Читать книгу 📗 "Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ) - Рябинина Татьяна"

Я делал свою работу чисто механически: раскатывал с Лисой по озеру, занимался замерами и съемкой, брал пробы. Выбирался на острова, обходил заброшки, бродил по лесу. По вечерам работал в лаборатории, а потом ложился спать — и думал о Саше.

Раньше я гнал от себя любые мысли о ней, и у меня почти получалось. Но сейчас, наоборот, разрешил их себе. Даже спал теперь в чулане. Смешно сказать, долго не мог заставить себя поменять постельное белье, по-мазохистски мучаясь ее запахом. Но и потом эта кровать была словно ниточкой между нами.

В мыслях этих не было ничего темного. Грустно — да, очень грустно, но… светло. Вспоминал все самое лучшее. И ту ночь на Конике тоже. Думал о том, что она может сейчас делать. Из отпуска уже вернулась, вышла на работу. Наверно, сидит по вечерам, пишет про свои водоросли. Может, тоже вспоминает обо мне. Хоть иногда…

Надя звала к ним, но я отказался. Соврал, что простудился, лежу на печи, пью чай с малиной. Не хотелось никого видеть. Даже продукты не заказывал, подъедал запасы. И на Ильинском не был ни разу с того дня, когда приезжали туда вместе с Сашей. Тянуло поговорить с отцом Рафаилом, и знал, что наверняка станет легче, но еще знал и другое: что сначала должен справиться со всем сам. Ну хотя бы в первом приближении.

Справился или нет — вопрос спорный, но понял, что соскучился, и отправился к ним. И даже повод нашелся: двадцатого сентября отцу Рафаилу исполнялось восемьдесят два года. День рождения, в отличие от именин, он особо не отмечал, но я все же решил поздравить.

— Ванечка! — всплеснула руками выбежавшая на пристань Ермона. — Ну где ж ты пропадал? Мы скучали. А похудел-то как! Прямо Кощей Бессмертный!

Это, конечно, было преувеличением, хотя штаны и правда на мне болтались, а вот она… С горечью отметил для себя, как сильно похудела Ермона. Приезжая часто, особо не замечал, а за последний месяц ее щеки и глаза ввалились, ряса висела мешком. Она что-то поняла по моему взгляду, улыбнулась грустно.

— Ничего, ничего, Ванечка. Господь нас не оставит. А место меня уже ждет. Под сосной на пригорке, и озеро видно. Пойдем скорее, холодно. Ты как раз к обеду.

Отец Рафаил мне обрадовался, и даже Тамара спросила, улыбнувшись:

— Надежда говорила, ты болеешь. Поправился?

— Да, спасибо.

Но отец Рафаил только головой покачал и попросил Ермону принести ее фирменной яблочной наливки. Пообедали, выпили — «за здоровье», и он увел меня к себе.

— Отошел немного? — спросил, устраиваясь в кресле.

— Не знаю, — врать не имело смысла. — Наверно, еще нет.

— Иногда нужно что-то потерять, чтобы понять, насколько это необходимо.

— Вы правы, батюшка. Может, я и раньше это понял бы, если бы не цеплялся за злость, за обиду. Убеждал себя, что ненавижу ее.

— Ненависть разъедает изнутри, Ваня. Как черная плесень. Наденька мне сказала, что у вас катер перевернулся и вы на Конике два дня провели. Наверно, тогда и поговорили?

— Да. Когда от вас плыли. Задумался и не заметил луду.

— Все для чего-то нужно. Не задумался бы — кто знает, получился бы потом разговор или нет. Может, это был единственный подходящий момент.

— Вы знали?

— Про остров? — усмехнулся он в бороду. — Конечно, нет. Но чувствовал: должно что-то случиться. Что-то важное между вами.

— Вы сказали Саше, что мы должны друг друга простить и отпустить. Иначе не сможем идти дальше. Мы так и сделали. Но тогда… почему мне так плохо без нее?

Глаза снова зажгло.

— Вы приняли решение, Ваня, — его рука мягко и тепло легла мне на голову. — Единственно верное на тот момент. Но обстоятельства меняются. И люди меняются вместе с ними. Пока никто не умер, любую ошибку можно исправить. Главное — понять, в чем она была.

— Понять… А вы знаете, батюшка, я ведь не сразу понял, что вы тогда сказали. Про дрова. Голова совсем не тем была занята. А потом, на острове, вспомнил. Когда костер разжигал. Брал хвойник — чтобы пожарче горело, побыстрее согреться и обсохнуть. Потом березу, для долгого тепла. А уже когда на станцию вернулись, тогда дошло. Пошел баню топить, принес дрова и… Смотрю на них и думаю. Что у нас одна страсть и была. Спалили весь хвойник, а листвянку не подвезли. И осталась только сажа и холод. Ни тепла, ни заботы. А если и было что-то — все равно не хватило.

— Значит, понял… Это хорошо. Все устроится, Ванюша, — он улыбнулся так, как не умел, кроме него, больше никто: тепло и ясно. — Хотя, может, и не сразу. Нам так хочется, чтобы все было быстро. А быстро только кашка жидкая переваривается. Грубую еду долго жевать приходится. Проглотишь непрожеванную — встанет в животе комом. А между вами… поверь на слово, ничего еще не закончилось.

Как же я уцепился за эти его слова! Поверил — потому что так хотелось поверить. И ведь не обнадежил, не пообещал, что все будет хорошо. Но достаточно было сказать, что это еще не конец, — и словно фонарик зажегся где-то далеко в темноте.

Обстоятельства меняются, и мы меняемся вместе с ними…

Через пару дней я подобрал в погребе последние крохи, вызвал по рации Сашка и сделал заказ. А когда приехал забирать и уже загрузил коробки в катер, он вдруг спохватился:

— Ой, стой, Федорыч. Забыл совсем. Там тебе письмо какое-то пришло. Давно уже, недели три назад. В визитке валяется. Забери, пока не выбросили.

Глава 29

Александра

Чемодан для отпуска я собрала еще перед отъездом в Карелию — на тот случай, если вернусь впритык. Так, собственно, и получилось. Дорога обратно заняла намного больше времени, чем туда, и вымотала до дондышка. На прямой автобус до Питера я не успела, пришлось три часа ждать проходящий до Лодейного поля. И там еще четыре часа, потому что поезд ушел, а автобусы ходили в основном по будням.

Впрочем, свой плюс в этом был. От усталости я погрузилась в какое-то мутное оцепенение, в котором мысли вязли, как мухи в киселе. Дома оказалась в восьмом часу утра в воскресенье. На последних остатках сил приняла душ, что-то сжевала и упала в постель — свою родную-любимую-привычную постель, от которой уже успела отвыкнуть. Проспала до вечера, встала, отзвонилась маме, еще что-то сжевала и снова упала — до обеда понедельника. За все последние ночи без сна и в полусне.

А вот в самолете пробило. Все пять часов полета волнами накатывала такая тоска, что хоть вой. И не было рядом никого, кто бы отвлек: ни детей, которые пинали бы мое кресло или ныли «хоцу к окоску», ни пенсионеров, каждые полчаса путешествующих через меня в туалет, ни болтливых тетушек, жаждущих общения.

Закрывала глаза и снова видела все это: и как Иван смотрел на меня на пристани, и как целовал на прощание, и… ту ночь на Конике.

Саша, Саша… это все память тела, признай. Ты же понимаешь, что реши вы попробовать еще раз, ничего бы толком не изменилось. Те же яйца, только в профиль. И те же грабли. Так же трахались бы бешено, но на этот раз пригасло бы гораздо быстрее — и возраст уже не тот, и новизны былой нет. Ну, может, обошлось бы без тупой ревности, может, разговаривали бы больше, но в целом…

Нет, все сделали правильно. Поговорили, простили друг друга — и отпустили. Кто сказал, что отпустить — это одномоментно? Нет, процесс небыстрый и нелегкий. И будет еще ломать. Есть надежда, что отпуск поможет. Перемена мест, перемена климата, море, солнце.

Новые знакомства…

Не хочешь знакомств? Никаких? А зря, Саша, зря. Воздержание — это вредно. На морально-политическое состояние плохо влияет. И на физическое тоже. А у тебя и мужиков-то было в жизни… аж целых два. Егор и Иван. Откуда тебе знать, вдруг какие-то неизвестные горизонты откроются и жизнь новыми красками заблистает.

Не два, а целых… пять. Еще Максим, Гриша и… этот… как его?

Самой-то не смешно? Это не мужики были, а так… вибраторы. Причем некачественные. Тебе бы влюбиться. Ну хотя бы курортный роман завести. Такой… легкий, короткий, без обязательств.

Угу… чтобы почувствовать себя женщиной? Где-то я уже это слышала. Не хочу я никем себя чувствовать, сделай одолжение, отстань!