Читать книгу 📗 "Не тот год (СИ) - Баковец Михаил"

У некоторых людей шла кровь из ушей и носа. Многие женщины с детьми и раненые теряли сознание. Меня и самого пару раз капитально встряхивало. Так, что начинала кружиться голова и появлялась лёгкая тошнота.

Ночь прошла относительно тихо. Немцы были заняты обустройством позиций на внешних валах. Ставили там пулемётные точки, миномёты и кое-где прожекторы. Всю ночь в небо взмывали осветительные ракеты, отчего было очень светло. На улице за территорией цитадели можно было бы читать книги при таком освещении. Защитники крепости занимались почти тем же: собирали оружие, раскапывали арсеналы, искали продукты, воду и медикаменты, сооружали укрепления.

Утро стало точной копией утра двадцать второго июня. Со стороны немцев раздались залпы десятков орудий и миномётов. Около девяти утра снаряды прекратили лететь. Вместо них заработали вчерашние громкоговорители, принявшись повторять вчерашнюю «песенку».

— Нужно выпустить женщин с детьми, — предложил Зубачёв. — Здесь их ждёт гибель. А ещё это создаёт лишнюю нагрузку на гарнизон. Воды и еды уже почти нет. А вид страдающих детей плохо влияет на бойцов.

В основном в подвалах находились члены семей командиров и старослужащих красноармейцев.

— Андрей, ты что скажешь? — посмотрел на меня Фомин.

Я пожал плечами. Говорить ничего не хотелось, но от меня ждали ответа.

— Будет лучше сделать так, как предложил товарищ капитан. От себя же хочу добавить, чтобы женщины не сообщали немцам своих настоящих данных и научили этому детей. Пусть представятся жёнами местных рабочих, поварихами, швеями, хозяевами квартир, которые сдают дома комсоставу и так далее.

— Зачем? — поинтересовался у меня капитан.

— Простых женщин немцы отпустят после беглого допроса. Или вообще их допрашивать не станут. А вот семьи комсостава обязательно оставят у себя. Запрут в какую-нибудь тюрьму или лагерь, чтобы потом использовать для давления на вас. Ну, или ещё как-то. Например, для показательной казни с целью устрашения других, — произнёс я.

— Не все среди немцев дураки, чтобы купиться на такую уловку. Да и проговориться может кто-то, — покачал головой Зубачёв.

— Пусть женщины говорят, что ваши семьи остались с вами и детей тоже оставили. Гитлеровцы считают, что все коммунисты настоящие фанатики. Этот образ должен сыграть нам на руку.

Эти мои слова вызвали почти у всех окружающих недовольную гримасу. Но никто из них не вспылил и не стал бросаться в мой адрес обвинениями или упрёками. Или смертельно устали, что даже на подобное сил не оставалось, или внутренне были согласны со мной.

В общем, наши с Зубачёвым предложения были приняты. С женщинами всё вышло не очень легко. Насилу удалось убедить их уйти и выдавать себя за других. Зато потом они даже кое-какую маскировку сделали. Кто-то обрезал волосы, кто-то светлый цвет извазюкал в саже. Все без исключения испачкали лица и руки. Под толстым слоем грязи их теперь родная мать не узнала бы. С детьми было сложнее. Оставалось надеяться, что гитлеровцы сожрут ту дезу, которую им планируется скормить. В противном случае многие женщины и дети обречены. Я внезапно вспомнил вставку диктора в одном из фильмов про Великую Отечественную, в которой он сообщил, что многие семьи комсостава Брестской крепости были расстреляны в конце сорок первого и в сорок втором годах.

Не только на наших позициях обороняющиеся решили воспользоваться предложением гитлеровцев. Наблюдатели и снайперы с крыш и с макушек деревьев сообщили, что видели несколько групп женщин с детьми, которые вылезали из дымящихся развалин и брели в сторону мостов и ворот, выходящих из крепости.

Но не только женщины согласились пойти в руки немцев. Было очень много и красноармейцев. К моему удивлению эта новость не заставила командиров скрипеть зубами от бешенства.

Тот самый лейтенант НКВД, с которым я штурмовал клуб (автобатовец, к сожалению, погиб в том бою) пояснил, что поступок бойцов в чём-то ожидаем.

— Тут много призванных с западных районов, которые два года назад были под поляками, а советскими гражданами стали меньше года назад, — сказал он мне. — Сражаться и умирать за нашу страну они не хотят. Знал бы ты, сколько мелких и не очень диверсий они совершили. От сахара с солью в бензобаках машин, до поджогов складов с арсеналами. Некоторые специально рвали одежду, чтобы получить новую. Мол, заставили большевиков потратить деньги. Другие портили свои сапоги с той же целью. Правда, потом приходилось ходить во всём заштопанном или старом, завалявшемся в каптёрке.

— И их оставили на границе? — спросил я.

— Понемногу отводили подальше в разные части. Но отчего-то медленно, — ответил он и после секундной паузы добавил. — Как специально.

Тут пришлось прерваться из-за начавшегося артобстрела. Земля и стены загудели и задрожали. Два или три раза взрывалось нечто настолько огромное, что земля била нам в ноги, словно мы спрыгивали со стульев. У многих вновь пошла кровь из носа и ушей. И почти все мы получили лёгкую контузию.

Кто-то испуганно крикнул, что взорвались склады с боеприпасами на территории крепости. И я даже в первый момент был с ними согласен. Пока не вспомнил про немецкую любовь к гигантизму, особенно в оружейных делах. А потом в памяти всплыли эпизоды про участие в обстреле крепости редчайших артиллерийских установок типа «Карл». Одна из них, кажется, единственная уцелевшая в войне, стоит в Кубинке. Их снаряды весили под две тонны. Скорее всего, эти разрывы принадлежат им.

«Вот бы грохнуть хотя бы одну такую пушку. Гитлера от злости инфаркт хватит», — подумал я, приходя в себя после оглушения.

Обстрел продолжался до темноты. Несколько раз прерывался для того, чтобы озвучить очередное предложение сдаться в плен. В эти минуты я выбирался из подвала и осматривался. Картина с каждым разом выглядела всё удручающе и удручающе. Крепкие стены построек выдержали прилёты снарядов и мин. Но вот крыши, окна, межэтажные перекрытия почти везде были уничтожены и охвачены огнём. Всё в округе было затянуто дымом. Огонь вырывался из пустых оконных проёмов. Горела искорёженная техника, горели деревья, горел, казалось, сам воздух. Железные ограды были сломаны, погнуты и блестели слоем жирной сажи. Казалось, что выжили только мы в своём подвале. Смертоносное железо смело всё во дворах цитадели и в фортах. Но ночью к нам пришли связные из других мест. От них мы узнали, что гарнизон крепости продолжает сражаться. Остались сотни тех, кто был готов навсегда лечь в землю, но до конца выполнить свой долг защитника отчизны.

— Нужно набрать воды, — сказал Зубачёв и обвёл нас всех взглядом. — Для пулемётов и для раненых. Нужны добровольцы. Их будем прикрывать ружейно-пулемётным огнём.

Я шагнул вперёд:

— Товарищ капитан, я всё сделаю один и тихо. Мне нужны только вместительные ёмкости. Лучше канистры, чтобы не расплескать воду. Буду подносить к стене, оттуда из пусть забирают бойцы.

Стоило мне это сказать, как десятки взглядов скрестились на мне.

— Хорошо, — хрипло произнёс капитан. — Светлов, возьми шесть человек и пулемёт, будешь прикрывать Андрея.

— Слушаюсь, — чётко ответил младший лейтенант, командующий одним из прибившихся к нам днем отрядов, чьи позиции особенно сильно были подвергнуты обстрелу немецких орудий.

С тарой под воду возникли проблемы. С большим трудом мне нашли одну большую на двадцать литров канистру из жести, крашенную тёмно-зелёной краской, три ведра, огромный медный чайник с рифлёными боками и тонким, высоким, изогнутым носиком. От котелков я отказался по причине их размера. Их с собой взяли мои попутчики.

До стены мы добрались без проблем. А вот дальше взлетающие осветительные ракеты превратили чистую полосу открытой местности до реки в натуральную красную дорожку для звёзд под лучами софитов.

— Ждите меня здесь. Не шуметь и не светиться, — дал я последние наставления попутчикам.

— Андрей, ты…

Не став дожидаться полной фразы Светлова, я шагнул в тень к стене и быстро прошептал наговор на невидимость.