Читать книгу 📗 "Измена. Просчиталась, но...где? (СИ) - Дюжева Маргарита"

Олесе я, наоборот, помогла. В тайне, не сказав ни ей, ни кому-то еще. Узнала, что та ищет работу, ну и позвонила кое-кому, чтобы ее приняли. Она молодец, потому что в таком окружении не потеряла человеческое лицо и пыталась жить честно.

Выдохнуть мне удалось только после того, как с документами все было улажено, и родители Ольги уехали из города вместе с мальчиком.

Теперь они были официальными опекунами, а Ольга осталась без родительских прав и даже малейших привилегий. Прохоров свернул договор аренды, родители перестали присылать денег на жизнь, так что бедолажке пришлось царапаться самой.

В тайне от Глеба я наняла человека, который за ней присматривал. Просто на всякий случай, вдруг она снова решит взяться за старое и появится поблизости рядом с моей семьей. До родов оставалось совсем немного времени, и сюрпризы в виде обнаглевших, неадекватных девок мне не нужны.

Правда, потом мой человек выяснил, что Прохоров тоже кого-то нанял, чтобы присматривать за Ольгой. Такой вот двойной контроль.

Мы признались друг другу, посмеялись… и оставили все как есть. Пусть будет под присмотром, а то мало ли…

— Если она посмеет хотя бы посмотреть в нашу сторону – я ее урою, — совершенно серьезно пообещала я.

— Моя ж ты кобра, — усмехнулся муж, притягивая меня к себе.

Живот тут же протестующее заходил ходуном.

— Осторожнее, Прохоров. Твой кобренок не любит, когда его притесняют.

— Весь в маму, — Глеб положил руку на живот и аккуратно погладил. Внутри затихло, а потом как пнуло! Я аж охнула.

А муж опустился к животу и начал тихо говорить:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Мамку обижать нельзя. Она у нас самая лучшая.

— Да-да, хвалите меня, — милостиво разрешила я.

— Не мешай, видишь, у нас серьезный разговор.

В общем пришлось мне стоять и, прикрывая рот ладонью, чтобы не рассмеяться, ждать, пока они «наговорятся».

***

— Простила? — спросила Дарина. — Уверена?

— Уверена.

На все сто. Я уже не в том возрасте, чтобы обманывать саму себя и жертвовать своим душевным спокойствием в пользу ненужных игр.

— Я вот не пойму, то ли ты, Танька, отчаянная девка, то ли отчаявшаяся, — Карина, как всегда, была настроена самым что ни на есть воинственным образом, — я бы его провернула и выкинула, еще бы и всю репутацию в унитаз спустила, без порток оставила и не разрешила общаться с детьми.

— Да-да, мы уже все поняли, что ты амазонка, которая приторговывает на черном рынке скальпами провинившихся мужчин, — насмешливо сказала Милена.

— Ну, а в чем я не права. Изменил? Изменил. Детали не имеют значения.

Еще как имеют.

Если бы Прохоров был злостным изменщиком, если бы за моей спиной самозабвенно крутил шашни с Оленькой или с кем-то еще, постоянно обманывал, а потом с умным видом говорил, что я все не так поняла, или еще хуже – сказал бы хоть слово о том, что это я виновата в его загулах, а он желтый и пушистый, и вообще самец, которому положено полигамное разнообразие, дабы сохранить блеск в глазах и порох в пороховницах — я бы его и провернула, и выкинула, и все остальное, что требовала сделать Карина. Что уж поделать, я – не добрая домашняя курочка, готовая терпеть что угодно, лишь бы дома были штаны, и лучше буду одна, чем с тем, кто осознанно предает.

То, что произошло с нами, я даже не могла назвать изменой. Это парадокс, сюр и дешевая постановка бездарного режиссера. И пострадали здесь все. И я, и Прохоров, и дети. Мне оставалось только надеяться, что суке-Оленьке рано или поздно прилетит такой бумеранг, что будет хлебать полной ложкой и давиться, не успевая проглатывать.

Мне даже думать об ней не хотелось. Гадко.

Саранча. Нет, не саранча. Глиста, мечтающая поселиться в чьей-нибудь кишке и питаться за счет носителя.

Мутило от нее, от всей этой мерзкой ситуации.

Я мечтала перевернуть эту страницу нашей жизни и забыть, как страшный сон.

Мы с мужем сделали все, чтобы огородить свою семью от этой пиявки — и охрана, и полиция, и еще то, чем лучше на людях не светить. Теперь, если она сунется к нам, то ей впору будет заказывать деревяный ящик, обитый бархатом.

Я иногда думала, а почему сразу не сделали так? Как только она нарисовалась на горизонте, надо было давить ее так, чтобы голову не могла поднять, а мы все мялись, приличия какие-то соблюдали. Воспитание, мать его. Вера в то, что у любого человека где-то в глубине черепной коробки должен быть мозг. Хотя бы крошечный, но способный осознать, что такое хорошо, а что такое плохо.

Увы. У некоторых в голове был только калькулятор и список хотелок, которые обязательно кто-то должен был преподнести на блюдечке с золотой каемочкой.

Откуда вообще у некоторых берется святая уверенность, что им все вокруг должны только потому, что они такие распрекрасные? Захотела красивую жизнь – трусы сняла и пошла на охоту. Семья, не семья, пофиг. Дети – вообще разменная монета. Не жалко ни своих, ни чужих. Всех в расход, главное квартирку получить, машину, сумочки, телефончики…

Я, наверное, никогда этого не пойму. И не собираюсь понимать.

У меня чертовски большие вопросы к судьбе, которая подогнала нам такое испытание. Уж не знаю, чем мы его заслужили, но надеюсь, что справились достойно.

Вынесли ли из этого урок?

О, да! Еще какой.

Не всегда все так, как выглядит на первый взгляд. Гордость хорошо, но здравый смысл лучше. Не рубить с плеча. Не уступать своего. Семья превыше всего.

Можно долго перечислять.

— Не жалеешь, что простила?

— По факту, не за что там было прощать.

— А если…

— Никаких если, девочки. Я люблю Прохорова, Прохоров любит меня. У нас крепкая семья. Встряхнуло, конечно, не слабо. Но что уж… было и было.

— Ну и молодцы. Пока живы, можно все исправить, — вздохнула Леночка, — я очень за вас переживала. Вы же с юности вместе, всегда друг за друга горой, а тут такое… Было бы грустно, если бы такая семья распалась из-за какой-то меркантильной дряни.

— Я вообще считаю, что таких надо сажать или отправлять в ссылку. Ведь вы выстояли, а кто-то другой сломался бы, уступил, и в мире бы стало на несколько одиноких и несчастных людей больше.

— Дарин, да пофигу таким красавицам на чужое одиночество. Их только своя кормушка волнует. Тут только держаться друг за друга, не отпускать, не сдаваться. Гнать их ссаной метлой, так чтобы боялись оглянуться. Только так.

Да. Только так.

Я рада, что мы с Глебом удержались и не отпустили друг друга. Чтобы ни случилось – он моя жизнь. Мой свет. Человек, ближе которого нет на всем свете.

А если еще какая-нибудь звезда начнет виться вокруг и предлагать свои прелести взамен на сладкую жизнь, я церемониться не стану – возьму вилы, и хана всем. Благо, опыт теперь есть. А еще я знаю наверняка – Глеб любит и будет выбирать меня, даже если ему предложат всех прелестниц этого мира.

И да, ошибку, совершенную под давлением коварных обстоятельств, простить можно.

Я простила. Не жалею.

Мама меня поддержала:

— Ты все правильно сделала, дочь. Нельзя отказываться от своего счастья только потому, что кто-то на него позарился и посмел оставить грязный отпечаток.

— Это непросто.

— А было бы проще, откажись ты от семьи? Было бы легче, если бы не простила? Не стала разбираться, а просто выжгла бы все напалмом, не оставив вам ни малейшего шанса?

— Не было бы.

— В том-то и дело. Прощать – это искусство. Тонкое, филигранное, не каждому доступное. Проще хлопнуть дверью и уйти в туман, изображая жертву. Сложнее остаться и во всем разобраться. А прощать… прощать надо уметь. Нельзя спускать злостный обман, пренебрежение, унижение. Нельзя прощать того, кто плевать хотел на это прощение и использует слово «извини» как разменную монету. Многого нельзя прощать, потому что ни к чему хорошему это не приведет. Вранье повторится, унижение будет только усиливаться. Но иногда случаются вот такие ситуации, как у вас. И тут главное уметь слушать. Друг друга, а не посторонних. И делать так, как нужно вам, а не посторонним. И прощать назло всем злопыхателям. Только так их козни станут бессмысленными.