Читать книгу 📗 "Художник из 50х (СИ) - Симович Сим"

Яичница была почти готова — белки схватились, желтки ещё оставались жидкими. Именно так и нужно — чтобы желток можно было размазать по белку, получив идеальное сочетание текстур. Выключил огонь, оставил сковороду на плите — пусть яйца дойдут на остаточном тепле.

Чай настоялся как следует. Гоги налил его в гранёный стакан — тот самый стакан с подстаканником, символ советского быта. Стекло было толстое, граненое, стакан удобно лежал в руке. Чай получился тёмно-коричневый, крепкий, с насыщенным ароматом.

Сахар не стал размешивать в стакане — по старинке взял кусочек рафинада и стал пить вприкуску. Так вкуснее — сначала глоток горьковатого чая, потом кусочек сладкого сахара. Контраст вкусов, знакомый с детства.

Переложил яичницу на тарелку — обычную фаянсовую, с простым синим ободком. Желтки красиво контрастировали с белой поверхностью тарелки, края белков были слегка поджарены, хрустящие. Рядом положил бутерброды с колбасой.

Сел за кухонный стол, придвинул тарелку и стакан. За окном уже совсем рассвело, солнце поднималось над крышами домов, обещая жаркий июньский день. Где-то во дворе женщины развешивали бельё, мужчины шли на работу, дети собирались в школу.

Первый кусок яичницы был особенно вкусным — желток растёкся по тарелке, смешиваясь с поджаренным белком. Простая еда, но приготовленная с душой, съеденная не спеша. Не то что перекусы в служебных столовых, когда времени в обрез и думаешь о делах.

Бутерброды оказались отменными. Масло пропитало хлеб, колбаса была в меру солёной, с лёгким ароматом копчения. Каждый кусок запивал глотком чая — получалось идеальное сочетание. Сытно, вкусно, по-домашнему.

Ел медленно, наслаждаясь процессом. После ночи за мольбертом организм требовал не только пищи, но и покоя, размеренности. Завтрак был не просто едой, а ритуалом перехода от ночного творчества к дневным заботам.

Достал из шкафчика банку сгущёнки — отдельное лакомство к чаю. Проткнул крышку консервным ножом, сделал две дырочки. Сгущёнка была густая, кремовая, настоящая молочная. Намазал немного на хлеб — получился десерт к завтраку.

Второй стакан чая пил уже с сгущёнкой. Сладкий, питательный, дающий энергию на весь день. После такого завтрака можно было часами работать, не чувствуя усталости. Правильное топливо для советского человека.

За окном жизнь набирала обороты. Хлопали двери подъездов, урчали моторы автобусов, где-то играла радиола. Москва просыпалась, готовилась к новому трудовому дню. И он тоже должен скоро собираться — через час приедет Семён Петрович, повезёт его к Криду, к новым заданиям, к государственным тайнам.

Но пока можно ещё посидеть за столом, допить чай, посмотреть в окно на проснувшийся город. Эти несколько минут покоя были драгоценными — островок нормальной человеческой жизни среди океана служебных обязанностей.

Доел последний бутерброд, допил чай до дна. Простой советский завтрак закончен. Теперь можно мыть посуду, собираться на работу, входить в роль сотрудника секретного ведомства. Но память о домашнем уюте, о вкусе настоящего хлеба и чая останется с ним на весь день.

Семён Петрович приехал точно в восемь тридцать, как всегда пунктуальный. Гоги сел в машину, чувствуя приятную усталость после бессонной ночи за мольбертом. Завтрак придал сил, но веки всё равно слипались.

— Доброе утро, товарищ художник, — поздоровался водитель. — Как дела?

— Нормально, — ответил Гоги, откидываясь на сиденье. — Всю ночь работал.

— Понятно. Творческие люди — они особенные. У них свой режим.

Дорога до Лубянки показалась короче обычного. За окном проплывала утренняя Москва — спешащие на работу люди, троллейбусы, забитые пассажирами, продавцы, разворачивающие свои лотки. Обычная жизнь обычного города, где никто не подозревает о термоядерных реакторах и плазменных пушках.

У здания его встретил Виктор Крид — подтянутый, свежий, излучающий энергию. Тёмно-синий костюм сидел безупречно, авиаторы сверкали на солнце, серебряная трость с буквой V постукивала по асфальту. От него так и веяло здоровьем, силой, уверенностью.

— Георгий Валерьевич! — окликнул он, увидев выходящего из машины художника. — Как раз вовремя. Пойдёмте ко мне, поговорим.

Гоги хотел было зайти сначала в свой кабинет, но Крид решительно взял его под локоть и повёл к лифту. Прикосновение было твёрдым, почти принуждающим, но не грубым.

— У вас усталый вид, — заметил Крид в лифте. — Плохо спали?

— Работал всю ночь, — признался Гоги.

— Над служебным заданием?

— Нет, для души. Картину писал.

Крид покачал головой и ничего не ответил, но по его лицу скользнула тень неодобрения.

В кабинете Крид усадил Гоги в кресло напротив своего стола и внимательно его осмотрел. Взгляд был профессиональный, почти медицинский — как врач оценивает состояние пациента.

— Георгий Валерьевич, — начал он серьёзно, — мне нужно с вами поговорить. Как коллега с коллегой, как старший товарищ с младшим.

Он встал и прошёлся по кабинету, постукивая тростью.

— Посмотрите на себя. Бледный, круги под глазами, руки дрожат. Когда вы в последний раз нормально спали? Полноценно питались? Делали зарядку?

Гоги хотел было возразить, но Крид поднял руку.

— Не отвечайте. Я вижу ответ на вашем лице. Вы губите своё здоровье, а здоровье — это основа всего. Без здорового тела не может быть здорового духа.

Он остановился у окна и посмотрел на Москву.

— Знаете, что происходит, когда человек не следит за собой? Сначала страдает тело — усталость, болезни, преждевременное старение. Потом разум — концентрация падает, память ухудшается, появляются навязчивые мысли.

Крид повернулся к Гоги, и за авиаторами угадывалось искреннее беспокойство.

— А потом эти лишние мысли начинают пожирать человека изнутри. Сначала они съедают мозг — превращают его в кашу из страхов, сомнений, тревог. Потом добираются до тела — вызывают язвы, гипертонию, сердечные приступы. А в конце концов доходят и до души.

Он сел на край стола, наклонился к Гоги.

— И что остаётся в итоге? Пустая оболочка. Человек, который формально жив, но фактически мёртв. Тело работает по инерции, разум цепляется за обрывки мыслей, душа высохла, как осенний лист.

Гоги слушал и чувствовал, как каждое слово попадает точно в цель. Действительно, последние недели он загонял себя безжалостно. Бессонные ночи, нервные срывы, курение. А главное — постоянное напряжение, постоянные мысли о том, что может произойти, кто такой Крид, какие тайны скрываются за каждым углом.

— Вы знаете, что я вижу, глядя на вас? — продолжал Крид мягко. — Талантливого человека, который сам себя разрушает. Не враги, не обстоятельства — он сам. Собственными руками.

Крид встал и подошёл к сейфу, достал папку.

— Посмотрите на свои работы двухнедельной давности и на то, что делаете сейчас. Видите разницу? Раньше каждая линия была точной, каждый цвет — осознанным. А теперь? Техника та же, но нет души, нет энергии.

Гоги взглянул на свои старые эскизы и понял, что Крид прав. Действительно, последние работы были формально правильными, но какими-то мёртвыми. Словно рисовала не живая рука, а механизм.

— Георгий Валерьевич, — Крид сел напротив и снял авиаторы. — Я говорю это не как начальник, а как человек, который видел многих талантливых людей. Знаете, что с ними происходило?

Без тёмных стёкол лицо Крида выглядело совершенно обычным. Усталые глаза, морщинки в уголках, следы бессонных ночей. Не демон из кошмарных снов, а просто человек, который много работает и переживает за своих подчинённых.

— Они начинали блестяще, — продолжал Крид. — Горели идеями, создавали шедевры. А потом зацикливались на мелочах, начинали искать подвохи там, где их не было, выдумывать проблемы из воздуха. И в итоге сгорали как свечи.

Гоги почувствовал, как внутри что-то сжимается. Неужели он идёт по тому же пути?

— А ведь мир намного проще, чем кажется, — сказал Крид, откинувшись в кресле. — Да, у нас серьёзная работа. Да, есть секреты, которые нужно хранить. Но это не значит, что за каждым углом прячутся враги, а за каждым решением стоят зловещие планы.