Читать книгу 📗 "Любовники. Плоть - Фармер Филип Хосе"

Герои-Солнца, в качестве монархов упомянутой страны, были скорее представительными фигурами, олицетворением закона и обычая, нежели фактическими правителями. По крайней мере, так казалось Стэггу, которому оставалось только гадать о значении всех странных явлений, пролетевших перед ним пестрой чередой за время его заключения.

Джон Ячменное Зерно был очень высоким и тощим мужчиной лет тридцати пяти. Свои длинные волосы он красил в зеленый цвет и носил зеленые очки. Длинный крючковатый нос и лицо густо покрывала красная сетка разбухших вен. Он был одет в высокую зеленую шляпу с тульей, на шее висело ожерелье из колосьев, а ниже не было ничего до зеленого килта, с пояса которого свисали лохмотья плотной ткани в форме кукурузных листьев. Сандалии были желтыми.

В правой руке он держал официальный символ своей должности – бутыль в форме белой молнии.

– Привет тебе, человек и легенда! – обратился он к Стэггу. – Приветствие герою-Солнцу! Приветствие необузданному, яростно фыркающему самцу тотема Лося! Приветствие Отцу Своей Страны и Сыну и Любовнику Великой Белой Матери!

Он сделал длинный глоток из своей бутыли и протянул ее Стэггу.

– Вот это кстати, – сказал капитан, припав к горлышку бутыли. Через минуту, после кашля, судорожных вдохов и утирания выступивших слез, он вернул «молнию» обратно.

Ячменное Зерно ликовал:

– Великолепное представление, Благородный Лось! Сама Колумбия осенила тебя своим благословением, и ты смог причаститься белой молнии! Воистину ты божественен! Даже я, ничтожный смертный, был поражен, впервые отведав белой молнии. И все же должен сознаться, – когда будучи еще юношей, я занял эту должность, я также мог ощутить присутствие Богини в бутыли и испытал те же чувства, что и ты. Но даже к божественности привыкает человек, да простит Она мне эти слова! Поведал ли я тебе, как впервые Колумбия сделала молнию жидкой и посадила ее в бутыль? И что первый мужчина, которому она дала ее, был не кто иной, как сам Вашингтон? И как неблагодарно поступил он и тем навлек на себя гнев Богини?

Поведал, а? Ну, тогда к делу. Я – всего лишь предтеча Главной Жрицы, несущий к тебе ее мудрое слово. Завтра рождение Сына Великой Белой Матери. И ты, дитя Колумбии, завтра будешь рожден. И да сбудется то, что уже было.

Он глотнул еще раз, поклонился Стэггу, чуть не упал при этом, но сумел устоять на ногах и вышел, пошатываясь.

Стэгг вернул его:

– Минутку! Я хочу знать, что стало с моим экипажем.

Ячменное Зерно заморгал:

– Я говорил тебе – им предоставили дом в кампусе Джорджтаунского Университета.

– Я хочу знать, где они сейчас – в эту минуту!

– С ними обращаются хорошо, и они могут получить все, что захотят – кроме свободы. Ее они получат послезавтра.

– Почему?

– Потому, что тогда отпустят и тебя. Конечно, ты их больше не увидишь, ибо ты будешь на Великом Пути.

– Что это такое – Великий Путь?

– Вскоре тебе это откроется.

Ячменное Зерно повернулся, чтобы уйти, но Стэгг задержал его еще одним вопросом:

– Скажи, почему держат в клетке ту девушку? У которой написано: «Маскотка, захваченная в набеге на Кейсиленд».

– Откроется и это, герой-Солнце. Сейчас же, кажется мне, не пристало человеку твоего положения снисходить до каких-то там суетных вопросов. Все объяснит в свое время Великая Белая Мать.

Ячменное Зерно вышел, и Стэгг спросил Калторпа:

– Что за чушь? Почему он увиливает?..

– Хотел бы я знать, – поморщившись, ответил антрополог. – В конце концов, мои возможности задавать кому-либо вопросы тоже ограничены. Вот только…

– Только что? – сдвинул брови Стэгг. Калторп был серьезен, а значит, то, что он собирался сказать, было важно.

– Завтра зимнее солнцестояние. Середина зимы – когда солнце в Северном полушарии греет слабее всего и доходит до самой южной точки. По нашему календарю это двадцать первое – двадцать второе декабря. Насколько я помню, в доисторические да и в исторические времена это было очень важным событием. С ним связывали самые разные церемонии, например… ох ты ж!

Последние слова прозвучали не как восклицание внезапно вспомнившего что-то человека – скорее как отчаянный вопль.

Стэгг встревожился еще больше. Не успел он спросить, что случилось, как прозвучал новый аккорд оркестра. Музыканты и служители повернулись к дверям и пали на колени, хором воскликнув:

– Главная Жрица, живая плоть Виргинии, дочери Колумбии! Святая дева! Дева красоты! О Виргиния, отдающая дикому лосю – безумному, дикому самцу, не знающему пощады – свою священную нежную складку! Благословенная и обреченная Виргиния!

В зал гордо вошла высокая девушка восемнадцати лет. Она была красива, несмотря на высокую переносицу и чересчур белое лицо – но полные губы ее были красны как кровь. Голубые глаза смотрели неотрывно и немигающе, точь-в-точь кошка. До бедер спадали волнистые волосы цвета мёда. Это была Виргиния, выпускница факультета жриц-оракулов Вассарского колледжа, воплощение дочери Колумбии.

– Привет вам, смертные, – произнесла она высоким чистым голосом. Потом перевела взгляд на Стэгга и сказала:

– Привет тебе, бессмертный.

– Привет, Виргиния, – ответил он. Кровь быстрее заструилась по телу, отдаваясь болью в груди и в паху. Каждый раз при виде ее его охватывало почти неодолимое желание. Он знал, что, если его оставят с ней наедине, он овладеет ею, невзирая на послед– ствия.

Виргиния ничем не показывала, что знает о буре чувств, распирающих его грудь. Она смотрела на него взглядом не знающей сомнений львицы.

Как и все маскотки, Виргиния была одета в платье до щиколоток, с высоким воротом, но ее платье было покрыто крупным жемчугом. Треугольный вырез обнажал большую, но упругую грудь. Каждый сосок был очерчен двумя кругами синей и белой краски.

– Завтра, бессмертный, ты станешь и Сыном, и Любовником Матери. Тебе необходимо к этому приготовиться.

– Что же я должен для этого сделать? – спросил Стэгг. – И зачем?

Он взглянул на нее, и едва не захлебнулся болью, отдавшейся во всем его теле.

Она махнула рукой. Немедленно появился ожидавший за углом Джон Ячменное Зерно. Он тащил две бутыли – с белой молнией и с чем-то темным. Евнух-жрец подставил ему чашу. Наполнив ее темной жидкостью, Джон подал ее жрице.

– Лишь ты, Отец Своей Страны, имеешь право это пить, – сказала она, протягивая чашу Стэггу. – Это самая лучшая «драмастикса».

Стэгг принял чашу, подозревая какой-то подвох, но не желая показаться трусом:

– Мастика? Болгарская плодовая водка? Ну что ж, сойдет! Никто никогда не скажет, что Питер Стэгг не смог перепить лучших из своих потомков! Ааххх!

Затрубили фанфары, ударили барабаны, завопили и забили в ладоши служители.

Лишь тогда он услышал, что кричит ему Калторп:

– Капитан, нет! Не мастика, а Стикс! Она сказала: «Драма Стикса!» Теперь понятно?

Стэгг попытался осознать сказанное, но было поздно. Комната кружилась все быстрее и быстрее, огромной летучей мышью налетела тьма.

И под грохот фанфар он упал ничком, головой к двери.

III

– Ну и похмелье! – простонал Стэгг.

– Боюсь, что очень сильное, – произнес чей-то голос, и он с трудом узнал Калторпа.

Стэгг сел на ложе и тут же завопил от боли и шока. Скатившись с кровати, он упал на колени, с трудом поднялся и подошел, шатаясь, к трем расположенным под углом друг к другу высоким, во весь рост, зеркалам. Он был голым. Яички ему покрасили в синий цвет, член – в красный, ягодицы – в белый. Но он не обратил на это внимания. Он ни на что не обратил внимания, кроме двух каких-то ветвистых штук, торчащих у него из лба под углом сорок пять градусов.

– Рога? Как они туда попали? Кто их прицепил? Ну, попадись мне эти шутники! – с этими словами он попытался отодрать их с головы, но взвыл от боли и отдернул руки, не отрывая взгляда от отражения. У основания одного рога выступила кровь.