Читать книгу 📗 "Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Стивенсон Роберт Льюис"
– Ах, никогда! – вскричала она. – Увы, никогда!
– Значит, вы навсегда останетесь в Англии? – спросил он, ощутив странный душевный подъём.
– Вы задаёте слишком много вопросов, ибо хотите знать больше, чем я сама, – грустно ответила она и тут же добавила, вновь повеселев: – Однако вы ещё не попробовали мой кубинский табак.
– Сеньорита, – начал он, несколько смущённый её кокетливым тоном, – что бы вы… мне… ни… То есть, – закончил он, густо покраснев, – я не сомневаюсь, что табак великолепен.
– Ах, сеньор, – произнесла она несколько разочарованно, – вы казались мне таким добродушным и простым, а уже стараетесь делать мне комплименты. К тому же, – добавила она, одарив его улыбкой, – вы это делаете так неуклюже! Английские джентльмены, как я слышала, могут быть верными друзьями, тактичными и честными. Они могут быть товарищами, советчиками, а при необходимости и защитниками. Однако они никогда не переходят границ дозволенного. Не пытайтесь снискать моё расположение, копируя манеры моих соотечественников. Будьте самим собой – откровенным, добрым и честным английским джентльменом, из тех, о которых я слышала с детства и с которыми мечтала познакомиться.
Донельзя смущённый Гарри пролепетал, что и не думал подражать манерам кубинских кабальеро и с жаром отверг всякие намёки на плагиат.
– Проявление вашей национальной черты – стремление к сохранению собственного достоинства – делает вам честь, сеньор, – ответила дама. – Бот глядите! – продолжила она, проведя линию своей изящной ножкой. – До этой черты лежит общая территория, а у моего подоконника начинается граница. Если вам угодно, вы можете вытеснить меня в мои владения, однако, если мы станем настоящими английскими друзьями, я, возможно, выйду к вам, если мне будет не очень грустно. Или же, когда я буду находиться в благосклонном расположении духа, вы сможете придвинуть стул к окну и рассказывать мне об обычаях вашей страны, пока я работаю. Вы увидите, что я способная ученица, поскольку я всем сердцем стремлюсь постичь эту науку. – Она положила руку Гарри на плечо и посмотрела ему в глаза: – Известно ли вам, что я начинаю верить, что уже переняла некую толику вашей английской импозантности? Вы не заметили, что я изменилась, сеньор? Хоть чуть-чуть, но всё же? Что моё поведение стало более раскованным и непринуждённым, более похожим на британскую мисс, чем в нашу первую встречу?
Она снова одарила его лучезарной улыбкой, убрала руку с его плеча и, прежде чем молодой человек смог выразить словами своё восхищение, скрылась за занавеской, сказав на прощание:
– До свидания, сеньор, спокойной ночи, мой английский друг.
Назавтра Гарри выкурил целую унцию табака на нейтральной территории террасы, но напрасно: он ничего не увидел и не услышал. На следующий день шёл дождь, однако ни погода, ни всё остальное не могли отвратить молодого человека от служения даме сердца. Закутавшись в длинный плащ и подняв воротник, он заступил на свой пост у перил, ожидая подарка судьбы. Его страстный пыл не могли остудить ни надоедливый моросящий дождик, ни порывы ветра. Через некоторое время окно приоткрылось и появилась прекрасная креолка с ослепительной улыбкой на лице.
– Подойдите сюда, – сказала она. – Сюда, к окну. На веранде можно укрыться от дождя.
С этими словами она подала ему складной стул. Когда он сел, обуреваемый робостью и блаженством, оттопырившийся карман напомнил ему, что он приготовил небольшой сюрприз.
– Я взял на себя смелость, – начал он, – и принёс вам вот эту книгу. Я подумал о вас, когда увидел её на полке, поскольку она на испанском. Продавец заверил меня, что это весьма достойное произведение одного из лучших авторов.
С этими словами он вложил небольшой томик в её руку. Она опустила глаза и стала листать страницы. На её щеках вспыхнул и тут же погас мимолётный румянец.
– Вы сердитесь! – в отчаянии воскликнул он. – Я так и знал!
– Нет, сеньор, дело не в этом, – ответила дама. – Я… – Лицо её вновь залилось краской. – Мне очень стыдно, потому что я обманула вас. Испанский… – Тут она вновь умолкла. – Испанский, разумеется, мой родной язык, и это придало бы вашему подарку особую ценность. Но, увы, сударь, какая мне от него польза? И как мне было сказать вам правду, страшную правду, что я не умею читать?
Когда Гарри посмотрел на неё с нескрываемым изумлением, она словно съёжилась под его взглядом.
– Не умеете читать? – повторил он. – Вы?
Плавным и величественным движением руки она распахнула окно.
– Заходите, сеньор, – сказала она. – Настал час, которого я ждала не без опаски. Теперь мне придётся или утратить вашу ко мне дружбу, или без утайки поведать вам историю моей жизни.
С каким-то молитвенным благоговением Гарри вошёл внутрь. Он оказался в комнате, где царили творческий беспорядок и почти варварское пиршество красок. Там было множество изящных вещиц, мехов, пледов и шарфов самых ярких расцветок. Камин украшали элегантные веера ручной раскраски, на стене висела старинная лампа, а на столе красовалась чаша на серебряной подставке из кокосового ореха, полная неоправленных драгоценных камней. Прекрасная креолка, являвшая собой ярчайшую жемчужину, жестом пригласила Гарри сесть, сама опустилась в кресло напротив и начала свой рассказ.
Повесть о прекрасной кубинке
Я не такая, какой кажусь. Отец мой вёл свою родословную по мужской линии от испанских грандов, а по материнской – от Роберта Брюса, первого короля Шотландии. Моя мать также была царских кровей, но цари эти были властителями африканских племён. Кожа у неё была светлой, почти как у меня. Она отличалась благородством, царственной осанкой и благородными манерами. В моих глазах она всегда стояла выше своих соплеменников, и, окружённая заботой и лаской, я выросла в атмосфере обожания моей матери. Когда настал печальный час, я приняла её последний вздох, не ведая о том, что она была рабыней и, увы, наложницей моего отца. Её смерть, пришедшаяся на год моего шестнадцатилетия, стала первым серьёзным ударом в моей жизни. С её уходом наш дом потерял прежний уют и очарование, моя юность омрачилась горечью её кончины, а отец мой навсегда изменился после этой трагической утраты.
Проходили месяц за месяцем, свойственный юности оптимизм взял верх, и со временем ко мне отчасти вернулась прежняя весёлость и жизнерадостность. Поля радовали нас новым урожаем, а негры на плантациях уже забыли мою мать и стали проявлять своё добродушное послушание по отношению ко мне, однако тёмная туча продолжала омрачать чело сеньора Вальдевии. Даже в прежние времена он надолго уезжал из дома, поскольку совершал сделки по драгоценным камням в Гаване, теперь же его отсутствие сделалось почти непрерывным, и если он возвращался в имение, то только переночевать. При этом он выглядел как человек, которого преследуют неудачи.
Я родилась и провела детство и юность на острове в Карибском море, расположенном в получасе пути на гребной лодке от берегов Кубы. Его окружали крутые скалы, и, за исключением плантаций отца, остров покрывали почти непроходимые, безлюдные тропические заросли. Хозяйский дом – низкое строение, окружённое просторными верандами, стоял на холме и фасадом смотрел на Кубу. Его щедро обдували морские ветры, овевая нас своими опахалами, когда мы раскачивались в гамаках под пышными кустами магнолии. Позади дома по левую руку располагались жилища негров, за которыми простирались плантации, занимавшие примерно восьмую часть острова. Справа, у самого края сада, лежало обширное непроходимое болото, густо заросшее сельвой, покрытое коварными кочками, дышащее ядовитыми испарениями и кишащее ядовитыми моллюсками, гигантскими раками-людоедами, змеями, крокодилами и хищными рыбами. В эту жуткую топь путь был заказан всем, в ком не текла африканская кровь, европейца на каждом шагу подстерегала гибель там, где сам воздух пропитался смертью.
