Читать книгу 📗 "Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция (СИ) - Стивенсон Нил Таун"
— При твоих темпах перевода тебе это примерно на месяц.
— Я и не знала, что осталось так много.
Тристан вытаскивал документы из сейфа и раскладывал на столе.
— Стал бы я заключать с тобой контракт на полгода, будь у меня работы на тридцать дней. Там, откуда это, осталось еще значительно больше. Но теперь, когда мы набросали общую картину, дело пойдет быстрее. Ты знаешь, что искать.
— Я по-прежнему не знаю, зачем это ищу.
— Ты знаешь, что это засекречено, — проговорил он тоном почти отеческим. — Садись. Еще кофе хочешь? Бюджет у нас — кот наплакал, но я могу сгонять в «Данкин Донатс».
— ДОДО, — сказала я. — Департамент… объедения донатами?
— Ты любишь с посыпкой?
Пока он ходил за донатами, я вытащила свои словари и приступила к работе.
Если верить моим переводам, в начале Научной революции (Коперник в 1540-х и так далее) магия играла в человеческих делах весьма заметную роль, а к ведьмам в большей части общества относились с тем же почтением, что к военачальникам или жрецам-духовенству (хотя писали о них редко, поскольку их работа чаще всего была аналогом «засекреченного»). Однако к тому времени, как на смену Ренессансу пришла эпоха Просвещения, магия заметно ослабила свои позиции, особенно в образовании и управлении государством. Судя по сотням упоминаний в тексте, она слабела в эпоху Промышленной революции, сохраняя определенное влияние в кругу людей искусства и теряя его в среде натурфилософов (эти два направления, долгое время тесно связанные, как раз начали расходиться). Она была сильнее в тех обществах, где промышленность развивалась менее бурно, а также в исламских культурах — и полностью исчезла в XIX веке. Самый поздний текст был датирован июлем 1851 года. ДОДО не сумел найти ни одного более позднего упоминания магии, кроме как чего-то, что «было, но прошло».
Я перевела все ксерокопии из сейфа быстрее, чем ожидал Тристан, однако работы не убавилось. Мне начали сниться сны на мертвых языках. Курьеры на машинах без фирменных логотипов каждый день доставляли в унылое офисное здание старинные фолианты, свитки, таблички. Департамент… обработки допотопных объектов? Среди документов на английском и современных западных языках преобладали рассказы племенных старейшин в записи первых антропологов. Я переводила Тристану те из них, которые он не мог прочесть сам, а он составлял базу данных. Читатель, если ты не знаешь, что такое база данных, поверь мне на слово: объяснение не добавит моему повествованию занимательности. Если знаешь — поблагодаришь меня за то, что я избавила тебя от подробностей. Эта задача, даже при современном пользовательском интерфейсе довольно нудная, в «Блестящей шапочке» представляла собой отупляющий каторжный труд. Тристану приходилось писать небольшие программки, чтобы автоматизировать некоторые операции ввода.
Например, мы заносили в базу, откуда взялся документ: скопирован в Библиотеке Конгресса? Или просто скачан из интернета? Или это оригинал, редкий или даже существующий в единственном экземпляре? Есть ли на нем штампы либо библиотечные пометки? У непропорционально большого числа документов имелся на титульном листе тот самый штамп, который уже успел мне примелькаться: герб какого-то аристократического семейства в окружении декоративных завитушек. За отсутствием другой информации я просто вводила их в базу под кодом ЧИП. У заметной доли чиповских документов были более старые штампы — ни много ни мало Ватиканской библиотеки. Напрашивался вопрос: украл их ЧИП? Взял на время и не вернул? Тристан отвечать отказывался.
Книги поступали почти с той же скоростью, с какой я успевала их переводить. Мы открывали новую коробку, складывали на место вынутых книг уже переведенные, и неотличимые курьеры тут же ее уносили. Куда? На многих коробках был логотип, мне в ту пору не знакомый, но теперь я знаю, что это осовремененная версия древнего фирменного знака, с незапамятных времен принадлежащего банкирской семье Фуггеров.
Эта фаза поглотила почти весь мой полугодовой контракт. Суровая новоанглийская зима сменилась весенней слякотью. Другие арендаторы — по большей части хилые стартапы — разорялись либо шли в гору и переезжали. Всякий раз, как такое случалось, Тристан делал пару телефонных звонков и получал ключ к освободившемуся помещению. Таким образом, ДОДО распространялся вширь. Нам доставались в наследство дешевые пластиковые стулья, побитые кофеварки, сломанные канцелярские шкафы. Приезжали подтянутые техники на машинах без фирменных логотипов и ставили на двери считыватели ключ-карт, раздвигая и укрепляя то, что Тристан называл «периметром». База данных росла, словно комок пыли под кроватью. Тристан думал, как проанализировать ее для поиска закономерностей. Мы вешали на стену распечатки, снимали их, снова вешали, протягивали между кнопками цветные ниточки. Мы забредали в тупики и выбирались из них, строили огромные башни «Дженга» из догадок и почти со смехом их рушили.
Но никогда у нас не было сомнений в главном: существовала некая причинно-следственная связь между развитием научного знания и упадком магии. Они не могли спокойно сосуществовать. В той мере, в какой из базы данных удавалось вытащить хоть какие-то цифры, было ясно, что магия медленно, но неуклонно слабела с середины семнадцатого века. Она еще держалась в начале девятнадцатого столетия, однако в тридцатых годах начался обвал. В 1840-х магия стремительно сходила на нет. По мере того как документы — в том числе написанные самими ведьмами — заполняли строй бэушных канцелярских шкафов и оружейных сейфов, которые Тристан покупал через сайт объявлений «Крейглист», мы прослеживали упадок магии от года к году, от месяца к месяцу. Несчастные в ужасе писали, что теряют силы, иногда даже называли конкретные заклинания, которые работали считаные недели назад, а теперь не действуют.
Оказывается, в 1851-м — в том самом году, где я очутилась и где пишу эти слова, — все технологии мира сошлись на Великой выставке в недавно построенном великолепном Хрустальном дворце в лондонском Гайд-парке. Гипотеза Тристана состояла в том, что такая концентрация технологических достижений в одной точке пространства-времени настолько притушила магию, что та угасла окончательно. Словно в залитом водой костре, в ней не осталось ни единой искорки, чтобы разгореться вновь.
Причинная связь между этими явлениями долго ускользала от моего понимания. Сперва я предположила, что магия процветала, пока люди в нее верили, но Тристан такой подход отмел: мол, это что-то из детской литературы, а не из реальности. Он был убежден, что имелась механическая либо физическая причина: нечто в технологическом мировоззрении либо в самой технологии «заглушило частоты», на которых работала магия. Мы оба начали читать о Великой выставке все, что можно, в надежде отыскать подсказку.
(Возможно, вы заметили, что я значительно вышла за пределы своих штатных обязанностей переводчика. Перевод, и особенно перевод малопонятных текстов на мертвых языках, сродни разгадыванию загадок. А это была всем загадкам загадка! Я невольно заразилась энтузиазмом Тристана и, не имея других обязанностей, ушла в его проект с головой, в точности как он сам.)
По подсказке Тристана я брала стопки книг в библиотеке Уайденера (Гарвард еще не понял, что я уволилась — подозреваю, Блевинс скрыл этот факт как неблаговидный для своей репутации). Среди них были тома о чем угодно от гелиографии до личной жизни королевы Виктории, от сексуальных наклонностей Бенедикта Спинозы до Фредерика Бейкуэлла, от «Предсказателя бурь» до числа Струхаля. Я приносила книги Тристану, и мы одну половину времени посвящали им, другую — поискам в Интернете.
Вскоре мы уже знали про Великую выставку и ее тринадцать с лишним тысяч экспонатов больше, чем сам принц Альберт. Мы знали про ее павильон, Хрустальный дворец, больше, чем сам Джозеф Пакстон, садовник, построивший это угробище великолепие. Мы узнали крайне мало полезного. Тем не менее однажды мартовским вечером, когда я сидела на диване, купленном в комиссионке по моему настоянию, дабы придать офису хоть какой-нибудь уют, а Тристан развалился на ковре (такого же происхождения) подле столика с пивом и оба мы уже отупели от бесконечного чтения, я наткнулась на отрывок в брошюрке под названием «Любопытные и занимательные астрономические истории», напечатанной в 1887 году. Из нее я узнала, что за время Великой выставки 1851 года (она продолжалась несколько месяцев) в другой части Европы, а именно в Кенигсберге, произошло любопытное событие: впервые в истории удалось сфотографировать солнечное затмение.
