Читать книгу 📗 "Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана"

— Знаешь, что меня больше всего бесит? — говорю я, не оборачиваясь. — То, что я всё ещё тебя люблю. После всего, что ты мне сделал.

— А меня больше всего бесит то, — отвечает он, — что я чуть не потерял единственного человека, который меня действительно знает.

Я закрываю холодильник, поворачиваюсь к нему.

— Знаю? Да я тебя вообще не знаю, оказывается. Думала, знаю, а ты раз — и с любовницей.

— Злата...

— Нет, — перебиваю я. — Давай сразу расставим точки над "и". Я не святая. Я злопамятная, мстительная сука, которая может припомнить тебе каждую мелочь через десять лет. Я буду проверять твои карманы, читать сообщения, сомневаться в каждом твоём слове. Ты к этому готов?

Он молчит долго, и я вижу, как напрягаются мышцы на его лице.

— Готов, — говорит он, наконец. — А ты готова к тому, что я буду периодически закрываться от тебя? Что буду говорить резкие слова, когда злюсь? Что не сразу научусь быть... таким, каким ты меня хочешь видеть?

— А какой я тебя хочу видеть?

— Живым, — отвечает он без колебаний. — Не каменным истуканом, который боится показать чувства.

Точно. Именно этого я и хочу.

— Руслан, — говорю я тихо, — я устала воевать. Так устала, что уже не помню, зачем мы начали эту войну.

— Я тоже устал, — кивает он. — Устал притворяться, что мне всё равно. Что я могу жить без тебя.

Мы смотрим друг на друга через кухню, и в этой тишине слышно всё: тиканье часов, шум ветра, биение наших сердец.

— Если мы попробуем, — говорю я медленно, — то сделаем это по-честному. Без игр, без манипуляций, без попыток переделать друг друга.

— Согласен.

— И если не получится — расстаёмся цивилизованно. Без войны, без попыток уничтожить друг друга.

— Согласен и на это.

— И Савелий превыше всего. Что бы между нами ни происходило, мы не втягиваем в это ребенка.

— Само собой.

Я делаю глубокий вдох. Кислород обжигает легкие, как будто я долго задерживала дыхание.

— А с чего мы начнём? — спрашиваю я. — С семейной терапии?

— Можем и с неё, — кивает он. — А можем просто попробовать разговаривать друг с другом. Честно разговаривать.

— О чем?

— О том, что нас бесит друг в друге. О том, чего мы боимся. О том, чего хотим.

Разговаривать. Честно разговаривать. Звучит просто, но я знаю, что это самое сложное.

— А если я скажу, что меня бесит твоя привычка решать за меня? — спрашиваю я.

— А я скажу, что меня бесит твоя привычка делать из мухи слона, — отвечает он спокойно.

— Видишь? Уже начинается, — смеюсь я, и смех выходит истерическим. — Мы не можем даже минуты поговорить без взаимных претензий.

— Ну, так давай учиться, — пожимает он плечами. — У нас есть время.

— А есть ли? — спрашиваю я. — Может, мы уже слишком много всего друг другу наговорили, чтобы это забыть?

— Забыть не получится, — соглашается он. — Но можно простить.

Простить. Вот оно, ключевое слово. Смогу ли я простить? И смогу ли простить себя за то, что снова верю ему?

— Руслан, — говорю я, и голос дрожит, — а что, если через полгода ты поймешь, что это было ошибкой? Что тебе снова хочется свободы?

— А что, если через полгода ты поймешь, что не можешь меня простить? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Тогда мы честно друг другу об этом скажем.

— Вот видишь. Значит, есть смысл попробовать.

Я обхватываю себя руками, мне холодно, хотя в кухне тепло.

— А знаешь, чего я сейчас больше всего боюсь? — говорю я.

— Чего?

— Что поверю тебе снова. Открою сердце, стану уязвимой. А ты снова меня предашь.

Он делает шаг ко мне, ещё один. Останавливается в двух шагах.

— А я боюсь, что не смогу стать таким, каким ты меня хочешь видеть, — говорит он тихо. — Что разочарую тебя снова.

— Значит, мы оба боимся, — констатирую я.

— Значит, мы оба живые.

Мы молчим. Долго молчим. За окном уже почти ночь, скоро наступит новый день, приедет Савелий от бабушки с дедушкой и нужно будет делать вид, что у нас всё нормально. Хотя, что такое нормально в нашей ситуации?

— Это будет трудно, — говорю я, наконец, и это не вопрос, а утверждение.

— Знаю, — кивает он. — Но без тебя будет ещё труднее.

Мы так и просидели до ночи. За окном уже давно стемнело, где-то загорались и гасли огни в домах наших соседей, а мы всё говорили и говорили. О том, что было. О том, что могло бы быть. О том, что будет.

Кофе давно остыл в чашках, я даже забыла, когда в последний раз пила или ела что-то. Голова гудит от усталости и эмоций, но останавливаться нельзя. Слишком важен этот разговор.

— Злата, — говорит Руслан, потирая покрасневшие глаза, — нам нужно поговорить с Савелием.

Я киваю. Конечно, нужно. Мальчик за эти месяцы нашей войны пострадал больше всех. Видел, как мы ругаемся, как ненавидим друг друга, как пытаемся перетянуть его на свою сторону.

— Он стал таким... замкнутым, — говорю я тихо. — Раньше всё время что-то рассказывал, делился новостями из школы. А теперь приходит, здоровается и сразу к себе в комнату.

— Я знаю, — кивает Руслан.

Моё сердце сжимается от боли. Мой мальчик, мой умный, чуткий мальчик. Что мы с ним сделали?

— А что мы ему скажем? — спрашиваю я. — Что папа и мама помирились? Что теперь всё будет хорошо?

— Нет, — мотает головой Руслан. — Скажем правду. Что мы наделали ошибок. Что причинили друг другу и ему боль. Что хотим всё исправить, но не знаем, получится ли.

— Он же ребенок ещё.

— Ему одиннадцать, Злата. Он всё понимает. Может быть, даже лучше нас понимает, что происходит.

Я встаю, подхожу к окну. Во дворе горят фонари, и в их свете я вижу качели, на которых Савелий качался совсем недавно. Теперь они пустые, покачиваются от ветра.

— Помнишь, как он спрашивал, почему мы не разговариваем друг с другом? — говорю я. — А я ему соврала, сказала, что у взрослых бывают сложные периоды.

— Сложные периоды, — повторяет Руслан с горечью. — Четыре месяца ада - это сложный период.

— А что, если он нам не поверит? — поворачиваюсь я к мужу. — Что, если скажет: "Я уже не верю, что вы можете не ругаться"?

Руслан молчит долго, потирает лоб рукой.

— Тогда докажем ему делом, — говорит он наконец. — Не словами - делом.

Я возвращаюсь к столу, сажусь напротив него. Мы оба выглядим ужасно - измученные, с красными глазами, помятой одеждой. Но впервые за месяцы смотрим друг на друга без злости.

— Руслан, я очень устала, — признаюсь я. — Так устала, что уже не могу думать. Давай завтра поговорим с Савелием, когда он приедет. А продолжим утром, когда мозги проснутся.

Он кивает.

— Конечно. Ты права, нам нужно выспаться перед таким разговором.

Я встаю, но тут же понимаю проблему. Руслан живёт отдельно уже четыре месяца. А сейчас... что сейчас? Он остаётся? Уезжает?

— Ты... — начинаю я и замолкаю.

— Что?

— Ты можешь переночевать в гостевой, — выпаливаю я быстро. — Если хочешь. То есть не обязательно, если тебе неудобно, то...

— Злата, — перебивает он мягко. — Спасибо. Я бы хотел остаться.

Мы поднимаемся по лестнице молча. На втором этаже я останавливаюсь возле двери в гостевую комнату.

— Белье в шкафу, полотенца в ванной, — говорю я, как администратор в отеле. — Если что-то нужно...

— Злата.

— Что?

Он стоит совсем близко, и я чувствую знакомый запах его тела, смешанный с запахом усталости и сигаретного дыма.

— Спасибо, — говорит он просто. — За то, что даёшь нам шанс.

— Не благодари пока, — отвечаю я. — Может, завтра проснёшься и поймёшь, что это была ошибка.

— Не пойму, — качает он головой. — Ошибкой было потерять тебя. А не пытаться вернуть.

Я отворачиваюсь, чтобы он не видел слёз, которые снова наворачиваются на глаза.

— Спокойной ночи, Руслан.

— Спокойной ночи, Злата.

Я иду в свою спальню, в нашу бывшую спальню, где четыре месяца спала одна. Ложусь на свою половину кровати и смотрю в потолок.