Читать книгу 📗 "Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович"

Солнечная система, планета Земля, метрополия Федерации. Балтийская коса, дюны, пляжи, рощицы. Реабилитационный санаторий Корпуса Астронавтов с многозначным названием «Берег Потерянных Душ». Он уже бывал здесь раньше. Два десятка лет назад, так и не долетев до галактической базы «Антарес», потеряв свой корабль (класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот») и пережив первое рандеву с рациогеном.

Как и положено в драматургии человеческих судеб, круг замкнулся.

Он мог бы мысленно констатировать, что ничего не изменилось, но слабо помнил, как тут было раньше.

И это его тревожило.

Прикрыв глаза, он мысленно перебирал воспоминания, старался добраться до самых давних и непременно воскресить утраченные детали. Словно листал старую книгу в поисках опечаток и вырванных страниц.

Напротив него, на простой деревянной скамеечке, закутавшись в черный демонический плащ, сидел доктор метаморфной математики Рамон Гильермо де Мадригаль, смуглый, изысканно лысеющий и два дня небритый. Помогая себе академически поставленной жестикуляцией, доктор Мадригаль излагал свое видение перспектив использования рациогена для расшифровки «длинного сообщения». То обстоятельство, что единственный слушатель лежал на травке пузом кверху («Послушайте, дон Рамон, а ничего, что я лежу?» – «Не трудитесь вставать, коллега, я бы и сам лег, но так мне сложнее говорить…») и отвечал лишь невнятными междометиями, а то и вовсе не реагировал, его нисколько не смущало.

– В конце концов, это всего лишь банальный усилитель мозговой деятельности, – вещал доктор Мадригаль, – и даже не последний в ряду, где, кроме него, благополучно пребывают записная книжка, древний компьютер и когитр. Старина Тун Лу и его сподвижники ошибочно полагали, что создали эдакую «лестницу в небеса» для человека. Уж эта мне фетишизация собственных детищ!.. Но рациоген был всего лишь инструментом. Еще один инструмент для человека-творца, если угодно – еще один «удлинитель руки». – Он внезапно развеселился: – Представляете, сколько шуму было у питекантропов вокруг первого каменного рубила?!

– Угу-м-м, – откликнулся Кратов.

«Известна ли мне концепция рациогена?» – спросил, помнится, Григорий Матвеевич Энграф. Разговор происходил в каюте одного из кораблей ксенологической миссии на Церусе I. Кратова только что вытащили из передряги, напичкали лекарствами и усадили в кресло-каталку, поскольку сам он после прямого попадания энергоразряда, охранявшего доступ к капищу с другим рациогеном, неземного генезиса, передвигался с большими трудами. Энграф, в кои-то веки выбравшийся из своей уютной скорлупы на Сфазисе в полевую миссию, был простужен до такой степени, что засбоила иммунная система, и оттого беспрестанно чихал. «Известна – не самое подходящее слово. То, что вы скромно величаете концепцией, сорок лет назад обрело очертания реальности и серьезно обсуждалось в научных кругах Земли…» Кратов был зол, слаб, ненавидел свою физическую немощь, а еще закутан в клетчатый плед и потому выглядел в глазах Энграфа… старины Энграфа, как сказал бы доктор Мадригаль… особенно жалко.

«Помню, – подумал Кратов. – Подтверждается косвенными свидетельствами. Следовательно, это воспоминание не может быть ложным».

– Разумеется, Академия Человека озадачена. В свое время они также поддались мрачным умонастроениям и приняли оправданно консервативное решение. Во всяком случае, так виделось полсотни с лишним лет назад, когда движение «Уязвленных» еще способно было собирать вокруг себя неокрепшие натуры. А старина Большой Дитрих не утратил еще прежнюю форму, весомость аргументов и зычный голос, чтобы убедить Президиум Академии и подавить своим авторитетом Совет по социальному прогнозированию. Впрочем, Тун Лу и его команда из Института экспериментальной антропологии ничего не упустили, чтобы демонизировать тривиальный «удлинитель руки». Их опыты по наведенной разумности животных и, кажется, даже растений определенно находились за гранью добра и зла.

– Хм-м…

«Пока велись дискуссии, хорошо это или плохо, – рассказывал Энграф, – Тун Лу сконструировал установку для наведения разума и успешно испытал ее на верных страдалицах во имя науки – морских свинках. Установка занимала два этажа Института экспериментальной антропологии и после первых экспериментов пришла в негодность. Поговаривали, что не без помощи оппонентов Тун Лу… Он назвал свой аппарат „рациоген“, сиречь „порождающий разум“. Эксперименты Тун Лу были осуждены, рациоген демонтирован. А знаете, почему противникам рациогена легко удалось одержать верх над приверженцами? Потому что, закончив эксперименты, Тун Лу уничтожил разумных морских свинок, которые к тому времени уже сформировали свою вторую сигнальную систему».

На Церусе I морских свинок не было. Там хватало иного зверья – крупного, хищного и уже готового к эволюционному скачку. Когда все без разбору твари поумнели, началась резня, в которой меньше шансов выжить оказалось у единственного изначально разумного вида. Не дождавшись решения Совета ксенологов Галактического Братства и своевольно уничтожив чужой рациоген, Кратов лишь пытался восстановить то положение вещей, которое искренне считал справедливым.

«Зачтено, – мысленно решил он. – Свидетельства сыплются отовсюду».

– Но все течет и изменяется, тут старина Мрачный Гераклит прав, а в остальном я готов с ним поспорить… По счастливому стечению обстоятельств человечество становится умнее и без наведенной разумности. И чем дольше будет сохраняться эта позитивная тенденция, тем абсурднее будут выглядеть тревоги Большого Дитриха, в которых только ленивый не узрит отголоски древних луддитских страшилок. Давно собирался вызвать его на публичный диспут, да ведь он не согласится, старый черт, и мне никакой чести не предвидится ни от победы, ни от поражения, вот в чем преимущество дряхлости.

«Мы называем этих людей „Уязвленными“, – разглагольствовал Дитрих Гросс, Большой Дитрих, живая легенда и человеческая руина. Впрочем, за ветхими декорациями скрывался острый, не слишком добрый и весьма энергичный ум. – Они и в самом деле считают, что их обидели. Что человеческая раса занимает неподобающее место в мнимой галактической иерархии. Что там не спешат воздать ей почести за ее достоинства и заслуги. Хотя единственной реальной нашей заслугой можно признать лишь то, что, на протяжении всей истории занимаясь самоистреблением, мы все же уцелели… Им кажется, что человек явился в этот мир повелевать, что он должен и может повелевать. А его на эфирных просторах теснят и унижают всякие нелюди».

Большому Дитриху удалось все, на что он рассчитывал. Подавить волю юного, не до конца еще оправившегося от душевных травм астронавта, внушить ему свои представления о верном и неверном, сделать сторонником и разящим копьем своей ненависти. Он был прав во многом – и рациоген на Церусе I его правоту всецело подтвердил. Но «длинное сообщение» вернуло Кратову стереоскопический взгляд на мир. Напомнило ему, что черное и белое всегда лишь крайности, между которыми полно оттенков и полутонов.

– Ведь что сталось с некогда опасными и деятельными «Уязвленными»? – словно бы прочтя его мысли, вопросил в пространство доктор Мадригаль. – Несколько широких общественных дискуссий совершенно дезавуировали концепцию мнимой ущербности человеческой расы перед лицом экзогенной экспансии, а следовательно, лишили движение притока новых адептов. В то же время открытость и привлекательность Галактики с ее непаханным и безумно интересным полем приложения интеллектуальных и, что особенно важно, физических сил превратили в смехотворный анахронизм доктрину антропологического изоляционизма. Человечеству так и не брошены вызовы, которые требовали бы от него трансформации в расу интеллектронных машин на органической элементной базе. Что особенно дико при наличии в нашем распоряжении гораздо более прочных, долговечных и функциональных материалов… Скажете, эхайны?!

Кратов отрицательно помотал головой, в том смысле, что ничего подобного и в мыслях не держал.