Читать книгу 📗 "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел"

Жаль, что я не трачу время на лишние размышления перед тем, как действовать.

— Итак, — начинаю, чувствуя, как Зевс впивается в меня взглядом, — долго ещё мы будем делать вид, что нас тронул этот домашний архив Джареда Лето в нежном возрасте?

Отвечает, на удивление, именно Саркофаг:

— Это потому, что ты не понимаешь, что это значит, Арес. — Он делает паузу, которая в его больной голове, видимо, кажется эффектной. В глазах — знакомая безумная искра. — Начало всего.

Произнесённое им шёпотом «начало всего» вызывает у Лиама сдавленный звук; увы, он так и не ушёл. Он прикрывает рот ладонью, глаза расширены — будто понял, к чему клонит Кронос.

Я остаюсь невозмутим:

— Сознаёшь, что ты всё равно ничего нового не сказал?

Он сознаёт. И наслаждается этим. Он хочет вычеркнуть нас. Если я люблю называть нас «здоровой частью семьи», то Кронос видит в нас побочный ущерб. Проклятие.

Хейвен вскакивает так резко, что пугает и Гермеса, и Хайдеса. Её тело едва заметно дрожит — и всё же я вижу, каких усилий стоит ей держать себя в руках. На один короткий миг мне даже жаль её. Потом — нет. Мне это не свойственно. Меньше эмпатии — крепче нервы.

— Есть мантра, которую я повторяла всю жизнь, — бормочет она. — В мире есть два типа людей: одни видят стакан наполовину полным, другие — наполовину пустым. Я выбрала середину. Я вижу стакан таким, какой он есть: просто стакан с водой. Неважно, сколько в нём есть и сколько не хватает. Важно, что что-то в нём есть.

Теперь Хейвен смотрит на Аполлона. Тот всё так же склоняет голову, не в силах встретиться взглядом. С какой стати? За эти месяцы я заметил одну штуку: этот парень не умеет держать зрительный контакт с Хейвен. Я изучал её внимательно — и тех, кто вокруг.

Он что, и правда такой стеснительный?

— Всё, на чём я строила свою жизнь, — продолжает Коэн, — это единственное воспоминание из того времени в приюте. И единственное — это вот этот маленький урок Аполлона.

Молчание.

Посейдон проходит у меня за спиной — тянет за собой привычный запах соли. Он подходит к телевизору, чтобы рассмотреть видео поближе.

— Как ты, Хайдес? — спрашиваю я с ухмылкой. Он вскидывает на меня взгляд. — Ревнуешь?

— Ему не к чему ревновать, — вмешивается Рея. Если я называю Кроноса мумией, то она ушла дальше: вечно неподвижная, вечно молчаливая, мимика — как у валуна.

Слышать её голос — уже чудо. А когда говорит — редко что-то умное. — У Аполлона и Артемиды особая связь, да, они как близнецы. Дополняют друг друга. Но братьев любят одинаково. Артемида будет любить обоих.

Как и ожидалось.

— «Будет любить» — это в каком смысле? — я её поддеваю, но мне и правда любопытно, куда они клонят. — Вы решили перейти на инцест как у «настоящих» греческих богов?

Она меня игнорирует. И правильно.

Кронос нажимает ещё одну кнопку на крошечном пульте — экран снова уходит в стену. Я знаю, он что-то готовит. Сильное ощущение, что это ещё не всё. Он говорил о истине. О тайне, которую Аполлон скрывает от Хейвен. Но… это и есть всё? Хейвен построила часть своей жизни на коротком эпизоде с Аполлоном в детстве? Почему же он отказался рассказать? Лёгкие деньги, часть долга закрыта… солидная помощь. Не то чтобы это выглядело страшной правдой — по сравнению с тем, что вскрылось на днях.

Я снова вглядываюсь в Аполлона. За месяцы моего внедрения в Йеле — под маской того неудачника Перси — он был самым скучным объектом наблюдения. Я считал, он пресный и к эксцентричным личностям братьев не очень-то подходит. Гермес скачет голышом по Йелю, Афина печатает фото Хейвен топлес в газете, Афродита строит игры на грани приличий, а Хайдес набросился бы с кулаками даже на листок, рискни тот влезть в его идеальную причёску. Аполлон был, по сути, человеческой оболочкой, существующей по инерции. Если бы можно было забыть дышать, Аполлон умер бы первым.

А потом я стал сомневаться. Порой он делал вещи — вроде того, как сорвал игру, чтобы спасти задницу Коэн, — и меня пробирало: может, там есть что-то ещё, под этой гривой а-ля Бейонсе?

Пиком стало, когда он надурил Ньюта и заманил его в лабиринт. Я бы его расцеловал — так был благодарен. Последнее, что нам нужно, — потерять Коэн. Ньют выкарабкается. Наверное. Если нет — постараюсь попасть на похороны.

Все ждут, что Аполлон заговорит. А он — сам по себе, глаза в пол, длинная каштановая прядь закрывает половину лица.

И тут меня щелкает. Мимолётная, дикая мысль. Настолько дикая, что может оказаться верной. Я сам себе поражаюсь — рот сам открывается. И первой это замечает именно Хейвен.

— «Что?» — шипит она, выведенная из себя. — «Почему у тебя такое идиотское лицо?»

Кронос улыбается мне. Он понял, что я сложил пазл.

Фраза, которую я сейчас произнесу, может всё перевернуть. Может разнести в клочья половину их жизней. Значит, нужно сказать её сразу.

— Аполлон помнил тебя.

Вот они — три слова. Одни из самых важных, что Хейвен услышит в своей жизни. И подаю их я, красиво, на серебряном блюде.

Поправка к самому себе: эта идея не «слишком безумная, чтобы быть правдой». Эта идея абсолютно логична. Аполлон не стеснительный. Аполлон не может смотреть Хейвен в глаза, потому что она — девочка, с которой он больше всего сходился в том паршивом приюте с мерзким названием.

Кто вообще назовёт детский дом «Святой Люцифер»? Чувак с мрачным чувством юмора. Как я.

Вдруг в зале вспыхивает смешок. Сначала тихий, потом истеричный. Хейвен. Она стоит, дёргая взглядом от меня к Аполлону и затем к Кроносу, и хихикает так, будто услышала анекдот.

Я устраиваюсь поудобнее, скрещиваю руки на груди и готовлюсь наслаждаться шоу. Её фирменным, полусумасшедшим шоу. Обожаю, кстати, без тени осуждения.

— Этого не может быть, — выдыхает она наконец. — Это бред.

— Бред, который чертовски складный, — парирую я. — Аполлон помнит тебя. Всегда знал, кто ты. Поэтому и не выдерживает больше двух секунд смотреть тебе в глаза.

Хейвен смотрит на Аполлона. И тут во мне что-то шевелится — почти жалость. Ей нужн лишь его ответ. А он стоит, молчит, как чертова амёба. Девчонка переживает полный набор возможных травм, и никто не удосуживается облегчить ей этот бардак.

— Аполлон, это правда? — спрашивает Хейвен. Обычно у неё голос уверенный, наглый, местами раздражающий. Сейчас — тихий-тихий. Ответа нет, и она повторяет: — Аполлон?

Ладонь зудит. Я держу её под столом, на бедре, но пальцы дёргаются, требуют свободы — без участия той крошечной рациональной доли, что во мне ещё дышит.

Поднимая руку, я ловлю взгляд брата. Зевс уже раскрывает рот со своим обычным нравоучением — поздно. По примеру Хайдеса хватаю стеклянный бокал и запускаю его в Аполлона. Увы, приходится целить не в голову, а мимо плеча. Бокал свистит рядом, Аполлон впервые дёргается — и вдребезги врезается в стену.

— Ты охренел?! — визжит Афина. От всех людей не ожидал у неё такого братского рефлекса. — Ты мог его ранить!

Я фыркаю и перекатываю в пальцах вилку:

— С такой шевелюрой его и пулей не прошибёшь.

Она бормочет ругательства. Мне плевать. Зевс вырывает у меня вилку — и тут Хайдес ловит мой взгляд. Он улыбается. Едва заметно — но я знаю. Это не издёвка, это одобрение.

Аполлон проводит рукой по волосам, закидывает их назад и шумно выдыхает.

— Да. Я помню тебя.

Он меня только что переиграл. Его четыре слова — те самые, что перепишут жизнь Коэн.

Её рот приоткрывается. Полные губы дрожат, глаза вот-вот выкатятся.

— Ты помнишь, что был в приюте со мной?

Аполлон лишь кивает.

Я пытаюсь поймать взгляд Хайдеса. Легко; он уже готов послать меня к чёрту и не вмешиваться. Я прищуриваюсь и киваю в сторону Аполлона. Предупреждение. Или они вдвоём подталкивают его говорить, или я включаю режим «псих» и развлекаюсь сам.

Ситуация абсурдна.

— Аполлон, — голос Хайдеса острый, как лезвие. — Ты мой брат, и я тебя люблю. Но если ты немедленно не объяснишься с Хейвен — и она это заслужила, — я буду первым, кто надерет тебе зад.