Читать книгу 📗 "Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века"

Но матушка и этим не удовольствовалась; она продолжала твердить, что жандарм пишет ученей и изысканней. В домашних ссорах пан Явурек без конца ставился Индржиху в пример. К моему великому огорчению, тишина и согласие покинули наш дом. Индржих страдал и таял буквально на глазах.

При таких обстоятельствах я страстно желала поскорее уйти с жандармом из родимого дома и свить собственное семейное гнездышко. Но теперь это стало куда труднее, чем прежде. Захваченная интересом к особе моего возлюбленного, матушка пожелала с ним познакомиться. Кроме того, она утверждала, что девице не подобает встречаться с суженым без присмотра родителей.

— Пусть пан Рудольф зайдет к нам,— сказала она,— а до тех пор пока он должным образом не выскажет своих намерений, я не потерплю никаких свиданий. Ничего хорошего из этого получиться не может. Начинается с невинного воркованья, а потом сраму не оберешься. Можно найти множество тому примеров.

И она настаивала на том, чтобы сопровождать меня на свидания. Все это меня не радовало. Жандарм тоже был неприятно удивлен ее появлением и стал неразговорчив. Зато матушка была в высшей степени красноречива и сама руководила беседой. Подтрунивала над робостью Рудольфа, подбадривала его смелыми речами. Жандарм краснел и смущенно теребил ус.

Вечером, когда мы ложились спать, Ангелика сказала:

— Твой жандарм — пригожий паренек. Жаль только, стыдлив как красна девица. Однако… Я его наставлю на путь истинный, научу вести себя как подобает кавалеру…

Поскольку я удрученно молчала, она сочла необходимым разъяснить:

— Ты только не подумай, Гедвичка… Я им совершенно не интересуюсь. Все ради тебя. Хочу, чтобы твой будущий супруг был настоящим мужчиной. Моя материнская обязанность — позаботиться о твоем счастье.

В те поры на страну нашу налетел вихрь войны, которая принесла нам смерть и горе. Прусский король со своей армией вторгся в королевство чешское {67}. Люди поддались панике и страху. Те, что потрусливей, грузили скарб на подводы и искали прибежища в безопасных местах. Приходили вести, будто прусское войско грабит мирное население и бесчестит женщин. Матушка с волнением прислушивалась к этим разговорам.

— Ну,— восклицала она,— меня-то никто не обесчестит! Я сумею отбиться и от пятерых солдат!

Семьи жили в постоянной заботе о пропитании, ибо продовольствие исчезало с базарных прилавков. Настала ужасная дороговизна. Старики, помнившие еще наполеоновские войны, пророчили мор и голод. Люди, предрекали они, будут есть лебеду и хлеб пополам с соломой.

Мы молились за победу оружия нашего доброго монарха {68} и желали поражения извечным врагам народа нашего — свирепым пруссакам. Женщины ночи напролет щипали корпию для раненых воинов.

Увы, бог не внял нашим молитвам. Кровавое сражение у Градца Кралове {69} решило исход войны. Прусское войско вступило в Прагу, и вскоре пришло известие о перемирии.

За все время, что шла война, я ни разу даже краешком глаза не увидела своего милого Рудольфа. Он был занят преследованием дезертиров, которые бежали из своих полков и скрывались в лесах. Очень я по нем тосковала и потому обрадовалась, услыхавши о заключении мира.

Наконец однажды он постучался в нашу дверь. Вошел — утомленный, исхудавший. Забыв про девичий стыд, я бросилась ему на шею.

— Теперь,— шептала я,— теперь, мой дорогой, никто нас не разлучит. Я твоя навеки.

Рудольф показался мне рассеянным и осведомился, дома ли моя родительница.

Когда вошла матушка Ангелика, он радостно шагнул ей навстречу и сжал обе руки. Как он был внимателен, мой Рудольф! Мне, правда, почудилось, будто матушка задержала его руки в своих несколько дольше, чем это было необходимо.

— Очень рада,— проговорила она,— что вижу вас в добром здравии и что вы без особого урона пережили эту ужасную войну. Вы, наверное, видели мертвых и раненых? Стояли под градом пуль? Добыли неприятельское знамя?

Рудольф скромно ответил, что в битве не участвовал, ибо был облечен важными полномочиями в тылу. Впрочем, и эта служба была неимоверно тяжела, а подчас сопряжена с опасностями, поскольку множество дезертиров бежало, прихватив огнестрельное оружие.

— Надеюсь,— сказала матушка, приветливо улыбаясь жандарму,— вечером вы придете к нам и поведаете о своих злоключениях.

Провожая жандарма за дверь, она не переставала щебетать, так что даже не дала ему возможности со мной проститься.

Я осталась одна, и странное подозрение зародилось в моей душе.

Нашу семью подстерегал новый удар. Тяжело заболел папенька Индржих. Доктор, которого мы призвали на помощь, нашел у него скарлатину. В ответ на мои тревожные вопросы он лишь пожимал плечами.

— Скарлатина в таком почтенном возрасте,— объяснил он,— очень опасна.

Всю ночь я не отходила от дорогого Индржиха, который метался в бреду. Ему чудилось, будто он играет с мальчишками и те его обижают. Он звал на помощь Людвика. Я прикладывала к его лбу холодные компрессы и подносила в ложечке лекарство. Но ничто не помогало. Силы его быстро таяли. К рассвету нашего Индржиха уже не было в живых. Он лежал на постели с детской улыбкой на бескровных губах…

В ряду наших дорогих могил появился свежий холмик. Позднее Людвик воздвиг здесь надгробие из лабрадора с простой надписью:

ИНДРЖИХ ГОРЛИНКА

(умер в 1866 году)

Прошло около полугода после смерти нашего папеньки. Стояла зима, земля еще не оттаяла, а в воздухе уже запахло весной. Но весна расцветала не для меня; мое бедное обманутое сердце не оживало. Рудольф… Ах нет, ни за что на свете! Не хочу даже вспоминать этого имени. Слишком рано судьба заставила меня вкусить горечь отвергнутой любви.

Я написала Людвику письмо:

«Милый братец, очень тяжко мне писать это письмо. Я в растерянности и горе. Как хотелось бы последовать за нашим незабвенным папенькой Индржихом, ибо не знаю, зачем мне и жить!

Тебе было известно о моих чувствах к жандарму Явуреку. Ты их одобрял, говорил, что доволен моим выбором, он-де человек серьезный, с обеспеченным будущим. „Жандарм,— сказал ты,— охраняет общественный порядок, сумеет уберечь от невзгод и собственную семью. Я испытываю доверие к этому человеку. Убежден, он будет верен тебе, как верен своей присяге“. Увы, бедный Людвик, ты ошибался. Как ошиблась и я, твоя сестра. Мой жандарм нарушил присягу.

Наша матушка давно проявляла к нему интерес. Я не видела в этом ничего странного. И верила, будто она действительно хочет изучить характер человека, который собирается стать ее зятем. Мне было не по душе ее чрезмерное усердие, но я объясняла это ее темпераментом.

Сперва она сопровождала меня во время свиданий и вела с моим женихом разговоры на всякие отвлеченные темы. Жандарм досадовал и не раз упрекал меня — зачем, мол, я вожу с собой матушку. В оправдание я приводила доводы, которые слышала от нее. Рудольф покорился. А позднее я заметила, что он даже не прочь видеть матушку и в ее присутствии оживляется. По своей неопытности я радовалась, видя в этом доброе предзнаменование: значит, он будет жить в мире со своей тещей. И как-то не заметила, что вскоре он стал досадовать и расстраиваться, если я приходила на свидание одна.

Едва получив увольнение со службы, он тотчас являлся к нам. Матушка готовила чай, и Рудольф бывал очень весел. Куда делась его прежняя робость! Ко мне он проявлял все ту же учтивость, но с матушкой заговаривал весьма смело. Однако Ангелика не обижалась, а, наоборот, была довольна, по всему дому жемчугом рассыпался ее смех. Тогда и родилось у меня подозрение, сердце заныло от недобрых предчувствий.

Однажды я увидела, как они целуются. Я была поражена, слезы душили меня. Но в тот раз им еще удалось усыпить мои подозрения. Матушка сказала, что Рудольф из тех мест, где принято целовать своих тещ. Это, мол, всего-навсего такой обычай.

Но потом они перестали скрывать от меня свои отношения. Не успела зазеленеть первая травка на свежей папенькиной могилке, как матушка, не таясь, даже всем напоказ, стала гулять с Рудольфом. Едва смеркалось, она накидывала платок и спешила в рощу, под лиственницы, где Рудольф назначал ей свидания.

Встреч со мной Рудольф явно избегал, а когда я однажды его остановила, отвечал торопливо и лаконично, ссылаясь на занятость. Стоило мне зайти в комнату, где сидели Рудольф с матушкой, как разговор обрывался и воцарялась томительная тишина. Я видела, что мешаю им.

В отчаянии я обратилась к начальнику жандармского поста и просила его о помощи.

Бородач очень расстроился.

„Ах, вот как! — воскликнул он, выслушав мой рассказ.— Вот, значит, оно как! Но я-то что могу поделать, барышня? Разве я могу заставить его вернуться к вам? Боюсь, он меня и слушать не захочет, ведь в уставе об этом ничего не сказано“.