Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"
Улыбка слетела с лица купчихи.
– Ваше императорское высочество, за кого вы меня принимаете? Я буду последней свиньей, если в ваших обстоятельствах потребую с вас плату! Для меня куда важнее ваше благоволение.
Николай смотрел на всю эту суету и думал о том, что способность к предпринимательству – это такой же талант, такой же дар от Бога, как и остальные умения. Надо соображать, понимать свою выгоду. Шанина ее понимала четко. Николай был уверен, что омская купчиха ни за что не возьмет с великой княжны денег, хотя набегала уже сумма немалая. Но для Шаниной куда важнее, что она становится фактически поставщиком «двора» ее императорского высочества. А там, чем черт не шутит, и величества.
Возня с нарядами закончилась поздним вечером. Попив чая из принесенного из ресторана самовара, стали укладываться. Катя разместилась в комнате с Машей, Лиза – с Шурой.
Маша так устала, что почти сразу стала засыпать. В этот момент, воровато оглядываясь, в их комнату проскользнул Николай. Наклонившись к ней, он поцеловал ее в висок и прошептал:
– Ты умница! Я горжусь тобой!
Маша улыбнулась и заснула.
Проснулась она внезапно, почувствовав чей-то взгляд на себе. У ее кровати на коленях стояла Александра Александровна Теглева и смотрела на нее.
– Шура, Шурочка! Что вы? Что случилось? – Маша приподняла голову.
Теглева потянулась к ней и прижалась лицом к ее лицу.
– Машенька, это ты? Это действительно ты? Ты… одна?
– Да, Шурочка, милая, это я, и я одна. И ничего не изменить. Видно, так было угодно Богу.
– Девочки, бедные мои девочки, – беззвучно плача, шептала женщина, прижимая к себе голову своего единственного уцелевшего ребенка.
Русская дворянка Александра Александровна Теглева семнадцать лет проработала няней и гувернанткой царских детей. Не имея семьи и своих собственных детей, 34-летняя женщина любила их как родных и, узнав об их смерти, едва не тронулась умом. Появление Маши вырвало ее разум из мрака.
– Машенька, ты ведь меня не прогонишь?
– Господи, Шура, почему я должна вас прогнать?
– Теперь ты взрослая, и няня тебе не нужна.
– Шура, вы же знаете, что для меня, для всех нас вы были больше чем няня! Вы были членом семьи! И я буду счастлива, если вы останетесь рядом со мной, вы – родной и близкий человек!
– Я всегда буду с тобой, Машенька, до последнего дыхания!
Утром приехал полковник Волков. Впрочем, еще раньше появилась Шанина с траурным платьем и элегантным темно-серым пальто для Маши. На голову Маша захотела надеть черный платок. Тут начались споры. Все, включая и ожившую Шурочку Теглеву, считали, что волосы нужно убрать под платок полностью, дабы не была видна седая прядь. Николай, до сих пор молчавший и не участвовавший в спорах, вдруг высказался против, заявив, что лучше сдвинуть платок чуть назад. Он подумал, что вид седых волос на голове молодой девушки способен вызвать сострадание окружающих. Великая княжна, несмотря на протесты остальных, сделала так, как он сказал. Николай не заметил, как Теглева при этом внимательно посмотрела на него.
Площадь перед Успенским кафедральным собором Омска задолго до литургии была забита до отказа. Было много военных, офицеров, казаков, в толпе были представители всех сословий, включая крестьян и мастеровых. Небольшая территория вокруг собора была оцеплена казаками.
Когда великая княжна вышла из автомобиля и пошла к собору, по толпе пронесся общий вздох – так хороша она была, так пронзительно хороша, несмотря на траур.
– Красота-то какая, – буквально охнула толпа. – Господи, головка-то седая! Натерпелась, бедная!
В толпе заплакали женщины, мужчины, приветствуя великую княжну, потянули с голов шапки.
В храме было уже довольно тесно. В первых рядах присутствовало все военное командование, было много каких-то незнакомых Николаю, явно высокопоставленных гражданских. Толпа расступалась перед великой княжной, пропуская ее вперед. У аналоя стоял архиепископ Сильвестр и внимательно смотрел на царевну. Похоже, он ждал именно ее.
Великая княжна поцеловала пастырю руку и негромко сказала:
– Ваше преосвященство, исповедуйте, ибо грешна я…
Великая княжна исповедовалась долго. Архиепископ что-то спрашивал у нее, она отвечала. Маша отдала Николаю пальто и осталась в черном платье и черном «вдовьем» платке. В храме было так тихо, что было слышно потрескивание горящих свечей. Наконец отец Сильвестр наложил на ее голову конец епитрахили и прочел молитву. Великая княжна поцеловала крест и Евангелие и отступила от аналоя.
Отец Сильвестр быстрым взглядом провел по лицам собравшихся. Он остановил взгляд на Николае, несколько секунд внимательно смотрел на него, а затем подошел и осенил крестным знамением.
Богослужение началось. Во время ектеньи дьякон провозгласил:
– Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих Николая, Александры, Ольги, Татианы, Анастасии и Алексея, и о еже проститися им всякому прегрешению вольному и невольному… Господи, помилуй. Яко да Господь учинит души их, идеже праведнии упокояются… Господи, помилуй. Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов их у Христа, Безсмертнаго Царя и Бога нашего, просим… Господи, помилуй.
Маша встала на колени, и ее плечи затряслись от рыданий.
По завершении богослужения архиепископ вышел на амвон.
– Братья и сестры, – произнес он, – к вам обращаюсь я, друзья мои!
У Николая пот выступил на лбу. Он вспомнил такие же слова, произнесенные другим человеком, в другое время и по другому поводу. Впрочем, тот человек тоже имел отношение к церкви.
Это была не проповедь в обычном ее виде. Даже совсем не проповедь. Это была вполне светская по форме речь, в которой отец Сильвестр в неожиданно резкой, во всяком случае по мнению Николая, форме поведал присутствующим, что он думает о всем этом омском террариуме под названием Всероссийское временное правительство. Обвинил министров и генералов в бездействии, офицеров – в праздности и разврате. Сопровождалось это, разумеется, соответствующими цитатами из Святого Писания.
Отец Сильвестр сказал, что гибель царской семьи – это страшная плата, взятая Господом за грехи человеческие, и одновременно сигнал всем православным о необходимости сплочения в борьбе со слугами антихристовыми. Бог взял – Бог дал, заявил он. Чудесное спасение великой княжны Марии, такой же чистой и непорочной в помыслах своих (пожалуй, только Николай отметил этот интересный поворот в его речи, так как не сомневался, что Маша на исповеди сдала их с потрохами), как Пресвятая Дева, – это шанс к спасению. Архиепископ прямо призвал отринуть все противоречия, позабыть споры и сплотиться всем вокруг великой княжны.
Признаться, Николая удивило столь быстрое и решительное принятие архиепископом стороны великой княжны. Видимо, межпартийные дрязги его сильно достали. Возможно, он уже вчера пообщался с Болдыревым и Колчаком. Да и исповедь, наверное, повлияла. В любом случае все это шло на пользу Маше. Теперь за ее спиной во всем своем величии вставал православный крест.
Кажется, это понимали и собравшиеся на площади люди. Из толпы раздавались приветственные крики и здравицы в ее честь. Прямо на паперти ей представились еще несколько высших офицеров, министров и чиновников, включая атаманов Красильникова и Анненкова, сразу заявивших, что их отряды находятся в ее полном распоряжении. Расшаркался и приложился к ручке городской голова. Из гражданских особенно запомнились Михайлов и Пепеляев. Из состава Временного Всероссийского правительства демонстративно отсутствовали только правые эсеры во главе с его председателем Авксентьевым.
В свойственной ей манере общения Маша нашла возможность сказать несколько слов каждому из подходивших к ней. Ее спокойная и скромная манера держаться, осанка, красота и молодость заставляли окружающих любоваться ею. Возбуждение же толпы постепенно переходило в неистовство. Какой-то гимназист, взобравшись на фонарный столб и сорвав с головы фуражку, в исступленном восторге крикнул:
