Читать книгу 📗 "Теория заговора (СИ) - Ромов Дмитрий"

Увидев меня, дед замер. Окаменел. Но глаза его пылали, не в силах скрыть огонь, бушующий внутри.

Я отыскал глазами икону Спаса Нерукотворного, широко с чувством перекрестился и поклонился в пояс. Потом сделал несколько шагов и встал. Долго, чуть ли не с минуту, мы смотрели друг на друга, пока он, наконец, не постучал тростью по краю своей кровати.

Тогда я подошёл и осторожно присел, куда он мне указал.

— У… у… у… — взволнованно и от того громко прокричал он, и на его крик вбежала бабушка.

Увидев же, что я сижу с дедом и он не дубасит меня своей палкой, она остановилась и замерла.

— У-ве-о-ва? — воскликнул дед.

— Уверовал? — перевела бабушка, но я и сам понял.

Он отбросил палку и крепко вцепился мне в руку чуть пониже локтя.

— Увеовал⁈ — уже не так грозно повторил он.

— Верую во единого Бога Отца Вседержителя, творца неба и земли… — начал я и прочёл без запинки символ веры.

Дед не отрывался, глядел мне прямо в глаза, размашисто крестясь вместе со мной в нужных местах.

«Пока не уверуешь, не приходи!» — сказал он в нашу предпоследнюю встречу.

Я комсомолец, сын героя, не то разведчика, не то военного советника, спортсмен и активист, смеющийся над пережитками прошлого и верящий в прогресс, буду молиться? Конечно! Ага! Мы строим общество будущего, готовим саженцы яблонь для отправки на Марс, мы покоряем, бороздим, отливаем, куём, воздвигаем и шагаем семимильными шагами, и вдруг отрыжка царизма в виде веры.

Обман, опиум для народа, мракобесие, тупое нежелание смотреть дальше собственного носа. В общем, я аргументов не жалел и отбивался, бросая резкие, хлёсткие и дерзкие слова. Ну, дед и врезал. Сказал, что видеть меня не желает, и что я не переступлю порог этого дома пока не образумлюсь, не перестану богохульствовать и пока не уверую со всей искренностью и чистотой.

Он вспылил, но и я тоже в долгу не остался. Наговорил всего, хлопнул дверью и ушёл в армию. А потом этот инсульт. Сначала было очень плохо, но бабушка кое-как выходила, вытянула из полной тьмы. Одна половина оставалась поражённой, но с помощью палки, дед кое-как научился передвигаться и говорить научился. Плохо, нечётко, но хоть как-то.

Я вернулся из армии, пришёл, а он не забыл. Я вошёл в спальню и не перекрестился, и всё. Он рассердился, ему сделалось плохо, вызвали скорую, уколы, капельницы. И с тех пор я уже не приходил.

Дурак, не мог уступить, не мог хотя бы сделать вид, что послушал и внял его голосу. А потом был свой путь и к смерти, и к жизни, и к кресту. И сколько раз я вспоминал горящие глаза деда, да только поделать было ничего нельзя…

Дед снова вцепился в мою руку, потянул к себе. Я наклонился, подался к нему, и он перекрестил и прижал к себе.

— Вот и слава Богу, — прошептала бабушка, — спасибо тебе Гришенька, а то он так уж мучился, так мучился. Да и я, чего, мне-то тоже знаешь как это всё…

Ну а потом были объятия, улыбки, старые фоточки и чувство вновь обретённого счастья, совершенно детского, доброго и чистосердечного. А ещё бабушкин борщ, пирожки, огурчики, котлетки-биточки и прочее, прочее, прочее, откуда только всё это в один миг взялось.

А потом мы ночевали, как когда-то очень давно, ещё в детстве. Мама — в гостиной на диване, а я там же — на полу. Я будто попал в нереальный мир, восхитительный и грустный одновременно. Грустный, потому что в реальность этого давно упущенного счастья совершенно невозможно было поверить. В общем, сплошной «Солярис»…

Днём мы вернулись в Питер. Маме утром нужно было на работу, а меня ждало возвращение в Москву. В понедельник начинались занятия после сельхозработ, а ребята, как раз, должны были вернуться на этих выходных.

Ну, и мы договорились встретиться с Весёлкиным. Я сказал маме, что пойду погулять, может, кого из парней увижу. В общем, из своего каменного мешка я не вышел. Зашёл в соседний подъезд и, как и в прошлый раз, поднялся по лестнице.

— Хочешь сигару? — спросил вместо приветствия Весёлкин, открыв мне дверь.

— Спасибо, не сегодня, — усмехнулся я. — Откуда такая кубинская приверженность, Алексей?

— Алексей, Алёшенька, сынок, — пропел он. — Не только кубинская, кстати. Заходи. Луи тринадцатый весь вышел. Пойдём на кухню. Посидим там.

— Да, коньяки за пол лимона быстро кончаются, — усмехнулся я. — Наверное.

— Не завидуй.

— Из меня ценитель тот ещё. Что Луи, что Навои — один хрен. Просто слышал, что дорогой.

— Значит, будем пить водку.

— Я за рулём и мне ещё в столицу возвращаться.

— Считай, столица пришла сама, правда пока вот в таком жидком виде. Но это ненадолго. Давай, бери стаканчик.

— Нет, Алексей Иванович.

Кухня оказалась просторной, с ощущением древней основательности. Мы уселись за массивный стол на крепкие стулья и с относительной современностью нас мирили лишь немолодой холодильник со скруглёнными, как у мыльницы углами, да газовая плита. На которой, кстати, стоял чугунный утюг. И чайник со свистком.

— Ну, как знаешь, — пожал Весёлкин плечами, и, не глядя на меня, откупорил бутылку «Столичной». — А я утоплю немного жалких воспоминаний в этом… В этом… Вот в этом, короче.

Он плеснул немного водки в рюмку и выпил. А потом сразу затянулся сигарой.

— Откуда машина, кстати? — кивнул Весёлкин. — Если не секрет.

— Какие секреты? Дедушкина тачка. «Москвич».

— Четыреста двенадцатый?

— Именно, — подтвердил я. — Зверь машина. «Феррари» нервно курит в сторонке.

— Алкоголь усиливает выработку «гормона счастья», дофамина. Человек чувствует бодрость, приятное чувство возбуждения, благодушие. Становится доверчивым и некритичным, особенно к противоположному полу. Ты это замечал?

— Читал в отчётах об исследованиях, — усмехнулся я, — британских учёных.

— Вот, видишь! Британские учёные врать не будут. Британские учёные, они о-го-го… Ладно, располагайся. Напитки все перед тобой, сигару могу дать. Кофе стоит на холодильнике. Чайник — на плите.

Банка растворимого индийского кофе действительно была на холодильнике. Я подошёл, взял её в руки. Плоская жестянка красно-коричневого цвета со схематичным изображением индийских танцовщиц, крутобёдрых и пышногрудых.

Я подцепил крышку ножом, лежащем на столе, и посмотрел на желтоватый порошок. Пахло чем угодно, только не кофе…

Весёлкин провёл ладонью по волосам, обрушив на них хаос. И теперь там, где был идеальный пробор воцарились бурелом и кутерьма.

— Ладно, Гриша. Давай поговорим, раз делать нам с тобой больше нечего. Спрашивай, чего хотел.

— Интересно, — кивнул я, — этот кофе принадлежал приме-балерине, что жила в здесь или это ты принёс?

— Я, — спокойно ответил Весёлкин. — Здесь не официальная служебная квартира, а моя личная. Я её снял у внучатой племянницы усопшей. А что, квартира хорошая, мне нравится.

— А почему здесь?

— Так к тебе поближе, — улыбнулся он. — Чтоб вот так по-соседски навещать друг друга. Рассуждать за чашкой кофе о былом и грядущем. Глядишь, чего-нибудь, да скумекаем.

— Интересно, а вот та инсталляция, — кивнул я в сторону комнаты с ниточками, — явно не один день создавалась?

— Верно, времени порядочно ушло.

— Значит, ты здесь уже давно, так?

— Точно не желаешь чего-нибудь выпить?

Я помотал головой.

— Знаешь, давно — это понятие условное, — пожал он плечами. — Только вчера, казалось бы, встретились у Прошина, помнишь? А через несколько дней уже разгуливаем по Красной площади, украшенной советскими флагами.

— Кто по Красной площади, а кто и по джунглям Африки, при этом ещё и уворачиваясь от пуль.

— Да, но, боюсь, если бы не ты, ценный агент, по имени Дориш, сейчас работала бы не на нашу Родину, а на юаровских молодчиков.

— Неужели те алмазные копи, расположение которых знает эта девица, настолько важны для дела спасения Союза? Сомневаюсь, что её знания можно в ближайшее время превратить в реальные деньги.