Читать книгу 📗 "Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег"
После её песенок, что про воина, который вроде как и не умер вовсе, а просто задремал, что той, про Ярилу, в исполнении матушки-княгини, с которой вся почти дамская часть княжьего подворья два дня ходила румяной, загадочной и невыспавшейся, но крайне довольной, можно было ожидать чего угодно, конечно. Но точно не такого.
История была про купца богатого, гостя северного, которого звали Садком свет Сытиновичем. Вышли лодьи его от пристаней золотых града стольного, торгового, да понесла их волна рек неведомых, буйных, северных, через морюшко да Варяжское. Расшалился вдруг повелитель вод, Дед Морской, зимы дожидаючись, до небес поднял во́лны страшные, поломал он лодьи торговые, потопил народ во главе с купцом, опустил в своё царство подводное.
Да не сплоховал добрый молодец, удалой Садок свет Сытинович, вынимал купец из-за пазухи звонки гусельки да поигрывал. А от той игры да на гусельках разыгрались смех да веселие, становились вкруг слуги Дедовы, страховидные да опасные, кто притопывал, кто прихлопывал, кто пустил во пляс да вприсядочку.
И от песен тех, что под гусельки напевал Садок свет Сытинович, припустила в пляс внучка Дедова, королевична-раскрасавица. А когда уж гости-хозяева притомилися да умаялись и давай просить добра молодца, чтоб заканчивал свои песни он, вышел новый гость, старый Войнеман.
Говорил тот гость, кто Богам родня, что до слёз его песни тронули. Вспомнил землю он, Солнце красное, небо синее, ро́дну матушку. И дарил тот гость, старый Войнеман, удалу купцу чудо-меленку, что молоть могла не зерно в муку, а во Правду Ложь, изо Зла — Добро, из врагов — друзей.
И ушёл купец, припеваючи, молодой Садок свет Сытинович, со дна морюшка да по лесенке, что смолол себе чудо-меленкой. И вела его эта лесенка да на бережок быстрой реченьки, что на западе звали Долгою, а у нас — Двиной, Двиной Западной. На одной руке — внучка Дедова, королевична-раскрасавица, а у ней в руках — чудо-меленка, ставит к лесенке да хрустальный мост. А в другой руке — ста́ры гусельки, доигравшие песнь весёлую, и затихшие, притомившися.
И поднял их мост на высокий холм, меж Двиной-рекой да Полотою. А на том — холме стольный Полоцк-град. Там и стал Садок славным князюшкой. Как пришла пора внучке Дедовой в отведённый срок народить сынка, сам пожаловал старый Войнеман, звать Рогволдом он стал мальчишечку.
Описать это словами было невозможно. С первых строк, с первых нот былинного напева вёсла будто перестали весить, а подлая тёмная вода — упираться в нос лодьям. Укатившееся направо Солнце никто и не заметил. Как никто не обратил и внимания на то, что стемнело как-то неожиданно резко.
Образы этой ночной речной прогулки в памяти выплывали кусками, как льдины по весне: то ни одной на чистой воде, то опять потянулись стайками, прорвавшись где-то выше по течению через заторы или коряги.
Вот выходит из шатра-чердака шедшей перед нами лодьи матушка-княгиня с княжичем на руках, тут же оказавшись в кольце Лютовых. Стоит немного, вслушиваясь в звонкий напев Леси. А потом начинает притоптывать и подтягивать, без слов, одним голосом, да так ловко, что песня ведуньиной внучки будто набирает силы вдвое больше.
Быстрый поворот головы между взмахами вёсел, что становятся всё чаще. На насаде, идущем позади, на нос выбирается Луша, Кондратова жена. Кивает в такт и тоже подхватывает мотив. Кто бы знал, что у неё, такой уютной, кругленькой и мягкой, будет эдакий голосина?
Когда купец-утопленник взялся за гусли в былине, начали трещать вёсла. И крики кормчих «эй, легче!» не помогали. А Леся будто начала подниматься над лодьёй. Или это нос лодки поднялся от невообразимой до сих пор скорости? Ветер, шумевший всё сильнее над гребцами, натянул парус и разметал чёрную гриву молодой княжны-ведьмы. Справа от неё из мрака выступил сам воевода с двумя мечами, и вдруг заплясал, как те страшилы подводные у Морского Деда.
Железо гудело и искрило в такт с песней Леси, что продолжала притопывать и кружиться. И то, что искры вылетали из-под наконечников отбитых Гнатовыми мечами стрел и болтов, видели только те, кто знал как и куда смотреть. В одном ритме с былиной, кажется, плясало всё: вёсла, мечи, неясные расплывавшиеся фигуры вдоль бортов и еле различимые деревья за ними. Проносившиеся мимо с небывалой скоростью.
В одном ритме со слившимися воедино голосами девок и баб звучал весь мир. Щёлкали тетивы, глухо стучали в щиты чьи-то стрелы снаружи, шумел ветер и скрипели уже не только вёсла, но и доски бортов. А на словах про чудо-меленку, что подарил древний полубог подводному массовику-затейнику, с носовой «ракетной установки» первого насада сорвались, роняя искры и дымя, в разные берега две огненных полосы. И грохнуло там, в слепой черноте, тоже в такт. И вой поднялся тоже, кажется, в унисон. Но оборвался хрипами быстрее, чем лодьи пролетели мимо.
Молнии эти слетали с носа флагманской лодьи ещё трижды. Раз пять или шесть грохало и озаряло берега что-то само́, без участия спарки Ставра и Гарасима. Особенно запомнился яркий во всех смыслах момент, когда с правой стороны вспухла пламенем земля, и прямо из Пекла полезли с истошными воем и визгом черти, объятые огнём. Но до воды добежал только один их них, и явно уже дохлый, свалившись и подняв облако брызг и неожиданно белого пара.
Былина закончилась. Уже давно ничего не горело, не орало и не умирало на берегах, не стучали в щиты и борта снаружи стрелы. Замедлился наконец сумасшедший мах вёсел. Опускал вниз осевшую Лесю Гнат, успевший выронить мечи и подхватить потерявшую сознание княжну на руки. С тревогой глянув на Всеслава, которому Немой и Вар по одному пытались разжать пальцы на рукояти весла. Кажется, наполовину ушедшие в твёрдое дерево.
Шелест воды под днищем был совершенно спокойным и обычным, будто не свистела только что над головами смерть. Клубы густого тумана над рекой делали почти неразличимыми лодьи, шедшие впереди и позади. Адова гонка сквозь непроглядный мрак завершилась вместе с невероятной песней и пляской, с какими женщины провели караван под самым носом у демонов, чертей и прочей нечистой силы. Указав путь из темноты к жизни, как им и было велено Богами. Только вот «родить» на этот раз вышло сразу много народу, взрослого, одетого, оружного. И каждый смотрел на осевших или упавших спасительниц так, как в этом времени, да и в любом другом, наверное, им выпадало не часто: с восхищением и любовью. С чувствами, делавшими светлее каждую из душ, вырвавшихся из ужаса и мрака. Вышедших будто из дремучей чащи на голос матери, певшей стародавнюю сказку. Слушая которую, было глупо и стыдно бояться.
Князь поднялся-таки на ноги, опираясь на Вара, и шагнул вперёд. С каждым шагом всё сильнее чувствуя боль и какое-то даже похрустывание в мышцах и суставах. Во всех, даже тех, какими, вроде бы, и не грёб. Так бывает после долгой работы или тренировки — болело всё. Но он, как и я, привычно запретил себе и думать о боли, и тем более показывать её кому-нибудь. Обычный гребец, поднявшись со скамьи, сразу стал великим князем, опорой, надеждой и примером для каждого. И плевать, что насквозь мокрые от пота рубаха и порты холодили кожу до озноба.
— Чего с ней, княже? — звенящим голосом спросил воевода. На щеке у него была подсохшая полоса глубокого пореза, оставленная, видимо, неудачно отскочившим наконечником. В волосах и бороде торчали щепки от раскрошенных мечами древков стрел. А глаза можно было, не зная Рыси с детства, назвать и напуганными. Хотя, пожалуй, даже зная.
— Надселась, кажись. Глянем, — и Всеслав «отошёл назад», снова пуская меня за штурвал. А я вдруг вспомнил, что на вёслах мы с ним сидели будто бы оба одновременно. Видимо, в моменты наивысшего напряжения, что сил физических, что эмоциональных, души наши снова становились ближе друг к другу. Как по ночам, когда сидели за одним столом над спокойно спавшим телом, одним на двоих.
