Читать книгу 📗 "Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор"
Вчерашний триумф в Политбюро все еще согревал изнутри, и этим чувством хотелось поделиться.
— Лида, вчера на Политбюро приняли очень важное решение, — сказал я, отпивая кофе. — Будем создавать в Москве новый, огромный научно-исследовательский институт. По твоей части — радиотехника, радиообнаружение.
Она поставила на стол тарелку с омлетом и, вся во внимании, села напротив меня.
— Твои знания и опыт, которые ты получила в лаборатории Бауманки, работая над первыми образцами ламп, там очень пригодятся. Мне бы хотелось, Лида, чтобы ты перешла туда на работу, как только институт начнет формироваться. Будешь заниматься тем, что у тебя отлично получается.
Я ожидал увидеть радость, гордость, но ее реакция была иной. Она внимательно выслушала, и ее лицо стало серьезным. Она отодвинула свою чашку и посмотрела на меня в упор.
— Леня, я не хочу в НИИ.
Ее голос прозвучал тихо, но твердо.
— Я тебя и так почти не вижу. Ты все время на совещаниях, на заводах, по ночам сидишь над бумагами. Уходишь — я еще сплю, приходишь — я уже сплю. Я хочу быть с тобой. Сделай меня своей помощницей. Секретарем. Так мы хотя бы днем будем видеться, я буду знать, чем ты живешь, помогать тебе.
Признаться, я был ошеломлен. Эта просьба, в своей наивной простоте, выбивала из колеи. Она хотела не карьеры, не самореализации — ей просто было нужно быть рядом со мной. Но именно сейчас это было совершенно невозможно.
— Лидочка, ты не совсем понимаешь, — я постарался, чтобы голос звучал мягко, но, кажется, он все равно получился начальственным. — Работа над этими новыми системами, над радарами — это сейчас самое важное дело в стране. Возможно, важнее метро и новых танков вместе взятых. От этого зависит, выстоим мы в будущей войне или нет. Твой опыт, твоя голова нужны именно там, на переднем крае науки. А бумажки в приемной перебирать… для этого есть машинистки. Твое место там, в лаборатории.
Чем больше я говорил, тем ниже она склоняла голову. Конечно, я произносил правильные, логичные, государственные слова, но… но, глядя в ее глаза, я видел, что она слышит совсем другое. Она слышала отказ. Она видела, что ее муж ставит на первое место свои великие дела, а ее простое желание быть рядом считает чем-то второстепенным, почти капризом.
Она больше не спорила. Выражение ее лица изменилось. В нем не было ни обиды, ни упрека. Лишь тихое, полное горького понимания разочарование. Она, кажется, в этот момент окончательно поняла, за кого вышла замуж, и какая роль ей отведена в этой новой, большой жизни.
— Хорошо, Леня, — сказала она ровно. — Как скажешь. Конечно, я пойду в институт. Все для страны, Леня! Все для страны.
Она встала из-за стола, чтобы убрать тарелки. Солнце по-прежнему било в окна, кофе благоухал, но атмосфера семейной идиллии была безвозвратно разрушена.
Москва, квартира Гинзбургов
Кабинет Моисея Аароновича, с пола до потолка уставленный книгами, надежно хранил фамильные тайны. Именно здесь, среди вековой пыли книжных переплетов, происходили все самые важные разговоры. За массивным столом, в пятне света от зеленой лампы, напротив приемного отца сидел Наум. Годы, прошедшие со времен каменских погромов, превратили его в высокого, застенчивого молодого человека, всю фигуру которого отмечала та юношеская нескладность, что так часто сопутствует глубокому, аналитическому уму, слишком быстро обогнавшему тело. Он заканчивал Бауманку — осталась лишь защита дипломного проекта — и разговор между ним и приемным отцом шел о будущем.
— Ну, дорогой мой, о чем ты думаешь? К чему лежит сердце? — наслаждаясь моментом, спросил Моисей Ааронович, поудобнее устраиваясь в глубоком кожаном кресле.
— Может быть, папа, мне податься в Ленинград, в танкостроение?
Отец на мгновение задумался. Действительно, их дальний родственник, Семен Александрович Гинзбург, занимал видный пост в ОКБ завода имени Ворошилова. Но идея Наума, при всей ее логичности, казалась ему слишком уж…не амбициозной.
— Танки, Нюся, это железо, — медленно говорил Гинзбург-старший, выпуская облако ароматного дыма. — Надежное, крепкое, всегда нужное государству. И наш Семен Александрович там большой, уважаемый человек. Но это дорога, по которой уже идут толпы. А Гинзбурги никогда не ходили в толпе. Умный человек всегда ищет тропу, где еще не ступала нога другого.
Наум слушал, уважительно склонив голову, но в его серьезных глазах уже загорался огонек любопытства.
— Я тут говорил с нужными людьми… — Моисей Ааронович понизил голос, и в его глазах появился тот хищный, расчетливый блеск, который так хорошо знали его оппоненты. — Есть тема. Новая. О которой говорят шепотом в самых высоких кабинетах. Радио. Но не то, что кричит из репродукторов, а совсем другое. Говорят, эту тему курирует лично товарищ Брежнев. И что сам Хозяин проявляет к ней интерес, который трудно переоценить. Тот, кто сядет в этот поезд сейчас, через пять лет окажется в пункте назначения, а остальные будут глотать пыль.
— Но как туда попасть? — Наум подался вперед, и в голосе его зазвенел азарт. — Туда, должно быть, отбирают гениев.
— А ты разве не из них? — Гинзбург мягко улыбнулся. — Ты лучший на своем курсе в Бауманке. У тебя есть голова на плечах. А еще у тебя есть то, чего нет у других.
Он наклонился через стол, и его голос стал вкрадчивым, как у гипнотизера.
— Ты же знаешь, товарищ Брежнев связан с нашей семьей. И он — человек слова, помнит добро. Но память — вещь тонкая. Ее нужно освежать. Не просить, как нищий на паперти. А предлагать, как равный. Ты должен работать у него! Договориться об этом будет нетрудно, а дальше — все зависит от тебя. Но я уверен — ты справишься!
Наум слушал, затаив дыхание. В груди вспыхнуло знакомое, пьянящее чувство — жажда прикоснуться к чему-то великому, стать частью тайны, которая изменит мир. Он уже видел себя не просто инженером на заводе, а соратником человека, чье имя уже не раз появлялось на газетных страницах.
Гинзбург-старший откинулся в кресле, молча наблюдая за сыном, с радостью отмечая, как его слова, точно семена, падают в самую плодородную почву. Он с нежностью и гордостью смотрел на этого высокого нескладного мальчика, на свою главную инвестицию, на свою надежду. План с Дорой провалился; этот упрямец Брежнев оказался однолюбом, выбрав свою простушку, эту Лиду. Что ж. Если крепость нельзя взять через главные ворота, ее можно взять долгой, умной осадой. Войти в ближний круг не как зять, а как самый нужный, самый гениальный из его маршалов.
А маршалы иногда становятся регентами при королях. Моисей Ааронович умел играть вдолгую. Вся его жизнь была одной большой шахматной партией.
Через несколько дней Моисей Ааронович Гинзбург сидел в приемной кабинета Брежнева на Старой площади с видом человека, смиренно ожидающего аудиенции по пустяковому вопросу.
Он пришел официально, насчет поставок импортных комплектующих для легкой промышленности, но мы оба знали, что это лишь театральная увертюра.
Когда деловая часть была исчерпана, и секретарь уже поднялся, чтобы проводить гостя, Гинзбург сделал тот самый жест рукой — «одну минуту» — который и был истинной целью его визита.
— Леонид Ильич, если позволите… — его тон из официального мгновенно стал личным, почти отеческим, каким говорят о самом сокровенном. — Не как к государственному деятелю, а как к старому знакомому.
Я молча кивнул, и он снова опустился в кресло.
— Мой Нюся, Наум, заканчивает Бауманку. Голова у парня, скажу я вам, светлее не бывает. И честолюбия — на десятерых. Рвется на передний край, не хочет протирать штаны в конторе. Много слышал о ваших новых проектах, о радиолокации. Спит и видит. Я не прошу за него, Леонид Ильич, вы же знаете мой принцип. Просто… присмотритесь. Если зерно стоящее, бросьте его в правильную почву.
Гинзбург, надо отдать ему должное, был чертовски умен. Просьба была обставлена с иезуитской тонкостью: не о должности, а о «шансе». Он не давил, а лишь апеллировал к моей репутации человека, собирающего таланты. По отчетам из института, я уже знал, что его Наум — действительно один из лучших. Это была пешка, которую он изящно вывел на доску, чтобы расчистить поле для главной фигуры.
