Читать книгу 📗 "Хоровод со смертью - Александрова Наталья Николаевна"

Тут Старыгин заметил, что соседка вытянула шею, стремясь рассмотреть его рисунок.

Он протянул ей листок.

– Вы видели нечто подобное? Листок из старинной книги? Вы прочитали стихи?

– Вовсе нет, – она покачала головой, и Старыгину захотелось тряхнуть противную бабу как следует, чтобы выбить из нее правдивый и откровенный ответ.

Он тут же обуздал себя – во-первых, ничего таким способом он от этой упрямицы не добьется, а во-вторых, он вспомнил, как легко подняла она тяжелую сумку, когда таможенник на границе попросил показать вещи. А он, Старыгин, все еще не в лучшей форме после того удара по голове в церкви Нигулисте, так что еще неизвестно, кто кого тряхнет.

Она вертела в руках листок, Старыгин обратил внимание на ее руки – тонкие сильные пальцы, ногти коротко острижены, и кожа на руках сухая, так бывает, когда слишком часто моют руки. Тут он вспомнил, что соседка говорила что-то про завтрашнюю операцию, и догадался, что она врач. Причем хирург, потому что именно у них обычно сильные руки, нарочитая грубоватость в повадках, хирурги часто курят и вообще весьма пренебрежительно относятся к собственному здоровью, поскольку не слишком верят в медикаментозное или еще какое лечение, кроме хирургического.

Не зря ходит про хирургов такой анекдот:

«– Сначала попробуйте приложить к больному месту холод, потом припарки. Если это не поможет, будем это место удалять.

– Доктор, но у меня голова болит!

– Следующий!»

Соседка хмыкнула и вернула ему листок.

– Вы неплохо рисуете, – заметила она вскользь.

– Я профессиональный реставратор, – улыбнулся Старыгин, – техникой рисунка, разумеется, тоже владею. Могу и маслом писать немного, и темперой…

Он уловил в своей речи интонации кота Матроскина (а я и на машинке еще могу…) и тут же заметил насмешливые искорки, блеснувшие в глазах соседки. Все замечает вредная баба!

– Положение, знаете ли, обязывает, – сказал Старыгин сухо.

И отвернулся с твердым намерением больше не приставать к соседке с вопросами. Все равно никаких ответов он не получит, а только на хамство нарвется!

И, в конце концов, так ли уж ему необходимо узнать, откуда у нее взялись эти стихи? Он уехал из Таллинна и вряд ли теперь окажется там в ближайшем будущем. Надолго хватило ему впечатлений!

Приезжаешь в город в командировку и для начала узнаешь, что твоего старинного друга и коллегу зарезали ножом на ночной улице, как будто он не известный профессор искусствоведения, а пьяный бомж!

Потом кто-то ощутимо бьет тебя по голове в пустой церкви Нигулисте, и ты забываешь, для чего туда шел.

Затем натыкаешься на труп женщины, тут же приезжает полиция, и тебе дают понять, что ты, приличный законопослушный человек, являешься подозреваемым в убийстве. Правда, инспектор Мяги ничего не сказал и отпустил до утра, пожалел Старыгина, вид у него тогда и правда был не блестящий.

И, наконец, апофеозом всего является третий труп – православного священника, и при нем находят лупу, ту самую знаменитую старыгинскую лупу, с которой он не расставался уже много лет. Она досталась ему по наследству, и он использует ее для работы. И разумеется, для полиции это является безусловным доказательством его, Старыгина, причастности к убийству священника!

Старыгин вспомнил, как смотрел на него инспектор Сепп своими холодными прозрачными глазами, как презрительно тянул слова, вспомнил, каким беспомощным он чувствовал себя в его кабинете, и все оправдания казались глупыми и бессмысленными.

Все обошлось, инспектор Мяги засвидетельствовал его алиби, но даже он, кажется, не поверил, что лупу у Старыгина выкрали, когда напали на него в церкви Нигулисте.

В общем, лупу забрали как вещественное доказательство, а он без нее как без рук… Привык к своему рабочему инструменту…

Старыгин скрипнул зубами и почувствовал, как виски заломило болью.

– Я не видела никакого листка, – донеслось до него как сквозь вату, – эти стихи я слышала от одного больного.

– Вот как? – Старыгин с трудом повернул изрядно уставшую шею, за время пути ему слишком часто пришлось поворачиваться к соседке. – И при каких обстоятельствах это произошло?

И, видя, что она медлит, добавил раздраженно:

– Да договаривайте уж, раз начали! А если не хотите, так и не надо, без вас тошно!

Как ни странно, его грубость не произвела на нее сильного впечатления, а точнее, она вовсе не обратила внимания на его тон.

– Это так для вас важно? – спросила она почти кротко.

– А то вы не видите, – ворчливо ответил Старыгин, – стал бы я вас уговаривать, если бы просто хотел познакомиться.

Тут воспитание взяло верх, и он добавил гораздо мягче:

– Я же вижу, что вам не до пустых разговоров…

– Это верно, – согласилась она, – но раз уж мы все-таки разговорились… Могу я спросить для начала, откуда вы-то знаете про эти стихи? И отчего они вас так волнуют?

Старыгин тяжко вздохнул и рассказал своей случайной соседке все, что случилось с ним по приезде в Таллинн. Он старался говорить кратко, без подробностей не оттого, что не придавал им значения, просто он очень устал.

Надо отдать должное его собеседнице, она не всплескивала руками, не перебивала его глупыми восклицаниями типа «Какой ужас!» или «Ну, обалдеть!», не задавала по ходу дела неквалифицированных вопросов, не глядела с презрительным недоверием и не кривила губы.

Она спокойно смотрела ему в лицо и слушала очень внимательно.

– Ну что? – спросил Старыгин, отпив чаю из термоса, так как от разговоров пересохло в горле. – Верите вы в такую историю?

– Ни за что бы не поверила, – призналась она честно, – если бы не случай, который произошел со мной. Вернее, с больным, которого меня пригласили осмотреть.

Она откашлялась, отхлебнула чаю из предложенного Старыгиным металлического стаканчика и начала было рассказ, но Старыгин перебил ее.

– Давайте, что ли, познакомимся, – предложил он неуверенно, – а то как-то неловко разговаривать с незнакомым человеком… не знаешь даже, как обратиться… Меня зовут…

Он порылся в карманах и протянул ей визитку. Собственно, у него имелись два типа визиток – одни официальные, на русском и на английском, там были указаны все его титулы (такой-то, эксперт, реставратор, член международных обществ и прочая, и прочая, и прочая), другие же самые обычные – имя, фамилия и телефоны.

Старыгин хотел показать соседке простую визитку, но под руку попалась официальная. Она подняла брови, прочитав все титулы, и едва заметно усмехнулась.

– Ну, а вас как зовут?

– Вы не поверите, – она вздохнула. – Агриппиной меня зовут. Агриппина Макаровна Кудряшова. Вот с этим именем и живу.

– А что? – протянул Старыгин. – Имя как имя… император такой был в Древнем Риме… Агриппа.

– Не утешайте! – отмахнулась она. – Я уж привыкла. Ну ладно, слушайте.

По профессии она врач. Кардиохирург, если точнее. И, как это ни пафосно звучит, по призванию тоже. То есть работа для нее всегда была на первом месте. Ей повезло – окончив институт, она попала на стажировку к профессору Сатарову. Профессор изобрел уникальный метод операций на сердце и успешно его внедрял. Он взял ее к себе, за что она, Агриппина, не устает благодарить судьбу. С тех пор прошли годы, профессор Сатаров стал академиком, теперь у него своя клиника, он часто представляет свой метод на мировых конгрессах и симпозиумах. Оперирует он теперь гораздо реже – все же возраст дает себя знать. Зато он воспитал целую плеяду учеников, и она, Агриппина Кудряшова, очень гордится, что принадлежит к их числу.

Слушая эту прелюдию, Старыгину хотелось насмешливо хмыкнуть. Или саркастически улыбнуться. Или уж просто поднять брови якобы в немом удивлении. Этим он хотел дать понять своей не слишком любезной соседке, что, конечно, ей верит, но не понимает той горячности, с которой она рассказывает о своей профессии.

Впрочем, никакой горячности в ее рассказе не было. Просто и спокойно она констатировала факты – да, она любит свою работу, и работа эта для нее всегда была и будет на первом месте.