Читать книгу 📗 "Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин"

Уильям от этого кощунства резко втянул воздух. Боэмунд, не обратив на него внимания, повернулся к Жоссерану.

— А вы, тамплиер? Вы просто сопровождаете нашего монаха, или вы, тамплиеры, тоже желаете заключить с ними союз, как это сделал я?

Жоссеран подивился этому замечанию. Неужели у него есть лазутчик за стенами Акры?

— Я всего лишь смиренный рыцарь, милорд, — ответил Жоссеран.

— Мне еще не доводилось встречать тамплиера, которого я назвал бы смиренным.

Боэмунд встал и подошел к окну. Он смотрел, как пастушок карабкается за своими козами, скачущими по оливковым рощам под цитаделью.

— Что говорят обо мне в Акре?

Жоссеран догадывался, что князь и так знает ответ, а потому сказал правду:

— Одни называют вас мудрецом, другие — предателем.

Боэмунд стоял к ним спиной.

— Время покажет, что моими действиями двигала мудрость, а не предательство. Это наш единственный шанс изгнать неверных из Святой земли. Вот увидите. Мы с Хулагу бок о бок въедем в ворота Иерусалима.

— Если он войдет туда крещеным христианином, Папа присоединится к благодарственным молитвам, — сказал Уильям.

— Какая разница, если святыни будут нам возвращены? — произнес Боэмунд. И, не дождавшись ответа Уильяма, добавил: — Вы просили проводника и дюжину солдат. Да будет так. Мои люди проводят вас в Алеппо, где вы сможете встретиться с царевичем Хулагу. Вы сами убедитесь, что нам нечего его бояться.

— Благодарим вас за службу, — сказал Жоссеран.

«Нечего бояться? — подумал он. — Отчего же тогда у князя Боэмунда такой испуганный вид?»

В тот вечер они ужинали при его дворе, а на следующий день покинули Антиохию в сопровождении эскадрона кавалерии Боэмунда; позади тащились повозки с припасами и дарами для татарского хана. Их проводник-бедуин, Юсуф, ехал впереди каравана, который, извиваясь, углублялся в холмы на восток, к Алеппо и к неясному завтрашнему дню.

***

XI

Ферганская долина

— Утром прибыл гонец из Алмалыка, — сказал Кайду. По его лицу Хутулун поняла: новости дурные.

Кайду сидел лицом к выходу из юрты. Справа от него, на стороне кобылиц, сидели его сыновья; слева, на стороне коров, — Намби, третья жена Кайду, и сама Хутулун. Присутствовали и две другие жены, ибо у татар было заведено спрашивать совета женщин во всех делах, кроме войны и охоты.

В юрте было дымно и пахло бараньим жиром. В огне треснула ветка.

— Мункэ, наш Хан ханов, мертв, — сказал Кайду. — Он погиб в бою с сунцами в Китае, четыре луны тому назад.

— Мункэ? Мертв? — повторил Гэрэл. Он уже был пьян. Слишком много кумыса. Вечно слишком много кумыса.

Повисла долгая, гнетущая тишина. Смерть Мункэ означала, что жизнь каждого из них уже никогда не будет прежней. С уходом Великого хана мир необратимо изменится. Мункэ был каганом, вождем вождей, столько, сколько они себя помнили.

— Мункэ мертв? — повторил Гэрэл.

Никто не обращал внимания на его пьянство; у них это не считалось позором. Но для вождя, для хана, пьянство не было великой добродетелью. «Надеюсь, он им никогда не станет», — подумала Хутулун.

— Тебя созвали на курултай, на совет? — спросил Тэкудэй.

— Да. Всех татарских ханов призвали в Каракорум для избрания нашего нового кагана.

— Мункэ мертв? — снова сказал Гэрэл, заплетающимся языком. Он нахмурился и помотал головой, словно не мог взять в толк эти слова.

— Кто же им станет? — спросила Намби, не обращая внимания на пасынка.

Кайду смотрел в огонь.

— Хулагу уже десять лет как покинул Каракорум, воюет на западе. Из остальных братьев Мункэ лишь у Ариг-Буги сердце татарина. Хубилай, внук Чингисхана, хочет стать каганом, но он слишком долго пробыл в Китае.

Раздалось громкое сопение, похожее на фырканье верблюда у колодца. Гэрэл спал, громко храпя.

— Боюсь, Мункэ будет нашим последним Ханом ханов, — сказал Кайду.

Они снова замолчали, устрашенные словами отца.

— Берке далеко на севере, на землях русов, с Золотой Ордой. Он никогда не вернется и не покорится власти своих братьев. Хулагу тоже выкроил себе на западе собственное царство, и я сомневаюсь, что он преклонит колено на курултае. Наш великий народ разделяется, и в этом для нас таится гибель. — Он посмотрел на Хутулун, свою дочь, шаманку, провидицу рода. — Сегодня ночью ты должна поговорить с духами, — сказал он. — Ты должна узнать, чего они хотят от нас.

Хутулун, с непокрытой головой, подставив волосы ветру, с поясом, обмотанным вокруг шеи, стояла одна на хребте под названием Женщина уходит.

Она преклонила колени девять раз, как того требовал обычай, в честь Тэнгри, Владыки Голубого Неба. Она окропила землю кобыльим молоком в дар духам, обитавшим на горе, и вылила еще немного в быстрый ручей в жертву водяным духам.

После этого она вернулась в свою юрту, где объятия кумыса и гашиша окутали ее, словно руки матери, и она танцевала в сладкой, приторной тьме, одна, со своими предками и великой звездой, что пылала сквозь дымовое отверстие в крыше. Тени качались и цеплялись; вой ветра был тысячью голосов мертвых, вновь пробужденных к жизни ритмом и рокотом шаманских барабанов.

Но все, что дымные видения показали ей о будущем, — это мужчину с волосами цвета огня, верхом на коне белом, как лед, и огромном, как як; за ним ехали еще двое, один в черном, другой в белом, с крестом цвета крови на груди.

И во сне этот огненно-волосый мужчина спустился с горы с тушей белого козла, положил ее к ногам ее отца и потребовал Хутулун себе в жены.

***

XII

Дорога на Алеппо

В оливковых деревьях за оранжевым светом костра плясали тени. Полено с треском перекатилось и рухнуло в пламя, осыпав все вокруг искрами. Лошади на привязи подергивались, и слышался тихий говор — Уильям, Жоссеран и Жерар жались друг к другу в поисках тепла.

Солдаты Боэмунда спали, за исключением двоих, которых Жоссеран выставил часовыми по периметру лагеря. Слуги сгрудились под повозками. Юсуф, старый араб-проводник, был единственным, кто еще бодрствовал в этот час стражи, но он, почувствовав враждебность Уильяма, держался поодаль, в тени от огня.

Жерар, худой молодой человек с редкими волосами и жидкой бородкой, говорил мало и вяло помешивал угли длинной палкой.

Уильям уставился на Жоссерана. Во время пути из Антиохии рыцарь начал носить самодельный тюрбан, которым обматывал голову и лицо, чтобы защититься от ветра и солнца.

— Ты похож на сарацина, — сказал он.

Жоссеран поднял голову. Губы Уильяма потрескались, а кожа на лице уже шелушилась от воздействия жгучего солнца.

— А ты — на вареный персик.

Уильям увидел, как Жерар улыбнулся.

— Мне все еще любопытно, что это за крест на тебе.

— Мне его подарил друг в Акре. Иудей.

— Ты дружишь с иудеями? — прошипел Уильям. Это подтверждало его худшие подозрения.

— Последние пять лет он был моим учителем языков.

— Если иудей — учитель, это еще не делает его другом. Давно ты в Святой земле, тамплиер?

— Пять лет.

— Долго, чтобы быть вдали от общества цивилизованных людей.

— Иудей, что дал мне этот крест, — один из самых цивилизованных и ученых людей, каких вы когда-либо встретите, святой отец. Он научил меня и арабскому, и тюркскому, без которых здесь, в Утремере, ты все равно что лающая собака. Кроме того, как я могу быть вдали от цивилизованных людей, находясь на святой земле, где родился наш Господь?

«Отличная речь», — подумал Уильям. Почему же тогда у него было чувство, будто над ним издеваются?

— Так ты здесь для того, чтобы быть ближе к Богу?

— Мне сказали, что Святой земле нужны такие рыцари, как я.

— Верно. Святая земля — наше священное достояние. То, что столько святых мест все еще в руках сарацин, — гнусное пятно на нашей чести и нашей вере. Долг каждого доброго христианина — отвоевать их. — Он увидел выражение лица рыцаря, и это его раздосадовало. — Разве ты не веришь в это, тамплиер?