Читать книгу 📗 "Кавказский отчим. Девочка монстра (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena""

Бык сильнее. Тяжелее. Но я быстрее. И злее. Во мне столько накопившейся ярости, что её хватит убить десятерых.

Ярость на Арину.

На федералов.

На весь этот гребаный мир.

Бью ему в печень. Раз, два, три. Короткие, точные удары. Он сгибается, хватается за бок. Я добавляю коленом в лицо. Хруст носа.

Он падает на пол, харкает кровью. Я стою над ним, тяжело дышу. Костяшки разбиты в кровь, рёбра ноют — получил пару хороших ударов.

— Ещё хочешь? — спрашиваю.

Он мотает головой. Признал поражение.

— Тогда запомни — я никому здесь не принадлежу. Ни тебе, ни зоне, ни кому-то ещё. Я отсиживаю свой срок и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Поворачиваюсь к остальным:

— И это касается всех. Кто полезет ко мне — получит так же. Раздеру на хрен. Мне терять нечего!

После этого меня не трогают. Бык ходит с разбитой мордой неделю. Слава о драке расползлась по всему блоку. Теперь меня знают — Байрамов не лох, которого можно прогнуть.

Но уважение в тюрьме стоит дорого. Бык не простил мне унижения. Он ждал момента отомстить.

Этот момент пришёл через месяц.

Душевая. Я один, все остальные на прогулке. Мою голову, глаза закрыты от мыла. И тут чувствую — кто-то зашёл.

Открываю глаза. Бык. И с ним трое его корешей. Все с заточками.

— Думал, всё забудется? — усмехается он.

— Знал, что ты трусливая сука, — отвечаю спокойно. — Один на один не смог, теперь толпой пришёл.

— На зоне не бывает честных драк. Здесь бывают только победители и проигравшие.

Они окружают меня. Четверо против одного. Я голый, мокрый, без оружия. Шансов ноль.

Но сдохну, так сдохну стоя.

Первый лезет с заточкой в руке. Я хватаю его за запястье, выкручиваю, ломаю. Заточка падает на мокрый пол. Успеваю подобрать, когда второй уже на мне.

Бью заточкой в бок. Лезвие входит в мясо легко, как в масло. Он орёт, хватается за рану. Кровь течёт по плитке, смешивается с водой.

Третий бьёт меня сзади по почкам. Боль вспыхивает адская. Ноги подкашиваются, падаю на колени.

Бык подходит, целится заточкой в горло:

— Сейчас умрёшь, чурка.

И тут в душевую вваливается Петрович с ещё двумя зеками.

— Четверо на одного? Совсем охуели?

Завязывается общая драка. Кровь, крики, заточки блестят в мыльной пене. Я поднимаюсь, присоединяюсь к своим.

Петрович дерётся как зверь. Оказывается, не зря он восемь лет сидит — мужик умеет убивать. Одного из корешей Быка он режет по горлу так профессионально, что у меня мурашки.

Драка длится минуты три. Потом прибегают менты с дубинками, разнимают, волокут всех в карцер.

Карцер — это яма размером два на два метра. Бетонный пол, голые стены, параша в углу. Никакой койки. Спишь на полу. Кормят раз в день — баландой, от которой блюёшь.

Провожу там неделю. Семь дней в полной темноте и холоде. Думаю только об одном — как выжить.

Не думаю об Арине.

Не думаю о письмах.

Не думаю о том, виновата она или нет.

Думаю о том, как дожить до завтра.

После карцера возвращаюсь в камеру. Петрович уже там, с синяками и ссадинами.

— Спасибо, — говорю ему.

— За что?

— За то, что вступился.

— Да хрен с ним. Просто надоело смотреть, как Бык беспредел творит.

— Всё равно спасибо.

Он кивает. Теперь мы связаны кровью. В тюрьме это важнее любой клятвы.

Вечером достаю из ящика письма от Арины. Все десять штук. Или двадцать. Не помню уже.

Может, прочитать? Узнать, что она пишет? Но рука не поднимается вскрыть конверт. Потому что если прочитаю — снова начну чувствовать. А чувства в тюрьме — это слабость.

А слабых здесь не жалеют. Складываю письма обратно. Пусть лежат. Может, когда-нибудь прочитаю. Или не прочитаю. Какая разница? Она там, я здесь.

Между нами двадцать лет тюрьмы.

И никакие письма это не изменят.

Засыпаю с мыслью о том, что жизнь в тюрьме — это борьба за выживание. Каждый день — маленькая война. И в этой войне нет места любви. Есть только ярость, боль и желание дожить до завтра. Всё остальное — роскошь, которую я не могу себе позволить.

___________

Глава 23

На четвертом месяце заключения у меня появляется возможность позвонить. В тюрьме это роскошь — пятнадцать минут за триста рублей. Звоню Батразу, узнать, как дела на воле, не обнаглели ли федералы.

Разговариваем о делах, о деньгах, о людях. Обычная рутина. И тут он говорит:

— Кстати, Малика искала твой номер. Просила передать, чтобы ты ей позвонил.

Сердце сжимается от неожиданности. Малика. Жена, которая даже не приехала на суд.

— Нахрена ей мой номер?

— Не знаю. Сказала, что срочно нужно поговорить.

— Передай, что мне не до неё.

— Уже передал. Она настаивала. Говорит, что касается дочерей.

Амина и Ясмина. Мои девочки, которым сейчас восемь и десять лет. Единственное светлое, что связывает меня с Маликой.

— Дай её номер.

Записываю и через час набираю. Гудки длинные, бесконечные. Наконец, трубку берут.

— Алло?

Голос знакомый до боли. Мягкий, женский. Я когда-то любил этот голос.

— Это я.

Молчание. Потом тихий вздох:

— Камран…

— Батраз сказал, ты искала меня. Что случилось с девочками?

— Ничего не случилось. Они здоровы. Просто… я хотела поговорить.

— О чём?

— О нас.

Смеюсь зло:

— Какие "нас", Малика? Ты же даже на суд не пришла.

— Я не могла. Понимаешь, семья не позволила…

— Твоя семья или твоя трусость?

— Камран, не надо так.

— Тогда говори по делу. У меня пятнадцать минут, и они платные.

Она молчит. Потом говорит быстро, словно боится, что не успеет:

— Я хочу увидеться. Приеду на свидание. Нам нужно поговорить.

— О чём говорить?

— О будущем. О дочерях. О… нас.

— Малика, какого хрена? Какое будущее? Я получил двадцать лет. Какие "нас"?

— Я буду ждать тебя.

Эти слова ударяют как пощечина. Она будет ждать. Женщина, которая не пришла на суд, теперь клянется в верности.

— Не надо, — говорю холодно. — Я подам на развод.

Тишина в трубке такая, что слышно её дыхание. Частое, прерывистое.

— Что?

— Ты слышала. Развод. Свободна. Можешь выходить замуж хоть завтра.

— Но у нас дочери!

— И что? С дочерьми я не развожусь. Они мои, и я буду их содержать. На счетах девочек достаточно денег на безбедное существование до совершеннолетия. Ты просто будешь их растить.

— Камран, ты не понимаешь…

— Я всё понимаю, Малика. Ты испугалась, когда меня посадили. Это нормально. Не все женщины готовы ждать зека. Поэтому я отпускаю тебя. Официально.

— Но я хочу ждать! — кричит она в трубку. — Я передумала! Я поняла, что ты мне нужен!

— Нет. Ты поняла, что остаёшься без денег. Это разные вещи.

— Неправда! Я люблю тебя!

— Любила бы — пришла на суд. Любила бы — написала хоть одно письмо за четыре месяца.

— Я не знала, что писать…

— А Арина знает. Она пишет каждую неделю.

Произношу её имя и чувствую, как что-то сжимается в груди. Боль, злость, тоска — всё вперемешку.

Малика замолкает. Потом голос становится злым:

— Так вот в чём дело! Это из-за этой предательницы!

— При чём здесь Арина?

— При том, что она тебя сдала! А ты всё ещё думаешь о ней!

— Я не думаю о ней.

— Врёшь! Если бы не думал, не сравнивал бы мои письма с её письмами!

— У тебя не было писем, Малика. Ни одного.

— Потому что боялась! Боялась, что ты меня прогонишь!

— Угадала. Прогоняю. Мы разводимся. Официально. Бумаги подпишешь через адвоката.

— Камран, подожди…

— Всё. Прощай.

— Это всё из-за неё! Из-за этой двадцатилетней шлюхи!

Кровь вскипает моментально. Руки сжимают трубку так сильно, что пластик трещит.