Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"

– Поедем к отцу Сильвестру!

Маша остановилась посреди комнаты и посмотрела на него.

– К отцу Сильвестру?

– Да! Он единственный знает о нас, обо мне. Только он может подсказать что-то дельное. К тому же он не рядовой приходской священник, а архиепископ. Лицо не последнее в церковной иерархии.

Николай попросил Шереметьевского подогнать к гостинице коляску с закрытым верхом. Вышли через черный ход и спустя несколько минут были уже возле архиерейского дома.

Архиепископ Омский и Павлоградский Сильвестр внимательно рассматривал молодую пару, сидевшую напротив. Девушка была ему понятна. Он, конечно, не был ясновидящим, но великая княжна была его современницей, и ее поступки он мог предполагать. В известной степени, конечно. Сидевший рядом с ней молодой мужчина вызывал куда больший интерес. Он был человеком из другого времени, и это было видно по его глазам. Спокойный взгляд уверенного в себе человека, без подобострастия и пиетета перед церковной особой такого ранга. Архиепископу внезапно пришла в голову мысль, что гость и в Бога-то, наверное, не верит. Или верит в куда меньшей степени, чем его спутница.

Отец Сильвестр еще раз провел по ним взглядом и подумал: «А ведь они пара! Действительно пара, перед Богом и людьми! Две половинки! Воистину неисповедимы пути Господни!»

Архиепископ вздохнул и, прерывая затянувшееся молчание, молвил:

– Что привело вас ко мне, дети мои?

– Ваше преосвященство! – Маша стала быстро и сбивчиво объяснять архиепископу свои сомнения и мучения, но тот быстро прервал ее:

– Подожди, дочь моя, я вижу, ты в смятении и растерянности. Пусть говорит твой спутник. Выскажитесь вы, Николай! Так, кажется, вас зовут.

Николай так близко смог рассмотреть архиепископа впервые. Темноволосый, с проседью, окладистая борода, густые брови, довольно грозное выражение лица. Но это скорее от природы, чем от характера. Хотя характер у него тоже ого-ого! Внимательный взгляд умных, проницательных глаз. И стрелки перевел ловко с Маши на него.

– Да, ваше преосвященство, – Николай согласно кивнул головой и продолжил: – Нам нужен ваш совет. Нам, точнее великой княжне, нужно принимать решение о том, в каком качестве она хочет видеть себя в дальнейшем. В силу отсутствия политического опыта ей это сделать трудно, а я не могу ей что-либо посоветовать в силу недостаточного знания реалий этого времени.

– Скажите, Николай, – задумчиво произнес архиепископ, – ведь это вы отговорили Марию Николаевну вести жизнь простой крестьянки?

– Да, я! – ответил Николай.

– Почему? Ведь для вас, лично для вас, это было бы даже лучше. Жили бы спокойно в деревне, выправили бы новые документы. И искать бы ее никто не стал! А сейчас вы даже не можете вести нормальную семейную жизнь. И сколько продлится такое положение, Бог весть!

– Я считал и считаю, что в силу своего статуса, полученного при рождении, Маша, – он споткнулся и поправился, – Мария Николаевна может оказать немалое влияние на ход событий. Немалое, если не решающее. Учитывая ее ум, прекрасную память, умение общаться с людьми и влиять на них. За последние дни моя уверенность только укрепилась.

– Я полагаю, что во многом успехом своих многочисленных встреч, о которых я информирован, ее императорское высочество обязано вам.

– Отнюдь, – возразил Николай, – как раз тут мое влияние было минимальным. Я мог дать только предварительную информацию о некоторых личностях. Да и ту только, которую помнил. Мое послезнание, на которое вы намекаете, тут не работало, поскольку в моей истории подобная ситуация не возникала. Мария Николаевна погибла со всей семьей, правителем России стал адмирал Колчак, и все пошло по совершенно иному пути.

Архиепископ внимательно смотрел на него и после некоторой паузы сказал:

– Я бы хотел понять, что вы за человек, Николай. В чем суть ваших поступков, почему вы стремитесь сделать именно так, а не иначе? В чем ваша личная корысть? Не найдя ответы на свои вопросы, я ничего не смогу вам подсказать.

– В чем личная корысть? – задумчиво переспросил Николай. – Понимаете, я дитя империи. Как вам это объяснить? Когда я умер там, в той своей жизни, мне исполнилось шестьдесят лет. Зрелый возраст, не так ли? Так вот, значительную часть, половину своей жизни я прожил в империи. Ведь большевики, победив, стали строить и построили свою империю – Советский Союз. Да, на обломках старой, да, разрушив все, что можно было разрушить. Да, с абсолютно новой идеологией, на других принципах, с другими правилами, но построили. А потом постепенно стала возвращаться и атрибутика той, старой Российской империи. В армию вернулись погоны и аксельбанты, появились ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского. Народные комиссариаты вновь стали министерствами. И многое другое.

Я с детства гордился своей страной. Гордился тем, что именно в ней впервые победила социалистическая революция, что моя страна построила сотни и тысячи заводов и фабрик, победила в страшной войне с едва ли не всей Европой, поднимала целину, первой запустила человека в космос, перекрывала реки, строила каналы, дороги и города. Да, одни ее ненавидели, другие любили, но боялись и уважали все! Я до сих пор помню строки гимна:

Я был сыном своей страны. Я с гордостью носил на лацкане школьного пиджака октябрятскую звездочку, а затем – пионерский значок. И не прятал пионерский галстук в карман после уроков. Комсомольский билет сменился партийным. Я верил, понимаете, искренне верил, что жизнь станет лучше, что имеющиеся трудности будут преодолены.

А империя тем временем уже гнила. Разумеется, с головы. А потом рухнула, рассыпалась как карточный домик. Обошлось, правда, без большой крови, но кое-где постреляли. Сначала даже была эйфория: свобода после коммунистического «рая», единая Европа, общечеловеческие ценности и все такое. А потом выяснилось, что Россия – не империя никому не нужна, ее как бы нет, на нее все плевать хотели. Хотели и плевали! Эйфория сменилась жгучим чувством унижения и стыда. Стыда перед многими поколениями русских людей, своим потом и кровью создававших империю. Это «синдром великой державы», так успокаивали нас западные «друзья», это пройдет. Не прошло, потому что все мы были детьми империи и тосковали по ней. И по той, которую потеряли в семнадцатом, и по той, которая перестала существовать в девяносто первом. Рухнула империя, и вместе с ней у многих рухнула жизнь, семья. У меня – тоже.

Николай вдруг заволновался, подумав, что заговорил не о том, не о личном сейчас шла речь. Он замотал головой.

– Нет, это все ерунда, это не главное. Не в этом дело! Есть такая наука – демография. Так вот, ученые подсчитали, что если бы не катаклизмы, обрушившиеся на Россию в первой половине двадцатого века – две революции, две мировые войны, Гражданская война, голод, разруха, эпидемии, эмиграция, политические репрессии и прочее, – ее население к концу столетия было бы больше на сто тринадцать миллионов человек. Здесь, конечно, учтены не только непосредственные потери, но и косвенные демографические потери. То есть учтены и дети, которые не родились, потому что погибли их возможные родители, и дети этих детей.

Николай замолчал, испугавшись эффекта от своих слов. Маша беззвучно плакала, сжав руками виски. Архиепископ, задыхаясь, рвал ворот. Наконец, вздохнув со всхлипом, глядя на Николая полными боли глазами, он произнес:

– Сколько?

– Сто тринадцать миллионов, – повторил Николай. – Цена безответственности одних и жажды власти других.

Он тяжело вздохнул.

– Вот и вся моя корысть. Я хочу попытаться что-то изменить. История России может пойти по-другому. Знаете, ваше преосвященство, я не очень верующий человек, но я верю, что Господь не просто так перенес мою душу в тело моего деда. Ни время, ни место не случайны! И спас я любимую женщину не только для себя, но и для того, что она должна совершить. Я не знаю, как еще мне объяснить вам…