Читать книгу 📗 "Беглец (СИ) - Никонов Андрей"
— Так нельзя, — твёрдо сказала цыганка, — ты заплатил, теперь я тебе обязана всю правду сказать. Да не бойся, не укушу.
— Ладно, — сдался Травин, — гадай. Только быстро, а то на работу опоздаю.
Гадалка упёрлась взглядом в его ладонь, потом поводила по ней пальцем. Ногти у неё были аккуратно пострижены, подушечки пальцев — мягкие, без мозолей, от щекотки молодой человек улыбнулся.
— Вот здесь, — наконец выдала цыганка, — смотри, видишь эту чёрточку? Перемены тебя ждут.
И она ткнула ногтем в середину ладони. Травин даже приглядываться не стал, с гадалкой он был совершенно согласен. Более того, он мог бы вот так же подойти к любому человеку и пообещать резкие изменения в его жизни, в Советской России без этого ни один день не обходился.
— Новость тебе будет, плохая, — не унималась цыганка, щекоча Сергею ладонь, — сперва ждёт тебя дом казённый, потом дорога в дальние края, а там женщину встретишь с глазом дурным, чёрным, накличет она на тебя беду. И недруга старого, он со свету тебя сжить хочет. Позолоти ручку, всё как есть расскажу и наговор наложу от несчастий и горестей.
— Согласен, — кивнул Сергей, — все беды у меня от вас, черноглазых, да и дом казённый я регулярно посещаю, потому как там работаю, и дорогу дальнюю жду со дня на день. Ты ведь конкретного мне ничего не скажешь, правда? А бояться непонятно кого я не умею, и не люблю.
Цыганка покачала головой, отпустила его руку и отступила на шаг.
— Ну как знаешь, — неожиданно спокойно произнесла она, подбросила в воздух серебряную монету, и ловко сунула их Сергею в карман пальто, — денег твоих мне не надо. Захочешь наговор, у наших Виту спроси, они меня кликнут. А как поздно спохватишься, прибежишь, не сделать уже ничего, судьба.
Взмахнула юбками, и ушла в сторону вокзала, не обернувшись.
— Странная какая-то, — пробормотал Травин. — Может, и вправду погадать хотела, а тут я со своими подачками.
Псковские цыганки просто так клиента не отпускали, а если тот вдруг собирался уходить, на помощь одной гадалке приходили товарки, они окружали источник гривенников и рублей со всех сторон. Пару раз Сергею, чтобы отбить своих знакомых, приходилось прикладывать физическую силу — он поднимал особо приставучих женщин в воздух и держал так, пока другие визжали и сыпали проклятьями. Как ни странно, помогало, поняв, что ничего с него не возьмёшь, а угрожать опасно, цыганки переключались на другие цели. Но ни разу Травин не видел, чтобы они отдали деньги обратно. А эта вернула. Тем не менее, сглазов он не боялся, в приметы не верил и считал, вполне справедливо, что вполне может за себя постоять, а недруга самого со свету сжить, причём многими известными ему способами.
В окружном почтовом отделении вот уже две недели стояла напряжённая атмосфера — коллектив не мог привыкнуть, что у него двое начальников. Новый руководитель Псковского окрпочтамта Лидия Тимофеевна Грунис, худощавая женщина лет сорока, в кожанке и с вечной сигаретой в зубах, до недавнего времени руководила райпочтой в Моглино. С заместителем начальника окружной почты Циммерманом она была в отличных отношениях, и очень его как специалиста уважала, а значит, и требовала с него больше, чем с остальных. Тот рвал на себе остатки волос и каждый день собирался увольняться.
Поскольку беда одна не приходит, вместе с Грунис в здании Псковского почтамта поселилась комиссия по чистке, сотрудников вызывали одного за другим, выпытывая политические взгляды и происхождение. Циммермана вызывали на комиссию в пятницу, и вернули на рабочее место «с предостережением», Семён Карлович до конца рабочего дня сидел тихий, пил несладкий чай с ложечки и на вопросы отвечал односложно. Только под вечер его прорвало.
— Всю подноготную вытащили, — пожаловался он Травину, уже надевая пальто. — Ты представляешь, припомнили мне коллежского регистратора, что я в самом конце шестнадцатого получил. Пообещали наблюдать, и если не проявлю революционную сознательность, вычистить к чёртовой матери, хотя в чертей они верить отказываются. А как я её ещё больше проявлю? Газету «Набат» выписываю, заём покупаю, в демонстрации — завсегда первый ряд, церковь нашу лютеранскую десятой дорогой обхожу. Да, из мещан, но ведь это не преступление.
— Так ведь оставили. В коммунхозе на прошлой неделе пятерых вычистили, — Сергей попридержал перед Циммерманом дверь, — и в суде двоих. Ты, Семён, не волнуйся, будут цепляться, я за тебя заступлюсь, если самого не выгонят.
— Тебя-то за что, вон, и происхождения правильного, и красноармеец бывший, — заместитель начальника почты грустно покачал головой, — и уходишь на новое место, аж в бывшую столицу. Ладно, куплю ещё крестьянский заём на треть зарплаты, авось учтут.
Самого Травина вызвали аккурат на вторник, комиссия по чистке сидела в комнате учётчиков, и начальство оставила напоследок. Сергей не торопился, сначала он помогал Грунис разобраться с доставкой отправлений в Хилово — там регулярно пропадали посылки и журналы, потом выяснял у Абзякиной, где новенькая почтальонша, проработавшая неделю и не вышедшая на работу, и только потом поднялся на второй этаж. За двумя конторскими столами теснились трое членов комиссии, перетасовывая личные дела работников, а четвёртая, машинистка, изо всех сил била пальцами по клавишам Ундервуда.
— Проходи, Сергей Олегович, — секретарь комиссии Мосин крепко пожал Травину руку, — мы тебя через четверть часа ждали, но так даже лучше, раньше начнём, раньше закончим. Вид у тебя, дорогой товарищ, усталый, что, текучка заела?
— Да ты сам знаешь, Пётр Петрович, что у нас творится. Слабо контролируемый бардак.
— Это ты хорошо сказал, — Мосин хохотнул, — ладно, товарищи, давайте быстро рассмотрим вот товарища Травина, и отпустим его дальше трудиться на ниве, так сказать, писем и газет, поскольку его всё равно переводят в Ленинград на ответственную должность. Маша, всё распечатала?
— Секундочку, — отмахнулась машинистка, переводя каретку, — пол листа ещё.
— Ну хорошо. Давайте начнём, есть у кого-нибудь вопросы к товарищу Травину?
Остальные двое членов комиссии переглянулись. Промыслов из окружного комитета партии ничего не сказал, он Сергея едва знал, но тоже воевал в Гражданскую, только не на Карельском фронте, а гораздо южнее, на Туркестанском, и на значок Честного воина смотрел с уважением. Ида Фельцман из рабоче-крестьянской инспекции побарабанила по столешнице жёлтыми от папиросного дыма костяшками пальцев.
— Ну что тут сказать, товарищ характеризуется положительно, — недовольно сказала она. — Вы же понимаете, Сергей Олегович, наш разговор здесь — чистая формальность. И тем не менее, есть некоторые сомнения относительно вашей личной жизни. Вы ведь не женаты?
— Пока нет.
— А отношения поддерживаете с дамами, простите, не лучшего происхождения и образа жизни. Вот, к примеру, ваша бывшая пассия, Лапина, она из бывших, опять же, дворян, а другая дама сердца, Черницкая, за границу уехала после того, как её уволили из горбольницы, да что там уволили, вычистили с треском. Московская же ваша спутница жизни при живом муже и малолетнем ребёнке сюда прискакала за вами, а это просто возмутительно.
— Во-первых, мы расстались, а во-вторых, в следующий раз, — пообещал Травин, — я вступлю в отношения с женщиной исключительно пролетарского происхождения и создам крепкую советскую семью.
— Всё шутите? — Фельцман нахмурилась, заметные усики над верхней губой неодобрительно дрогнули. — Вы, Сергей Олегович, руководитель передового коллектива, который выполняет важнейшую социалистическую миссию, доносит информацию до трудящихся. Вам нужно быть примером во всём.
Сама Фельцман была происхождения более чем сомнительного, её отец держал до революции скотобойню в Завеличье, а потом исчез вместе с эстонскими оккупационными войсками. Но Травин спорить и обострять отношения не стал, иначе разговор затянулся бы надолго.
— Буду, — твёрдо сказал он.
Промыслов, было напрягшийся, с облегчением выдохнул, а Мосин одобрительно кивнул.
