Читать книгу 📗 "Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич"

Иришка традиционно отправилась мыть посуду. Черепанов рассматривал суетившихся в аквариуме рыб. Я бренчал на пианино — вспоминал очередную мелодию.

Лёша повернул в мою сторону лицо и поинтересовался:

— Что это за музыка? Что-то знакомое.

Я пожал плечами.

— Так… песня пришла на ум. Патриотическая. Для показа Лене Зосимовой. Перед сном запишу её ноты. Завтра потренируешься.

Алексей отошёл от аквариума, остановился рядом с пианино.

Он посмотрел на мои пальцы, что суетились над клавишами, и спросил:

— Вася, а тебе действительно не нравится Света Клубничкина?

Я опустил руки — пианино громко брякнуло. Мне показалось, что этот звук прекрасно ответил за меня.

Я поднял лицо, встретился взглядом с глазами Черепанова — те смотрели на меня серьёзно, выжидающе и чуть настороженно. Я опустил клап (спрятал под ним клавиши пианино). Крутанулся на стуле (оно устало скрипнуло).

— Мой ответ зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в слово «нравится», — произнёс я. — Клубничкина симпатичная девчонка, если ты это имел в виду. У неё смазливое лицо, неплохая фигура. Ровные зубы. Что ещё тебе сказать?

Черепанов мотнул головой.

— Я имел в виду не это, — ответил он. — Я спросил… эээ…

— Нравится ли она мне, как женщина?

— Ну… да… наверное.

Я пожал плечами.

— Не совру, если скажу: в этом плане она представляет для меня интерес. Мне нравятся женщины. Особенно, красивые женщины. Если рассматривать чисто внешне, то Света Клубничкина вполне соответствует моим запросам.

— Вася, ты же сказал…

— Я сказал, что мне она и даром не нужна. Разве не так? Повторяю тебе снова: Света Клубничкина мне не нужна ни как женщина, ни как подруга — вообще никак не нужна. Ты это хотел услышать?

— Но ты же говоришь…

Я вздохнул, погладил ладонями полировку на клавиатурной крышке пианино.

— Лёша, я помню, что говорил. Мои утверждения не противоречат друг другу. Вот скажи, что тебе нравится в Клубничкиной? Грудь второго размера? Стройные ноги? Голливудская улыбка? Или её зелёные глаза?

— Я…

— Лёша, открой глаза. Такие грудь, ноги и улыбка у каждой второй старшеклассницы в нашей школе. Лет через пять многие из них нарастят грудь и таллию, испортят зубы. Но пока… конкуренток у Клубничкиной предостаточно.

— Она…

Я снова перебил Алексея.

— А что касается красивых глаз, — сказал я. — Ты видел глаза Лены Зосимовой? Или глаза нашей старосты, Нади Степановой? Обрати внимание на Надины глаза. Рекомендую. Они ярко-зелёные. Как художник, ты их оценишь.

— Причём здесь Степанова? — спросил Алексей. — Мы говорим сейчас о Клубничкиной.

Я кивнул.

— Говорим. Я лишь привёл тебе пару примеров в доказательство того, что у Светы не самая выдающаяся внешность. Она лишь показывает её нам в выгодном свете. Актриса, что тут ещё скажешь. Не бездарна — признаю.

— Тогда почему…

— Актрисы хороши в кино, — сказал я, — или на сцене театра. Вот пусть они там и сверкают. Мы, Лёша, будем ими любоваться из зала, купать их в овациях. Быть может, и цветы подарим. Почему бы и нет? Подарим. Когда-нибудь.

Черепанов кивнул и произнёс:

— Не понимаю. Тогда… что тебе в ней не нравится?

— Ооо! — протянул я.

Улыбнулся.

— Ответь мне на вопрос, Лёша. Ты представляешь, чем занимаются мужчина и женщина, когда ложатся вместе в постель? Если, конечно, они не провели в этой постели вдвоём уже полжизни. Я имею в виду все эти истории о пестиках и тычинках, о…

— Представляю.

— Прекрасно. Тогда представь себе, Лёша, что ты и Клубничкина лежите в одной кровати. Не сомневаюсь, что беседа о тычинках в вашем исполнении получится интересной. Но она не продлится вечно. Будь ты даже натренирован, как те космонавты.

Щёки и уши Черепанова снова порозовели.

— Лежите вы, значит, — продолжил я, — трётесь друг о друга плечами. Тема тычинок исчерпана. Пестики устали. Спасть ты ещё не захотел. Свету Клубничкину после твоей прекрасной работы пестиком переполняют эмоции. Она выплёскивает их на тебя: льёт тебе в уши весь тот ворох информации, который мы выслушали сегодня в кафе.

Алексей резко вдохнул.

Но промолчал — повиновался моему жесту.

— Подожди с возражениями, Лёша, — сказал я. — Дослушай. Пестики и тычинки будут перевешивать все прочие аспекты ваших отношений только на первых порах. Месяца три-четыре, судя по моему опыту. Затем новизна этих упражнений схлынет. Ты вспомнишь, что ночью все кошки серые. А темы Светиных ночных монологов не изменятся.

Я развёл руками.

Спросил:

— Тебе нравятся разговоры о космосе? Прекрасно. Вот только ей до этого нет дела. Разве ты не заметил это сегодня? Она человек творческий и эмоциональный. Ей для интересной беседы нужны лишь твои уши. И это было бы неплохо, если бы тебя тоже волновали темы театра, поиска вдохновения и система Станиславского.

— Мне интересно…

— Брось.

Я махнул рукой.

— Лёша, тебе интересны её тычинки. Сейчас. Пока ты их ещё не нанюхался. Но всё изменится уже после полугода вашей совместной жизни. Если она к тому времени не отыщет для своих рассказов новые уши. Или если ты не сбежишь к другой женщине: к той, кто побеседует с тобой о космосе, о космических кораблях и о подвигах космонавтов.

— Не сбегу.

Я пожал плечами.

— Как скажешь. Но ведь ты меня спрашивал не об этом. Я честно тебе говорю: я сейчас сбегаю от Светы Клубничкиной заранее. Поэтому в охоте на неё конкуренцию тебе не составлю. Но всё же настойчиво тебе советую: оглянись вокруг. Посмотри, как много вокруг симпатичных девчонок. Среди них встречаются даже такие, которые разделяют твоё увлечение космосом.

Черепанов недоверчиво хмыкнул.

— Послушай мой совет, Лёша: посмотри на глаза Нади Степановой, — сказал я. — Ты приятно удивишься.

Я снова поднял клап, провёл рукой по клавишам.

Сыграл вступление и пропел:

— Эти глаза напротив — калейдоскоп огней! Эти глаза напротив — ярче и всё теплей…

Вечером я уселся за письменный стол, придвинул к себе листы из нотной тетради.

Пробормотал:

— Что ж, приступим.

«Эмма, найди-ка мне ноты к музыкальной композиции…»

— Вася! — воскликнула вбежавшая в комнату Иришка. — Посмотри на это!

Я обернулся, моргнул — настроил в глазах резкость.

Скомандовал:

«Эмма, стоп. Чуть позже продолжим».

Взглянул на замершую рядом с моим письменным столом Лукину. Иришка держала в руках скомканные и пожелтевшие листы газетной бумаги. Мне показалось, что у неё дрожали губы.

— Вася, — сказала Иришка, — это всё, что осталось от свежих газет. Мама их вчера вечером в папины мокрые сапоги затолкала. У меня она даже и не спросила!

Лукина тряхнула руками — комки из газет с тихим шуршанием потёрлись друг о друга.

— Вася, ты… видишь вот это? — спросила Иришка. — Это же кошмар! Катастрофа! Как мне по этим грязным мятым газетам завтра политинформацию зачитывать?

В Иришкиных глазах блеснули слёзы. Лукина шмыгнула носом.

Я покачал головой, положил на лист нотной тетради карандаш.

Спросил:

— Что если я завтра вместо тебя выступлю? Это нормально будет?

— Ты? — переспросила Лукина. — Как? Газеты-то… вот! Кошмар!

Я улыбнулся и ответил:

— Не переживай, Иришка. Я читал свежую прессу. Вчерашнюю газету «Правда» я едва ли не наизусть помню.

— Правда? Помнишь?

— Конечно. У меня превосходная зрительная память.

Иришка пару секунд вглядывалась в мои глаза. Затем она шагнула ко мне, сграбастала меня в объятия и расцеловала в щёки.

Я почувствовал, что кожа моей двоюродной сестры пала земляничным мылом.

— Я люблю тебя, братишка! — воскликнула Лукина. — Ты самый лучший! Как же здорово, что ты к нам приехал!

Тыльной стороной ладоней Иришка смахнула со своих глаз слёзы. Дёрнула головой — отбросила с плеч на спину косички.