Читать книгу 📗 "Кореец (СИ) - Ледов Вадим"
Колька кивнул и уверенно двинулся в людской поток, умело лавируя между чемоданами и баулами. Его узкие плечи и тренированное тело позволяли проскальзывать в щели, в которые другие и не пытались протиснуться. Я следовал за ним, пользуясь его «пробивной силой» и думая о предстоящем путешествии.
Тридцать часов в поезде. Потом Астрахань, Каспий, Красноводск… Всё как звенья одной цепи, только цепь эта тянется в неизвестность, и нельзя предугадать, где оборвется. Может, в туркменской пустыне, может, в морской пучине, а может, в московской подворотне, если Нуждин посчитает, что долг отдан не с тем почтением, которого он заслуживает.
Проводница — чистая стюардесса — синий китель и короткая юбка облегали ее невысокую стройную фигуру. Берет с золотыми молоточками был сдвинут набок, покрывая густые темные волосы — мельком глянула наши билеты и пропустила внутрь.
Купе — стандартное, безликое. Синий дерматин, столик с пятнами от чая, сеточки для газет. Но чисто. И пахнет свежим бельем. Наше временное убежище на ближайшие полтора суток
Колька первым делом проверил окно — открывается ли, надежно ли закрывается. Потом осмотрел полки — их крепления, пространство под нижними сиденьями. Спрятали туда багаж. Сели у окна напротив друг друга, ожидая отбытия.
— Ну что, — сказал он, вынимая из походной сумки фляжку со своей таежной настойкой, — накатим за дорогу скатертью?
И в этот момент раздался первый, пробный гудок локомотива. Поезд вздрогнул всем своим многотонным телом, как конь перед дальним походом. Колеса дрогнули, лязгнули буфера, и состав медленно тронулся, унося нас из московской летней ночи навстречу астраханской жаре и туркменской неизвестности.
Фляжка в руке Кольки поблескивала тусклым металлом. Он разлил настойку по маленьким металлическим стаканчикам, и в тесном пространстве купе разлился пряный аромат таежных трав, чуждый железной логике поезда, рассекающего подмосковную ночь.
— За удачу, — сказал он, приподнимая стакан. В этом коротком тосте заключалось всё — и надежда, и готовность принять неизбежное.
Я молча кивнул и опрокинул содержимое в себя. Горло снова обожгло. Напоминание о том, что путь к успеху лежит через тернии.
Потом мы жевали жесткую оленину, глядя в окно на черноту ночи, прореженную редкими огоньками подмосковных станций.
Явилась симпатичная проводница-стюардесса, забрала наши билеты.
— Белье брать будете? — спросила она, и в ее голосе звучала скрытая ирония, ведь белье на ночной поезд застилали заранее, чтоб не колготиться с ним в потемках. Все четыре места нашего купе были застланы.
— Естественно, — кивнул я. — На нас двоих.
Проводница окинула нас внимательным взглядом, пытаясь угадать, кто мы такие — командированные от большого завода, спортсмены, едущие на сборы, или, может, цеховики, везущие «левый» товар на юг.
— Тогда с вас по полтора рубля, — подвела она итог своим размышлениям. — Лишнее белье завтра заберу. Чай будет утром.
— Приняли к сведению, — ответил я с вежливой улыбкой, протягивая деньги.
Поезд покидал Подмосковье. Мерное постукивание колес на стыках рельсов — тук-тук, тук-тук — затягивало, как шаманский бубен. Звук, который слышали поколения людей, несущихся через пространство и время в железных коробках.
На своей нижней полке, завернувшись в казенную простыню, Колька уже начал засыпать, доверившись движению поезда и собственной звериной способности мгновенно просыпаться при малейшей опасности. А я все смотрел в окно, и в голове крутились мысли о предстоящей авантюре.
Глава 10
Утро застало нас на среднерусской равнине. За окном расстилались поля, перемежающиеся берёзовыми рощами, точно кто-то расстелил на земле гигантское лоскутное одеяло. Иногда поезд проносился мимо тихих станций с невзрачными домиками и палисадниками, где работящие женщины в платках уже хлопотали, развешивая белье, и кормили кур. Обыденная жизнь шла своим чередом, далекая от городской суеты и музыкальных амбиций.
Колька проснулся рано — сказывалась привычка лесного человека вставать с первыми лучами солнца. Потянувшись и сладко зевнув, он сел на постели спустив ноги на пол.
— Выспался? — спросил я, отрываясь от своих записей.
— Ага, — он потер глаза. — А ты, гляжу, всю ночь кропал? — кивнул он на раскрытую тетрадь.
— Ночь тихая, думалось хорошо, — я закрыл записную книжку и убрал ее во внутренний карман.
— О чём писал-то? — с интересом спросил Колька.
Я на мгновение задумался. Рассказать ему правду, что я записываю песни будущего? Что эти строчки когда-нибудь потрясут целую страну? Он либо не поверит и решит, что у меня не все в порядке с головой после травмы, либо поверит — и это будет еще хуже. Потому что тогда ему придется принять и все остальное: то, что я не Михаил Ким, а человек из далекого будущего, занявший его тело. А Колька, это не Марина — пластичная, милосердная готовая принять меня любым. Он твердый и прямой, как бамбук. У него или свой или чужой, и понятно, что Марк Северин для него никогда своим не станет.
— Идеи для песен, — ответил я уклончиво. — Для ВИА, нужен материал.
Колька хмыкнул.
— С тобой не соскучишься, Миха, — сказал он, натягивая футболку. — То ты борец, то музыкант, то курьер с икрой. Многогранная личность, как говорят в ваших институтах.
Не знал он, насколько многогранная. Семьдесят лет жизни, прожитые в будущем, — вот такие теперь «грани» у его друга Михаила.
— Пойду умоюсь, — заявил Колька, выходя из купе с полотенцем на шее.
Оставшись один, я на мгновение прикрыл глаза, чувствуя легкое головокружение. Тело Михаила всё еще не полностью оправилось от травмы. Физически я был здоров — мог бегать, поднимать тяжести, даже мог бы, наверное, вернуться на борцовский ковер. Но иногда, особенно в стрессовые моменты, тело словно напоминало мне, что мы с ним еще не до конца понимаем друг друга. Приходили головокружения, вспышки боли в затылке, моменты слабости. В такие минуты я чувствовал себя незваным гостем, который слишком долго засиделся в чужом доме.
Вернулся Колька, с мокрыми волосами, посвежевший.
— Надо чайком разжиться у проводницы, — сказал он, доставая из сумки плотный сверток. — У нас тут и колбаса, сало и хлебушка до Астрахани хватит, можно и не вылазить некуда. Незачем светиться лишний раз.
Колька всегда предпочитал менее публичные варианты. Сколько раз он, наверное, прятался от пограничников, таможенников, милиции… Жизнь за гранью закона научила его быть тенью, неприметным, скользящим по краю зрения.
Я колебался. С одной стороны — чем меньше нас будут видеть пассажиры, тем лучше. Мы и так выделялись среди обычных курортников и командированных: он — с ярко-восточной внешностью и повадками лесного хищника, я — с чертами лица, выдающими корейское происхождение, и странным взглядом человека не из этого времени. С другой хотелось посидеть в вагоне-ресторане, поесть нормальной еды, посмотреть на людей, послушать разговоры. Но это ближе к вечеру. А Колька пусть сидит, сторожит котлету денег, которую он предусмотрительно сразу по прибытию зашил в свой матрас, рассудив, что там никакой ворюга искать не додумается.
— Пойду чай у проводницы попрошу, — решил я.
Проводница, та самая изящная длинноногая, туфли на коротком бойком каблучке, которую мы встретили вчера, уже суетилась со своим пузатым титаном. Запах заварки, сладковатый, словно из детства, наполнял тамбур. Советский чай — крепкий, черный (подкрашенный содой), с терпким привкусом грузинских плантаций. Такой исчез вместе с Союзом, уступив место пакетикам с легким вкусом картона и ароматическими добавками.
— Девушка, два стакана чаю, пожалуйста, — попросил я, улыбнувшись.
— Сейчас принесу в купе, — кивнула она, явно довольная «девушкой». — Сахар берете?
— Конечно, — сказал я. — А газетку не подскажете, где взять?
— Старые только, — она кивнула на стопку газет в углу. — В одиннадцать в Мичуринске будем, там стоянка долгая, на перроне киоск «Союзпечати» купите свежие.
