Читать книгу 📗 "Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)"

— Я нашёл его в пещере, когда мы тут обосновывались, — объяснил Тезис. — Он был зарыт в сухой песок и хорошо сохранился…

Я машинально кивнул, открывая легко скрипнувшую, словно на деревянных петлях, обложку. С обратной стороны в неё была врезана необычайно чёткая чёрно-белая фотография: девчонка лет 14–15, красивая, белокурая, одетая в майку, короткую плиссированную юбку, гольфы под колено и лёгкие туфельки, держала на отлёте теннисную ракетку и улыбалась, как всегда улыбаются, позируя для фотоснимков. Фотография была подписана чернилами, от времени порыжевшими, но обрётшими неестественную чёткость. Однако, подпись я так и не разобрал — и дело было даже не в том, что написано по-немецки, просто почерк был очень вычурный, с завитушками и росчерками. Кстати, весь дневник был написан именно таким почерком — а это оказался именно дневник, числа я вполне разбирал, и они относились к 40–48 годам нашего века. Постепенно записи становились всё убористей, в конце оставалось несколько чистых листов. Пробежав пальцами по обрезу листов, переворачивавшихся с сухим шелестом, я натыкался на рисунки — сделанные карандашом, как и все записи, но очень чёткие, чем-то похожие на рисунки Олега Крыгина. В самом начале был нарисован мальчишка моих лет: весело прищуренный, с короткой стрижкой вроде бы светлых волос (только впереди длинный чуб), возле вздёрнутого курносого носа — россыпь веснушек, губы раздвинуты в улыбке, на подбородке ямочка. Шею поверх расстёгнутого ворота рубашки охватывал чёрный галстук. Ниже было подписано, и я разобрал: «Ich, Lotar Brunner». «Я, Лотар Брюннер»… Потом — рисунок какого-то плаца, выстроились мальчишки в форме (в шортах, на поясах — кинжалы), развевается большой флаг со свастикой… Портрет Гитлера, но не карикатурный, к которым я привык; на этом Гитлер выглядел полубогом с пронзительным взглядом мудрых глаз — чем-то напоминал Ленина, как ни странно… Снова мальчишки — фехтуют без масок на какой-то лужайке, несколько пар… Спортивные занятия — гимнастика на хорошо обставленном плацу под руководством подтянутого инструктора в форме… Ага! Вот! Негр. Рисовали явно с убитого. Зарисовки оружия негров — это, кажется, уже здесь… Несколько человек сидят на камнях — на разном уровне, одеты почти так же, как мы, в руках и на коленях держат разное холодное оружие… Портрет девчонки — не той, что на фотографии, но всё равно очень красивой… Голые мальчишки бесятся в ручье… И ещё довольно много неуловимо знакомых зарисовок здешней жизни.

Последнее слово в дневнике Лотара Брюннера я разобрал. Оно было написано отдельно. Больше того — я знал его, это слово.

«Гехаймэ».

«Тайна».

…Танюшка поднялась снизу. Она была босиком, в подвёрнутых штанах и небрежно зашнурованной безрукавке.

— Не спишь? — она опустилась на груду хвороста. — А я тебя искала, искала…

— Нашла? — улыбнулся я.

— Нашла, — она удовлетворённо вздохнула и, взяв меня под локоть, привалилась виском к плечу. — Наконец-то я тебя нашла…

— И я тебя нашёл, — я коснулся её волос. — Поэтому ты завтра останешься здесь. Со всеми.

Танюшка окаменела. Отстранилась.

— Я за полсотни шагов попадаю в щель их маски, — тихо сказала она.

— Аркебузу отдашь кому-нибудь из ребят, — безжалостно добавил я. Танюшка несколько секунд помедлила, потом жалобно сказала:

— Раньше бы я начала на тебя орать. Теперь — не могу… Я отдам аркебузу, я всё сделаю, я буду твоей рабыней, только вернись, вернись… вернись!!!

— Что ты? — я вновь обнял её. — Я вернусь.

Танюшка обмякла под моими руками. Тихо сказала:

— Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Пускай недолго, лишь бы счастливо — и в один день. Да?

— Мы ещё поживём, — спокойно сказал я. И, протянув руку, начал, глядя ей прямо в глаза, распускать шнуровку у неё на груди. Танюшка ответила спокойным, чуть насмешливым и любящим взглядом. — Жизнь — игра. И смерть — игра. Ведь так?

— Не так, — покачала она головой. — Жизнь — вещь серьёзная. Даже здесь. Особенно здесь… Ну что ты путаешься в шнуровке? Я специально не дошнуровала, неужели неясно?

— О, вот как, специально? — хмыкнул я, садясь удобней. — Ла-адно… Симпатично, и даже очень.

— Нахал, — заметила Танюшка, обнимая меня обеими рукам за шею. — Что там симпатичного? Купальничек у меня был симпатичный, но он, кстати, долго жить приказал. Совсем я одичала. Мне бы сейчас в галантерею. И денег. Знаешь, у меня четвертной остался в тумбочке лежать.

— Не остался, — заметил я. — Ты его давным-давно потратила…

Моя рука плавно, нежно гладила груди девчонки, и я чувствовал, как под пальцами тяжелеют, твёрдо набухают соски. Это было уже так привычно, и не хотелось верить, что первый раз я делал это совсем недавно, и не хотелось думать, как же я жил до этого… Наверное — никак. странно, но я не боялся потерять Танюшку. Я твёрдо знал, что не дам ей умереть раньше себя. а после моей смерти мне уже будет всё равно.

Я сидел без куртки. Твёрдые горячие ладони Танюшки плавно и сильно массировали плечи. У неё всегда были крепкие пальцы гимнастки, и это нажатие ощущалось необыкновенно приятно. Потом ладони опустились на мою грудь, а я скользнул руками на бока девчонки и замер, полузакрыв глаза и улыбаясь.

Чьё-то присутствие заставило нас вскинуться. Я рванул из ножен, лежавших рядом, палаш, вглядываясь в темноту. Танюшка быстрым движением выхватила из-за спины кинжал.

Пляшущий свет костра обрисовал тёмную фигуру, рыжими искрами зажёгся на каштановых волосах, одел медью узкое лицо. Танюшка, ойкнув, уронила кинжал и скрещёнными руками прикрыла грудь. Я чертыхнулся:

— Джек?!

— Прошу прощенья, — англичанин был босой, в одних кожаных штанах, но на поясе висел кортик. — Я увидел, что Татьяна ушла ночью одна и забеспокоился. Ещё раз прошу прощенья.