Читать книгу 📗 "Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания"
— Куда, малой? — рычу. — Паспорт где? Он мнется, лепечет что-то. — Пошел вон отсюда, — отрезаю и пинаю под зад для ускорения. Тут не детский сад. Проходят девки, накрашенные так, что ресницы как лопаты, духами несет на пол подъезда. Одна взгляд кинула, с прищуром, типа "ну че, брат, пустишь?". Плевать. Я тут не для флирта стою. Моя задача — чтоб морды не расхлебывали кровью пол, чтоб потом менты не разгребали это дерьмо сутками. Курю у дверей, докуриваю до фильтра, глаза щурю — вон у бара уже кипиш начинается. Два быка сцепились, бутылка разлетелась, крики, баба какая-то верещит, как будто ее режут. Я подскакиваю — и уже по накатанной: одного за шкирку, второго в плечо впечатываю, тащу к выходу, мат-перемат, но мне похуй. Пацаны за мной подтянулись, помогли выкинуть этих петухов на мороз. Те еще пыжатся что-то орут, но знаю я их — до первой подножки. Ночь идет, как война. Каждый час — как круг ада. Но я держусь. Потому что знаю: пока я здесь, пока впахиваю, не просто так время трачу. Все это — часть плана. Днем я следак. Ночью я охранник. И каждый раз, когда кулаки чешутся, когда на входе очередной отморозок нарывается, я только сильнее сжимаю зубы. Потому что все это временно. Все это — дорога к одной цели. И я ее не потеряю, даже если эти ночи доведут меня до черта в ребрах.
Тут к краю зрения цепляю движение — подходит Леня, наш второй охранник, с заднего входа. Лицо хмурое, сигарету за ухом поправляет, руку мне тянет. Сцепились крепко, по-мужски.
— Шур, мне на десять минут надо отлучиться, — говорит он, по голосу слышно: торопится, что-то там свое крутит, — ты один справишься? Я ему в глаза глянул и усмехнулся, уголком рта, без веселья, просто как факт.
— Ты че, Леня, я тут родной уже. Справлюсь, куда денусь. Он кивнул, плечом стукнул слегка, как свои делают, когда слов не надо, и ушел за угол, быстро растворился в темноте. А я остался. Один. Перед этим входом, под этим адским грохотом, среди толпы, которая вот-вот опять поедет крышей. И ни капли не дрогнул. Потому что эта работа — как бойцовский клуб: пока ты тут, ты живой. Пока кулаки чешутся, пока глаза острые, ты держишь линию. И хер с ней, с этой грязью вокруг.
Десять минут прошло, пятнадцать, двадцать — Леней и не пахнет, как в воду канул. Ночь к черту, стою как столб, сигу уже докурил до фильтра, кинул под ноги, раздавил с хрустом. Мороз щиплет щеки. Клуб бурлит за спиной, басы долбят, как отбойный молоток по мозгам, а я все взглядом сканирую улицу. И вот они. Появляются, как из гнилой подворотни. Три ублюдка, мажорье местное, вечно с носами задранными и кошельками потолще. Знаю их всех — один сынок районного хапуги, второй барыжит под прикрытием, третий просто хвост, но с яйцами, думает, что авторитет. Между ними баба. Вытаскивают, как мешок с грязным бельем, пьяная в хлам, ноги подкашиваются, башка висит, мямлит что-то под нос. Присматриваюсь, зыркнул в лицо — и как кипятком по спине. Алина. Генеральская дочка. Девчонка, что совсем недавно строила из себя королеву с понтами, а сейчас как тряпка безвольная, волочится на руках этих шакалов. Зубы сжал так, что хрустнуло, сердце как лошадь забилось. Свистнул резко. Один в дубленке, пижон, тащит ее к машине, сует в тачку, глаза бегают, нервничает. Я сразу к ним выдвинулся, шаг тяжелый, плечи вперед, взглядом сверлю. Один из них, что поздоровее, бросается ко мне наперерез, руки в карманах, весь из себя уверенный, понты через край.
— Слышь, не лезь лучше, а? Иди охраняй дверь, пока зубы целы, понял? — ухмыляется, как шакал, что думает, что стая за спиной. Я остановился на секунду, скользнул по нему взглядом с ног до головы и медленно вытер нос рукавом, ухмыльнулся криво, без грамма улыбки.
— Девку пьяную решили по-тихому увезти? Красавцы, блядь… Теперь девчонками пьяными тешитесь, ублюдки? Он аж поперхнулся от моего тона, рот открыл что-то вякнуть — поздно. Я ему с разворота прямо по роже так врезал, что хруст стоял на полквартала, полетел на капот, сполз, вытерся об него, как сопля. Второй тут же, без базара, ломится на меня, матерится, плечи расправил. Схватил за шкирку, подсечка — и через прогиб приложил его об землю, аж фонарь дрогнул от удара. Земля глухо стонет под ним, пока он мотает башкой, как гусь битый. Тем временем вижу краем глаза — третий уже почти затолкал Алину в машину, руки трясутся, сам белый как мел. Бешенство вскипает, как кастрюля на плите, я бегу к нему, но тут этот, что первый был, поднимается, нож выхватил, лезвие блеснуло, как последняя угроза.
— Все, мразь, пиздец тебе, — сипит, глаза как у крысы в углу, бешеные. Я останавливаюсь на секунду, смотрю ему в рожу спокойно, глухо говорю:
— Нож достал? На кого, клоун? Резко выбиваю нож вбок, лезвие звякает по асфальту, а я уже схватил его за башку обеими руками и со всей дури — об колено. Он завывает и падает, кровь из носа хлещет, как из крана, все, выбит. Тот, что Алину пихал, уже паникует, пытается смотаться, я подхожу, хватаю его за воротник, отрываю от машины, рванул назад с силой, чтоб врезался спиной в дверь. Ближе к нему наклоняюсь, дыхание тяжелое, рычу прямо в лицо:
— Девчонку, блядь, пьяную решили урвать? Вы че, суки, совсем страх потеряли? — он мычит что-то, глаза по пять рублей, пытается оправдаться, но мне похуй на его лепет. Размахиваюсь — и в живот ему так засаживаю, что он сворачивается пополам, валится вниз и даже не шевелится. Стою, смотрю на них всех, как на кучу мусора под ногами. Дыхание срывается, кровь в ушах стучит. Алину вытаскиваю из тачки, осторожно, она почти без сознания. Смотрю на эту картину — три валяются, как битые шавки, один другой краше. А я один. Но этого, сука, хватило, чтоб все поняли: не та девка, не тот район, и не тот я.
Подхватил ее под руки, легкая как кукла, теплая, волосы пахнут чем-то дорогим, но вперемешку с перегаром и клубным дымом. Голова безвольно падает мне на плечо, а я держу крепко, как последнюю нитку. Сердце тарабанит так, будто сейчас выскочит через зубы. Несу ее к своей тачке, шаги тяжелые, злость внутри гудит, будто ток по венам пущен. И тут сзади, на все горло, орет мой начальничек, этот петушок, что весь вечер в будке парился.
— Все! Уволен! Завтра чтоб ноги твоей тут не было, понял?!
Я даже не оборачиваюсь. Только громко, чтоб все слышали:
— Да иди ты нахуй вместе с этим гнилым клубом, понял, пес? — и продолжаю идти, не замедляя шага.
Дверь машины открываю локтем, аккуратно сажаю Алину на пассажирское сиденье. Она что-то шепчет, глаза еле держит, башкой облокачивается на дверь и почти сразу отключается, губы приоткрыты, ресницы дрожат, как у ребенка. Я хлопаю дверь, обхожу, сажусь за руль. Ключ в замок — завел сразу, сцепление в пол и газ в пол. Колеса с визгом хватают асфальт, и мы вылетаем с парковки, будто из капкана. Вены пульсируют, руки дрожат, руль сжимаю так, что костяшки белеют. В горле сухо, мысли как бешеные собаки — рвутся, мечутся. Смотрю краем глаза — спит. Скулят губы что-то, не по делу, но сейчас такая тихая, такая маленькая, будто и не она пару дней назад зыркала на меня с этой своей "короной". Цедю сквозь зубы, почти шепотом, глядя на дорогу:
— Идиотка ты, Алина… — руки еще крепче рвутся к рулю, мысли темнеют, одна за другой.
Представляю, что эти твари могли бы с ней сделать, и кровь закипает снова, глаза мутнеют от злости, и я давлю на газ так, будто могу этим выжечь все, что осталось от этой ночи.
Глава 6
Алина
Голова… будто ее всю ночь молотком долбили, кувалдой по вискам, каждое биение сердца — как отголосок войны внутри черепа. Тошнит, во рту сухо, тело ватное, но внутри где-то на дне сознания уже зудит эта противная мысль — пора вставать, учеба, жизнь, к черту ее. Кровать тянет обратно, мягкая, как будто я в облаках, и я не сразу соображаю, что что-то не так. Поворачиваюсь на другой бок, не открывая глаз, рука лениво скользит по матрасу, ищет подушку… но натыкается на что-то теплое. Жесткое. Живое. Я шарю дальше и вдруг чувствую — кожа, горячая, мужская. Рука застывает. Мгновение — и я распахиваю глаза. Сердце в горле стучит, глаза расширяются до предела. Передо мной, прямо на моей гребаной кровати — мужская спина. Настоящая. Широкая, крепкая, с какими-то чертами, которые даже не успеваю разглядеть. Все внутри сжимается до состояния оглушения, и через секунду мозг выдает реакцию.
