Читать книгу 📗 "Я тебе изменил. Прости (СИ) - Инфинити Инна"

Это был первый раз, когда Зоя сама положила трубку после разговора со мной. Обычно первым сбрасывал я.

Я не собирался принимать всерьез слова Зои. С Верой я счастлив, секс у нас хороший, хотя не так часто, как хотелось бы. Ты она в командировке, то я, то мы устаем, то ссоримся, то по очереди болеем. Но когда дорываемся друг до друга, остановиться не можем. Я не могу сказать, что мне чего-то не хватает в постели с женой. Разве что регулярности. Но это не такая уж глобальная проблема.

Близилось возвращение Веры из командировки. Я понимал, что должен честно ей во всем признаться. Нет, не потому что боюсь, что Зоя все-таки донесет. А потому что Вера не заслуживает такой лжи. А я больше не заслуживаю ее любви.

Ложь во благо — это бомба замедленного действия. Все тайное рано или поздно становится явным. И это тоже однажды станет явным. А если Вера узнает о моей измене спустя годы, ей будет намного больнее. Она не заслуживает жить в иллюзиях, в которых жила моя мать.

Мама любила отца, все для него делала: стирала, убирала, готовила, встречала с работы. Я вырос в образцовой семье любящих людей. И я тоже любил родителей, любил отца. Он был для меня примером. Я сильно переживал, когда папа внезапно умер. Мне было шестнадцать лет. Для мамы это стало трагедией, она была молодой красивой женщиной, но после смерти папы и думать не хотела о новых отношениях. Она почти каждый день ходила на его могилу, писала ему письма, разговаривала дома с его фотографией. Все время вспоминала, каким он был хорошим и замечательным. Утверждала: ни один другой мужчина с ним не сравнится. Поэтому даже не хотела ни с кем знакомиться.

А однажды мама в очередной раз пришла к папе на могилу и встретилась там с его любовницей и их общим ребенком. Розовые очки разбились стеклами внутрь не только у мамы, но и у меня. Оказалось, наша идеальная образцовая семья была пылью и пшиком. Фантиком от гнилой конфетки. У моего папы — примерного мужа, примерного отца, примерного семьянина — имелась вторая женщина и дочка от нее.

Это в прямом смысле убило маму. Когда правда вскрылась, родительница слегла в кровать и больше не встала. Она перестала ходить на работу, отвечать на телефон, общаться с родственниками и знакомыми. Целыми днями мама, бледная как простыня, лежала в кровати и не вставала. К еде, которую я приносил ей в комнату, почти не притрагивалась. А однажды я вернулся домой после занятий в институте и обнаружил маму мертвой. Внезапная остановка сердца. Мне было двадцать лет, когда она умерла.

«Нет ничего хуже, чем любить человека, который этого не заслуживает», так однажды сказала мне сестра про нашего отца. Как это ни странно, я с ней общаюсь. Ну, она же не виновата в том, что у нас с ней такой лживый двуличный отец. Мою сестру зовут Рита, она на пять лет младше меня. И в отличие от меня она всегда знала, что на самом деле из себя представляет наш отец, поэтому ни на грамм не любила его.

К словам Риты я бы еще добавил, что нет ничего хуже, чем жить в иллюзии счастья. Я люблю Веру и не хочу для нее такой же участи, как у моей матери. Поэтому я решил признаться жене и теперь лишь могу надеяться на то, что однажды она меня простит.

Глава 13. Ложь порождает новую ложь

Вера

Доработать день получается с большим трудом. Я не могу думать больше ни о чем кроме того, что Давид был с НЕЙ. Придя домой, начинаю собирать вещи мужа и пишу ему сообщение, чтобы приехал за ними завтра после работы. Я уже даже субботы ждать не хочу. Я не смогу дожить в квартире до выходных, находясь в кругу вещей супруга. Давид ожидаемо сразу звонит.

— Алло, — нехотя поднимаю трубку.

— Вер, пожалуйста, не пори горячку...

Опять он со своей горячкой. Перебиваю, не дав договорить:

— Я не порю горячку. Неделя прошла с того дня, как ты признался в измене. Я всю неделю думала и решила, что не хочу видеть в квартире твои вещи. Согласись, неделя — приличный срок.

Мне даже голос его слышать больно. Горло сводит спазмом. Сглатываю тугой ком.

— Сегодня, когда мы разговаривали в моем кабинете, ты сказала, чтобы я приехал за вещами в субботу. А теперь говоришь приезжать завтра.

— Да, я не хочу видеть твои вещи до выходных.

— И ты еще говоришь, что не порешь горячку?

Психанув, швыряю на пол рубашку Давида и сажусь на кровать.

— Послушай, чего ты добиваешься? Моего прощения? Его не будет.

Давид тяжело вздыхает в трубку.

— Вера, пожалуйста, дай мне шанс все исправить. Я прекрасно осознаю свою вину, я раскаиваюсь. Вера, я люблю тебя. Я не хочу тебя терять. Подумай о нашей семье, о нашем ребенке. Зачем ты все рушишь?

Сильнее стискиваю телефон в руке.

— Не надо перекладывать на меня вину за наш развод.

— Я не перекладываю на тебя вину.

— Нет, ты перекладываешь на меня вину, — повышаю голос. — Ты обвиняешь меня в том, что я все рушу. То есть, не ты разрушил нашу семью, когда изменил мне. А я разрушаю нашу семью, когда собираюсь развестись. Очень интересная мужская логика.

— Вера‚ я лишь прошу тебя дать мне шанс все исправить.

— Я сомневаюсь, что у тебя получится изобрести машину времени и вернуться в прошлое, чтобы все исправить. С меня хватит, Давид. Приезжай завтра и забери свои вещи, иначе я вышвырну их на помойку. Не зли меня еще больше.

Я бросаю трубку и продолжаю со злостью кидать вещи мужа в чемоданы. Когда они заполняются до краев, я иду в супермаркет и покупаю большие мусорные мешки. Оставшуюся одежду и обувь отправляю туда. Но у Давида такое огромное количество вещей, что голова идет кругом. Кажется, они никогда не закончатся. Помимо одежды у него тонны книг, документов, подарков от знакомых. Я скидываю в мешки всё, даже любимую кружку Давида. За своим занятием я не слышу, как хлопает входная дверь и в квартиру заходит дочка.

— Мам, а что ты делаешь?

Я подпрыгиваю на месте. Коробка антикварных хрустальных бокалов девятнадцатого века, из которых Давид любит пить вино, падает у меня из рук. Дорогущие бокалы со звоном разбиваются. Тишина повисает свинцовой тяжестью. Майя стоит в дверях спальни с широко раскрытыми испуганными глазами.

— Мааам, что случилось? — оглядывает комнату с десятком мусорных мешков на полу.

Майя сегодня гуляла с друзьями допоздна. Когда я пришла с работы, ее не было. Я принялась собирать вещи Давида, совсем не подумав, как на это отреагирует дочь. И теперь я стою перед ней и не знаю, как объяснить то, чем занимаюсь.

— Мам, да что ты молчишь? Ты можешь сказать мне, в чем дело? Что происходит?

У меня есть несколько секунд, чтобы решить: солгать Майе или сказать правду. Дочь так напугана, аж затряслась. Я не хочу пугать ее еще больше. Я не хочу заставлять ее плакать. От слез Майи — даже по пустякам — мне самой разрыдаться хочется. Надо что-то придумать, надо что-то солгать.

Но я ведь сама хотела, чтобы дочь знала правду? Заставляла Давида рассказать. А сейчас смотрю в глаза Майи — такие большие, чистые, искренние — и не могу. Майя в свои пятнадцать лет хоть знает, что такое измена? Как мне сейчас вывалить на нее правду?

«Твой папа мне изменил со своей бывшей девушкой» — так и сказать, что ли? Или надо подобрать какие-то красивые фразы? Типа: «Мы с твоим папой поняли, что мы разные люди». «Мы с твоим папой решили, что нам лучше быть друзьями».

Ага, шестнадцать лет жили и не были разными людьми, а теперь вдруг стали. Ложь порождает новую ложь. Мы уже солгали Майе, что Давид временно живет на даче из-за ремонта. Теперь, чтобы не попасться, надо лгать дальше. Такими темпами клубок из лжи будет нарастать, как снежный ком. Пока не убьет кого-то.

— Папа завтра заберёт это на дачу, — говорю, наконец.

— А что в этих мешках?

— Его вещи.

Майя непонимающе глядит на меня.

— Папа пока не будет жить с нами, — решаюсь на осторожную правду. Не знаю, лишнее ли слово «пока». — Папа будет жить на даче и заберет свои вещи туда.