побрился, причесался, надел чистую рубашку.

Пятьдесят рублей от Щусева жгли карман. Можно было купить продуктов, отложить на чёрный день. Но художнику нужны краски, кисти, холсты. А в обычных магазинах выбор был скудным.

Сухаревский рынок кипел жизнью уже с утра. Торговцы расхваливали товар, покупатели торговались, милиционеры делали вид, что не замечают полулегальной торговли. Пахло табаком, керосином, жареными семечками.