Читать книгу 📗 "Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана"

— Что?

— Он гордился собой. Руслан был горд тем, что довёл тебя до такого состояния. "Видела бы ты её лицо, Мила, — говорил он. — Она думала, что раздавит меня, но я её переплюнул".

Внутри всё сжимается в тугой комок. Вчера, когда я стояла в его кабинете с этими треклятыми документами, мне казалось, что между нами что-то происходит. Что он хотя бы на секунду почувствовал... А он просто играл. Как всегда.

— Сука, — шепчу я, и Милослава кивает.

— Именно. И в этот момент я поняла, что он превратился в копию нашего отца.

— Вашего отца?

Милослава откидывается на спинку стула, и на её лице появляется выражение, которого я никогда раньше не видела. Усталость. Боль. Что-то очень старое и глубокое.

— Дмитрий Егорович Громов был тираном, Злата. Красивым, успешным, обаятельным тираном, которого все боготворили. Но дома он был особенным монстром.

Я молчу, не решаясь даже дышать. Никто и никогда не рассказывал мне семейных тайн. Для всех Дмитрий Егорович был эталоном отца и мужа.

— Он подавлял любые проявления слабости, — продолжает Милослава. — Если Руслан плакал, его наказывали. Если я показывала эмоции, меня запирали в комнате до тех пор, пока я не научусь "держать себя в руках". Он говорил: "Громовы не плачут. Громовы берут и делают".

— Господи...

— Помню, как Руслан в восемь лет пришёл домой с разбитым носом. Мальчишки во дворе его избили. А отец вместо того, чтобы пожалеть, устроил ему порку. "Настоящий мужчина не позволяет себя бить", — сказал он. И заставил Руслана ходить к этим мальчишкам каждый день, пока тот не научился драться.

Кофе в моей чашке давно остыл, а я сижу и пытаюсь представить Руслана маленьким мальчиком. Испуганным, избитым, одиноким.

— В четырнадцать лет Руслан влюбился в одноклассницу, — рассказывает Милослава. — Писал ей стихи, носил цветы. Типичная подростковая влюблённость. Отец узнал и устроил скандал. "Мужчины не пишут стихов, не носят цветов и не размазывают сопли по поводу девчонок". Руслан больше никогда не писал стихов.

— Но он же был ребёнком...

— Дмитрий Егорович не признавал детства. С пяти лет Руслан должен был быть "маленьким мужчиной". Никаких игрушек, никаких слёз, никаких "слабостей". Только дисциплина, только результат, только сила.

Милослава замолкает, а я сижу и пытаюсь переварить услышанное. Получается, что мой муж... что Руслан...

— Он боится близости, — говорит Милослава тихо. — Как только отношения становятся слишком серьёзными, слишком глубокими, он начинает паниковать. Потому что близость означает уязвимость. А уязвимость в нашей семье приравнивалась к слабости.

— Но почему так жестоко? — Голос у меня охрипший. — Можно было просто поговорить, объяснить...

— Он не умеет. Отец отбил эту способность в раннем детстве. Руслан усвоил: если что-то угрожает твоему спокойствию, уничтожь это первым. Не объясняй, не разбирайся — просто устрани угрозу.

Я вспоминаю, как Руслан реагировал на мои попытки серьёзно поговорить. Как он уходил от разговоров о чувствах, как злился, когда я плакала. Как вообще... как он всегда решал проблемы силой.

— А что с тобой? — спрашиваю я. — Ты же тоже росла в этой семье.

Милослава горько улыбается.

— Со мной было проще. Я девочка. От девочки не требовали быть сильно железной. Достаточно было быть послушной и тихой. Руслану досталось больше. Он же наследник, будущий глава семьи.

— И ты все эти годы молчала?

— Я думала, что он изменится. Что любовь к тебе, семья, отцовство... Я надеялась, что с тобой он научится быть другим.

— А когда поняла, что не научился?

Милослава смотрит мне в глаза, и в её взгляде столько боли, что мне становится не по себе.

— Вчера. Когда он с таким удовольствием рассказывал, как тебя "поставил на место". Я увидела в нём отца. Того самого монстра, который ломал нас с детства.

Мы молчим. Официант подходит, спрашивает, не нужно ли ещё кофе. Милослава машет рукой — не надо. А я не могу пить, меня подташнивает от этого разговора.

— Что ты хочешь от меня? — спрашиваю я, наконец.

— Ничего, — отвечает она. — Просто хочу, чтобы ты знала правду. Чтобы понимала: то, что он с тобой делает — это не твоя вина. Это результат того, что с ним делали годами.

— Но это не оправдывает его, правда?

— Нет, — твёрдо говорит Милослава. — Не оправдывает. В какой-то момент каждый взрослый человек сам отвечает за свои поступки. Руслан мог обратиться к психологу, мог работать над собой, мог... Но он выбрал другой путь.

— Путь отца.

— Именно.

Я откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза. В голове крутится калейдоскоп воспоминаний. Руслан, который никогда не извинялся первым. Руслан, который решал любые проблемы через силу и давление. Руслан, который...

— Он меня любил? — спрашиваю я вдруг. — Хоть когда-нибудь?

Милослава долго молчит.

— Не знаю, — говорит она, наконец. — Он не умеет любить. Его этому не научили. Но я думаю... я думаю, ты была единственной, с кем он хотя бы пытался.

Слёзы подступают к горлу, но я их сдерживаю. Не буду плакать. Не здесь, не сейчас.

— А Савелий? — шепчу я. — Он же отец...

— Руслан любит сына по-своему. Но видишь, как он пытается его воспитывать? Никаких эмоций, только достижения. "Мужчины не плачут, сынок. Мужчины решают проблемы". Тот же паттерн, Злата. Он ломает Савелия точно так же, как сломали его.

Внутри всё переворачивается. Мой мальчик... Мой чувствительный, нежный Савелий, которого отец пытается превратить в бесчувственную машину по достижению целей.

— Я не позволю, — говорю я сквозь зубы.

— Именно поэтому я здесь, — кивает Милослава. — Ты единственная, кто может это остановить. Ты единственная, кто готов с ним воевать.

— Воевать, — повторяю я горько. — Хорошее слово. Но что толку воевать с человеком, который сам себя сломал?

— Толк в том, что у тебя есть сын. И есть право на справедливость.

Милослава наклоняется ко мне через стол, её глаза горят.

— Руслан думает, что всё-таки может тебя раздавить, потому что всю жизнь так делал. Но ты не сдаёшься. И это его бесит, потому что ты не вписываешься в его картину мира.

— Его картину мира, где женщина должна молчать и подчиняться?

— Именно. Отец учил его, что мужчина — хозяин, а все остальные — подчинённые. Ты первая, кто осмелился ему сопротивляться. И он не знает, как с этим быть.

Я отхлёбываю остывший кофе и пытаюсь переварить услышанное. Получается, весь этот ужас, вся эта жестокость — результат того, что Руслана в детстве превратили в эмоционального калеку.

— Знаешь, что самое поганое? — говорю я. — Мне его жалко. Я сижу здесь, выслушиваю эти истории про несчастное детство, и мне становится жалко мужчину, который превратил мою жизнь в ад.

— Это нормально, — мягко говорит Милослава. — Ты любила его. Часть тебя до сих пор любит.

— Любила, — поправляю я. — Но за короткое время любовь можно убить. Руслан мне это доказал.

— А жалость?

— Жалость — это не любовь. И жалость не отменяет того, что он со мной делает.

Милослава кивает.

— Умница. Именно это я и хотела услышать.

— То есть ты меня тестировала?

— Проверяла, не сломаешься ли ты от жалости к нему. Многие женщины ломаются. "Ах, у него несчастное детство, ах, его не так воспитали". И терпят дальше, надеясь его "исцелить".

— А я?

— А ты другая. У тебя есть стержень. И именно поэтому Руслан так яростно пытается тебя сломать.

Официант приносит счёт. Милослава достаёт кошелёк, но я останавливаю её.

— Позволь мне.

— Как хочешь.

Расплачиваемся, выходим на улицу. Моросит мелкий дождь, воздух пахнет осенью и мокрой листвой.

— Милослава, — говорю я, — а почему ты мне это рассказала? Ведь это семейные тайны.

Она останавливается и поворачивается ко мне.