Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
— Там есть мост, моя госпожа, — прошептал Хансиро.
Мужчина и женщина рука об руку подошли к опоре горбатого деревянного моста. Хансиро расстелил на песке свой плащ. Воздух был холодным, но Кошечка трепетала не от ночных сквозняков.
— Хозяйка моста, — произнес Хансиро, развязывая хакама возлюбленной, — стелит свет, как циновку… — Он развязал ее пояс. — И посреди жаждущей ночи… — Движениями ладоней Хансиро скинул полы ее куртки и отыскал под ними твердые груди, тугие и шелковистые, как бутоны вишни. Мужчина наклонился и коснулся соска кончиком языка. — Лежит в замирающем ветре.
Хансиро и Кошечка медленно опустились на колени.
ГЛАВА 63
Страстная любовь
Они лежали, сплетясь в объятиях, на его дорожном плаще, укрываясь ее плащом. Над их телами нависал деревянный свод моста — сплошное переплетение изящно вогнутых балок и распорок. Рядом тихо журчала река. На отмели жалобно кричали ржанки. Кошечка теснее прижалась к Хансиро. Ее дыхание было глубоким и медленным. Так вот оно какое — то самое счастье, о котором тоскуют даже самые изысканные куртизанки.
А Хансиро был оглушен радостью. Груз прожитых лет словно слетел с него в один миг. Грозный воин из Тосы стал весел и беззаботен, как мальчик на храмовой ярмарке.
— Я так жестоко обращалась с тобой, — прошептала Кошечка и потерлась щекой о жесткие завитки волос на груди мужчины. — Я заставляла тебя мокнуть под дождем…
— Служить господину, который добр к тебе, еще не значит стать слугой. — Хансиро поцеловал голое плечо Кошечки и прикрыл его плащом. — Повиноваться хозяину бесчувственному и бессердечному — вот истинная служба.
— Ты думал, что я бесчувственная и бессердечная?
— Я думал, что в тебе нет ни крови, ни слез. — Воин отбросил со лба княжны пряди растрепавшихся волос.
— Почему ты так упрямо шел за мной?
— Я знал, ты уступишь: ты вернула мне пропускное письмо князя Хино, а не разорвала его. — Хансиро улыбнулся и этим движением разбередил рану на щеке, но почти не ощутил боли. — Вернув мне эту бумагу, ты отдала в мои руки свою судьбу.
— Я тоже думала, что ты бесчувственный и жестокий. — Кошечка нежно провела кончиками пальцев по кромке пылающего шрама. — Я тебя боялась.
— Я тебя боялся еще сильнее, милая госпожа.
— Ты опять смеешься надо мной.
— Нет, не смеюсь. — Хансиро отбросил плащ и взял в руку лежавший на животе Кошечки конец ее красной шелковой набедренной повязки.
— Страшнее тигра полоса красного шелка, — прошептал он. Большая часть повязки исчезла под Кошечкой. Хансиро осторожно пощекотал кромкой ткани ее бедро и накинул шелк на черный треугольник курчавых волос, укрывавший от нескромных взоров тот пятачок женского тела, где его вожделение сливается с мужским. Потом он сильнее натянул ткань, чтобы она вошла в пышные складки под жесткой порослью и медленно потянул шелк вверх, пока на ткани не засверкала атласным блеском густая жидкость. Кошечка застонала, когда шелк надавил на «скрытое ядро» и приподнял его кончик, возбуждая любовное влечение. Вторая половина ткани, плотно прижимаясь к телу Кошечки, скользнула в ложбинку между ее ягодицами.
От долгой ласки Кошечка словно взлетела в небеса по спирали, витки которой смыкались все туже, подводя женщину к взрыву наслаждения. Высвободив ткань, Хансиро слегка провел шелком по животу и груди Кошечки, потом обвил повязкой шею и запястья княжны, стягивая получившийся жгут узлами, изобретенными в незапамятные времена пылкими любовниками. Он расположил этот жгут так, чтобы, вытягивая руки, Кошечка могла туже затягивать петлю на своей шее и этим усиливать сладкую муку. Кошечка извивалась в нежных узлах, а Хансиро уже не целовал, а жадно вбирал в себя ее груди, горло, подбородок, рот. Жар его языка и прохлада ночного воздуха, овевавшего влажное тело, довели Кошечку до состояния, близкого к безумию. Раскинувшись в бесстыдной позе под безразличными звездами, Кошечка выла, как дикий зверь и чувствовала себя совершенно свободной, хотя и была связана.
Она натянула свои шелковые путы так, что ее голова запрокинулась, а в глазах вспыхнули жгучие медно-красные искры и продолжала затягивать петлю, пока не начала задыхаться Хансиро оберегал Кошечку на этом пути: верно рассчитал, когда она достигнет вершины, и уже ожидал ее там. Он точно угадал момент между взлетом и падением, когда раздвинул рукой мягкие складки и всего один раз легко надавил пальцем на потаенное ядро. Кошечка вскрикнула и забилась в судорогах. Ржанка ответила ей своим криком.
Хансиро развязал женщину и укачал в своих объятиях. Вдали прокричал какой-то бессонный петух.
— Даже если бы я мог превратить эту ночь в тысячу ночей, много ласковых слов остались бы несказанными, когда петух возвестил бы нам о наступлении утра, — прошептал Хансиро, погрузив лицо в растрепанные ароматные волосы Кошечки.
Касанэ проснулась до петухов. Фитиль фонаря, скрученный из травы-ситника, давно сгорел, и в комнате, расположенной в глубине дома, было темно. Девушка спокойно надела свою ливрею и, крадучись, прошла мимо стопы тюфяков и одеял — постели Хансиро и госпожи. Эта постель казалась такой же несмятой, как вечером, когда горничная приготовила ее. Но ложе мнимых любовников было высоким, и в темноте Касанэ не смогла разглядеть, лежит кто-нибудь под одеялами или нет.
В прихожей гостиницы старый слуга сидел совершенно голый под тусклой лампой с привернутым фитилем и штопал свою рваную набедренную повязку.
— Ну вот, опять, — проворчал он, когда Касанэ сунула ему деревянный номерок. — Всю ночь ходят — то туда, то сюда. Не дают ни минуты покоя моим старым костям.
Касанэ не стала напоминать ворчливому привратнику, что он не спал, когда она подошла. Что-то бормоча, кряхтя и скрипя суставами, старик отыскал ее сандалии в куче другой обуви и подал девушке паломнический посох.
Касанэ шагнула с помоста прихожей на большой плоский камень крыльца и быстро обулась. Потом зажгла маленький путевой фонарь, на котором светилось название гостиницы, и прикрепила его к шесту. После этого девушка плотнее закуталась в плащ и, толкнув низкую боковую дверь, нырнула в темноту спящего города.
Карнизы домов почти смыкались над узкой улочкой. Холодный ветер, дувший с залива, несся под ними, как по трубе. Отзвук шагов Касанэ бился в тяжелые деревянные ставни запертых на ночь строений.
Касанэ миновала пустынную площадь с большими торговыми рядами, раскинутыми под открытым небом, из-за которых, собственно, город и получил свое название Ёкаити — «Рынок четвертого дня». Маленькие ларьки рынка были завешены плетеными бамбуковыми ширмами или соломенными циновками. В двухколесных телегах, стоявших возле лавок, спали, свернувшись клубком, крестьяне под грудами рваного тряпья. Тощий пес хмуро гавкнул на Касанэ. Сонные цыплята зашевелились на своих насестах.
Касанэ подошла к зданию дорожной управы, где посреди истоптанного двора горел костер, окруженный белой гирляндой голых ягодиц. Там грелись у огня погонщики лошадей, гонцы, носильщики грузов и каго. Касанэ слышала их брань и смех, когда остановилась у доски объявлений, чтобы прочесть сообщения властей. Она не нашла на этой доске ничего, относящегося к ее госпоже.
Касанэ свернула на дорогу, ведущую к местному храму, и зашагала вдоль сонных ларьков, где в дневное время торговали разными мелочами. Сытые голуби ворковали на деревянной крыше храмовых ворот, лениво перепархивая с места на место. Обычно воркующие голуби сулят удачу влюбленным, но девушку ожидало разочарование: она не нашла письма на имя Плывущей Водоросли среди приколотых к воротам храма записок, поминальных табличек, бумажек с сутрами и молитвами о здоровье или возвращении неверных любимых. Она вновь принялась просматривать таблички и свитки.
— Простите за грубость…
Голос, который произнес эти слова, звучал робко, но все же сильно напугал Касанэ. Рыбачка крепко сжала в руках посох и резко повернулась лицом к незнакомцу. Судя по выговору, он был уроженцем ее родной провинции Кадзуса.
