Читать книгу 📗 "Странная погода - Хилл Джо"
– Мам!
– Слушайте, Уоткинс, – заговорила Лантернгласс, – вообще-то я звоню узнать, знаете ли вы, кто в Администрации шерифа документами занимается. Разводы, вызовы в суд – такого рода бумаги.
– Занимаются ими многие, но главным распорядителем является Лорин Акоста. Если хотите выяснить о ком-то, кому такие документы выдавались, то она либо сама их вручала, либо может сообщить, кто вручал.
– Отлично. Я могу переговорить с ней?
– Могу дать вам номер ее сотового. Не знаю, ответит ли она. Она на Аляске. Совершает круиз со своими сестрами. Фотографируют айсберги, оленей и всякое такое, от одной мысли о котором мороз дерет по коже. Северный полюс – это ее бзик. В декабре она раздает повестки с вызовом в суд, надевши колпак Санта-Клауса.
– Блеск! – воскликнула журналистка. – Ничто так не создает у людей рождественского настроения, как женщина в колпаке Санты, вручающая им свидетельства о разводе. Ага, давайте мне ее номер. Мне просто нужно с ней парой слов обменяться, если у нее будет минутка.
Дороти опять пнула ногой в сиденье матери, как раз когда она поблагодарила Уоткинса и нажала на отбой.
– Не хочешь перестать? – произнесла мать.
– Не хочешь, чтоб я все заднее сиденье описала?
– По дороге «Макдоналдс» будет. Можем воспользоваться тамошним туалетом. – Она завела «Пассат» и развернулась, направив машину в сторону улицы.
– Где-нибудь еще, – возразила Дороти. И дернула за ухо своей кошачьей шапочки. – «Макдоналдс» не отвечает моим этическим стандартам. Мясо – это убийство.
– Не хочешь узнать об убийстве побольше? – выговорила мать. – Пни еще разок в спинку моего сиденья – узнаешь.
20 час. 11 мин.
Риклз довез Келлауэя до своей гасиенды на бульваре Киви, где тот оставил машину. Начальник полиции сказал, что заедет завтра за Келлауэем до одиннадцати и они вместе поедут в торгцентр.
– Я могу вас и там встретить, – заметил Келлауэй. – Так было б легче.
Он вышел из пикапа, туфли его захрустели на толченых ракушках.
– Лучше приехать вместе. К церемонии зажжения свечей. Журналюги захотят запечатлеть твое возвращение на работу. – Свечи предстояло зажечь в дворике закусочных, перед каруселью, чтобы почтить погибших. После чего торговый центр устраивал особый День поминовения со скидкой от 20 до 40 процентов на избранные товары в каждом магазине.
– Кого заботит, что журналюги хотят? – Келлауэй стоял во дворе, разглядывая пикап Риклза.
Риклз оторвал одну руку от руля и нагнулся через пассажирское сиденье к Келлауэю. Он улыбался, но взгляд его был холоден, почти недружелюбен.
– Приходится. Лантернгласс неутомимая антирасистка-активисточка, того типа личность, которая убеждена, что каждый коп ждет не дождется, когда можно направить брандспойт на толпу черных. Только ее не обдуришь, а ты только что прямо-таки умолял ее покопаться в твоем прошлом. Не знаю, какие сомнительные гадости ты натворил, но уверен: к концу недели я буду читать об этом, если не раньше. Если ты еще сохранил хоть сколько-то разума, то завтра с самого утра побрейся хорошенько, набрызгайся лучшим одеколоном, какой у тебя есть, и будь готов зажечь со мной свечи в одиннадцать утра. Пресса ленива. Если поднести ей душещипательную историю на серебряном блюде, они ее схавают. И нужно содержать их в сытости. Иначе они могут обратить свои вилки с ножами на тебя, кэ’пиш? [64]
Возвращаться в торгцентр с Риклзом Келлауэй не хотел. Он хотел приехать туда до него, до кого угодно, достаточно рано, чтобы наведаться в маленькую служебную уборную позади «Лидз». Хотелось возразить, сказать (правдиво!), что ни разу он не приезжал на работу так поздно: в 11 часов. Однако потом он еще раз взглянул на то, с каким льдом во взгляде Риклз следил за ним поверх тоненькой и уже больше не дружелюбной улыбки, – и кивнул.
– Звучит здорово, – сказал он и с силой захлопнул дверцу машины.
На своем маленьком «Приусе» он отъехал от подъездной дорожки и показал, что повернет налево, хотя должен бы свернуть направо. Он не хотел ехать домой, не хотел видеть фургоны телевидения, припаркованные перед домом, не хотел, чтобы телевизионщики видели его. Вместо этого Келлауэй повел машину из города, зарываясь в дым и надвигающуюся ночь.
Дом на ферме Джима Хёрста был темен: прямоугольное нагромождение кубиков на фоне неба цвета головешек. Единственным огоньком во всем здании был телевизор. От него исходило болезненное голубое свечение, видное в окна-дыры, где не было стекол, на западной стене здания. Большие полотнища пластика, укутывавшие дом с того конца, колыхались под порывами ветра, производя тягучие, тяжелые, пугающие хлопающие звуки.
Если бы не телевизор, Келлауэй мог бы вообразить, что никого нет дома. Но с другой стороны время шло к девяти, среда, где мог бы оказаться мужчина без ног, без денег в такое время? Нигде.
Он вышел из машины и встал рядом с ней, вслушиваясь в приливное шуршание воды. Телевизор он не слышал. Звук, очевидно, был отключен.
Келлауэй пошел к дому, под ногами его хрустел гравий… потом вдруг остановился и замер, вслушиваясь. Он расслышал шаги: почти был уверен в этом. Ему показалось, что по другую сторону его машины стоит мужчина. Боковым зрением он видел его. Келлауэй почувствовал, что боится взглянуть на мужчину прямо, не мог заставить себя повернуть голову.
Это был Джим Хёрст… Джим, который не ходил уже больше десятка лет. Джим, легко шагавший в ночи в десяти футах от него, по другую сторону машины. Он в любом случае узнал бы Джима, узнал бы по тому, как свисали по бокам его руки. На фоне дымной ночи он узнал изгиб его лысого черепа.
– Джим! – вскрикнул Келлауэй и сам с трудом узнал свой голос. – Джим, это ты?
Джим сделал медленный, тяжелый шаг ему навстречу, и Келлауэю пришлось закрыть глаза, ему непереносимо было видеть мужчину в темноте на краю дороги. От страха у него перехватило дыхание. Ему и вполовину не было так страшно, когда он крался в «Бриллианты посвящения» навстречу женщине с револьвером.
Услышав, как Джим сделал к нему еще один шаг, Келлауэй заставил себя открыть глаза.
Глаза уже привыкли к темноте, и он сразу увидел, что за мужчину он принял низкорослое мангровое дерево. Изгиб, который представлялся ему лысым черепом Джима Хёрста, оказался не чем иным, как гладким сучком на месте давно сломавшейся ветки.
Пластиковая завеса на доме опять тяжело заворочалась, и раздался звук, похожий на медленные, тяжелые шаги человека.
Келлауэй выдохнул. Безумием было думать, что Джим расхаживает рядом с ним во тьме. И все же, даже продолжая путь к дому, он не мог полностью отделаться от ощущения, что шагает не один. Ночь была в неустанном движении, ветви неистово метались туда-сюда. Шелестела трава. Ветер крепчал.
Он тихо постучал в дверь и позвал Джима, позвал Мэри, но не удивился, когда ему никто не ответил. Почему-то он и не ждал ответа. И вошел в дом.
За гарью костра, которая пропитала все, Келлауэй различил застоявшийся запах выдохшегося пива и мочи. Щелкнул выключателем, зажигая свет в прихожей.
– Есть кто? – произнес он негромко.
Заглянул в гостиную. На экране телевизора чудища-грузовики вели гонки, петляя по большим, покрытым грязью холмам. Никого не было.
– Джим? – позвал он опять. Заглянул на кухню. Пусто.
К тому времени он уже понимал, что ему предстоит найти, еще до того, как нашел. Почему – этого он не мог бы объяснить. Может, он еще и на дорожке понял, когда почудилось, что Джим рядом в темноте. Ему не хотелось заходить в спальню, но он ничего не мог с собой поделать.
Все лампы были погашены. Джим лежал на кровати, его каталка стояла рядом. Келлауэй включил свет, но только на мгновение. Он не хотел смотреть. Щелкнул выключателем – и опять стало темно.
Немного погодя Келлауэй подошел к кровати и уселся в каталку. В комнате стояло резкое медное зловоние крови. Мерзкое местечко для смерти: пластиковые мусорки забиты одноразовыми подгузниками, весь пол в банках из-под пива, тумбочка у кровати завалена пузырьками с оранжевыми таблетками и порнографическими журналами. В нескольких шагах от кровати была кладовка. Келлауэй включил в ней свет. Благодаря ему можно было что-то разглядеть, осеняя более милосердным сиянием мужчину под простынью.
