Читать книгу 📗 "Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь"
В прошлом году близкий друг атамана по прозвищу Кривой отправился из Черкасска к запорожцам. Путь не самый дальний, но требует определенной осторожности — если не рисковать и обходить кочевья Едикульской орды, то на этом пути приходится забирать далеко к северу, проходя через солеварни у Бахмутской сторожи. До Днепра Кривой добрался без проблем, сделал там свои дела — про них Разин ничего не знал и Кривого не расспрашивал. А на обратном пути ему пришлось забирать южнее, опасаясь разъездов царских стрельцов и верных России казаков. Добрались до реки Миус, по ней спустились на долбленках вниз, до впадения безымянной речки с востока, и пошли вдоль неё, прикрываясь водой от возможного набега кочевников. Именно на этой реке они и наткнулись на хутор, где обитали золотодобытчики, мывшие драгоценный метал в стекавших с гор ручьях.
Кто именно жил на хуторе и откуда они прознали про золотое место — неизвестно. Кривому было не до расспросов, а старатели встретили пришельцев неласково. В стычке казаки потеряли половину своей ватаги, но обитателей хутора положили всех; про женщин и детей Разин ничего не знал, да и Попов не настаивал на непременном ответе. Схему с месторасположением хутора Кривой составил и нужные отметки на неё нанёс — он собирался предложить совместный промысел своему приятелю. Но когда добрался до Черкасска, до которого от того хутора было меньше ста верст, то узнал, что Разин ушел за зипунами. Разумеется, собрал охочих людей и двинулся следом, догнал на Каспии, успел рассказать о находке и показать образцы, но потом сложил голову в битве у Свиного острова.
Так получилось, что в той битве погибли почти все казаки, чтобы были в золотом походе с Кривым, остался один — тот самый плюгавый Горилко, который метался в горячечном бреду после ранения и ничего рассказать не мог. Я этого казака честно осмотрел, посоветовал всё-таки не пожалеть на него водки и давать побольше малинового взвара. Правда, рана меня смутила — она была слишком воспаленной, так что на выздоровление этого хранителя тайны я посоветовал Попову не рассчитывать. Рисунок со схемой, как добраться до хутора, хранился у того же Разина — десятник его поначалу отложил в сторону, решив, что это какие-то бессмысленные каракули. Но мы вместе смогли его расшифровать и очень условно привязать к местности.
Задача получалась нерешаемой. Этот хутор стоял в серой зоне между едикульской ордой и территорией, которую почитали своей донские казаки. Постоянного населения там не было, даже соль в Бахмутской добывали набегами. Впрочем, от того места и до Бахмутской было верст сто, а уж до обжитых мест на севере и того дальше — до Белгородской засеки надо было ехать верст четыреста, а до Воронежа и того дальше. Это действительно была пустыня — ни населения, ни городов, ни сёл, только такие потайные хутора каких-то беглецов неизвестно откуда, или с России, или из Польши. Бежали туда, кстати, и из Крыма, но реже.
В общем, дешевле было покупать золото у китайцев, как и поступил в нашей истории Петр. Освоение этих земель может затянуться на многие годы и стоить столько, что никакое золото и никакое серебро не оправдает затраты. [2]
Но Попов всё равно упаковал Разина и этого Горилку, которого довезти не надеялся, погрузился на оборудованные фальконетами струги — и в сопровождении полусотни кремлевских стрельцов отбыл в Москву, на доклад к государю.
А мы с Трубецким остались встречать астраханских воевод и готовить ценности к перевозке.
* * *
Бывшего царицынского воеводу Унковского я сдал руководству Астрахани по описи — был один, один и ушел. Сам астраханский воевода князь Иван Семенович Прозоровский в Царицын решил не плыть, послал своего брата Михаила Семеновича и второго воеводу князя Семена Ивановича Львова. Встретившись со мной, они скисли, на вопросы о том, почему пропустили Разина и его казаков, отвечали уклончиво, а потому мне пришлось брать организацию местного управления на себя.
Теперь в Царицыне был новый воевода — Львов, который явно не был доволен тем, что его назначили в менее значимую крепость, чем Астрахань, где и на купцах можно было нажиться, и устроиться вполне по-человечески. Но спорить со мной он не рискнул, да и в целом за ту неделю, что мы провели вместе, показал себя знающим управленцем. Собственно, от него мне было нужно всего две вещи — наладить службу в крепости, чтобы надежно запереть переволоку от несанкционированного проникновения, и хоть как-то разобраться с пленными.
У казаков потери были серьезные, но в целом большинство из них не получило во время битвы ни царапины. Вот эти семь сотен Львов и должен был куда-то пристроить. Я вообще никакого совета ему дать не мог — просто не представлял, что с этим отрядом делать, Трубецкой выступал за каторгу в Сибири, то сбивался с мысли, когда ему задали вопрос — как эту толпу туда доставлять. В итоге Львов посоветовался с Прозоровским-младшим и принял поистине соломоново решение.
Мои сотники уже проделали какую-то работу по сортировке этого полона, так что мы знали, на ком из казаков много крови, а кто вообще весь поход махал вёслами. Вот последних выделили в отдельную группу, усадили на самые завалящие струги — и отправили вверх по Царице на Дон с наказом не возвращаться, а нести назначенную государем службу. Ну и деньжат им малость подкинули — чтобы было чем оплатить волок.
Оставшихся набралось около двух сотен. Там были и беглые стрельцы — этих Прозоровский сразу отделил, и его вид не сулил дезертирам ничего хорошего. Ну а прочие казаки как раз и отправлялись в сторону Сибири, причем через Волгу и Каму — там их должны были принять люди Строгановых и определить по заслугам. Но для этого надо было дождаться, пока из Астрахани приплывут дополнительные стрельцы, чтобы эти будущие каторжане не разбежались по дороге.
Ну а ещё я лично с Прозоровским обговорил судьбу «Орла» — и пообещал, что если по его вине флагам на мачтах этого фрегата будет нанесен хоть какой-то урон, то ему лучше самому перерезать себе горло, не дожидаясь, пока до него доберутся присланные мною люди. Он пообещал.
И на него же я свалил заботу о персах — им предстояло перезимовать в Астрахани, а уже потом отправиться по разоренным разинцами домам.
После этого мы с Трубецким и выступили в долгий поход обратно в Москву, который мне совсем не понравился. Холодные волны Волги, постоянные мели, которых не было раньше, голые, безжизненные берега… Я с удовольствием сходил на берег в крепостях, к которым мы приставали, и часто думал о том, чтобы взять коня и отправиться домой по кратчайшему пути. Правда, потом я понимал, что так оставлю князя одного наедине с Густавом Дорманном — а это могло привести к печальным последствиям.
Мне и так пришлось отбиваться от голландца, который предлагал самые разные варианты махинаций, которые теоретически могли нас озолотить — но с той же вероятности и обратить в прах всё, что мы нашли на стругах разинцев. Поэтому я просил Дорманна потерпеть до Москвы, где царские учетчики всё посмотрят, сочтут и отдадут нам нашу долю, в пределах которой мы сможем делать что угодно — хоть проигрывать в азартные игры, хоть выкидывать в Яузу. Но если мы займемся этим до Кремля, есть немалый шанс, что нас заподозрят в намерении обмануть царя — и последствия этого безумного поступка не мог предсказать даже я. Вернее, как раз я-то и не мог, а вот Трубецкой заранее тревожно потирал шею.
До ледостава на Волге мы успели дойти до Нижнего — и считали, что нам дико повезло. Там при помощи всё того же воеводы Нащокина, получившего от нас немного подарков, мы перегрузили наш груз на сани, а меня, князя и Дорманна в крытые возки — и двинулись на Москву. Получилось как бы не быстрее, чем по воде — и уже в середине ноября мы въехали в московские пределы.
