Читать книгу 📗 "Не упусти - Лено Катрина"

– Не помню, – сказала она. – Просто иди спать, хорошо? Я сама обо всем позабочусь. Это мама должна заботиться о ребенке.

– Этот поезд уже ушел, – сказала Сорока.

– Ты давно разговаривал с Эрин?

Голос у Энн-Мэри был удивительно твердым для явно нетрезвого человека. Язык почти не заплетался. Но Сорока видела, что она пьяная, очень пьяная. Это было ясно не только потому, что она упала и порезалась, а по налитым кровью глазам, сухим губам, по вони, исходившей от нее и пропитавшей всю комнату, – густой, удушливый, навязчивый запах алкоголя.

– Эрин сменила номер телефона, – ответила Сорока. Она поправила столик и осторожно вернула на него лампу.

– Я пыталась до нее дозвониться, но никто не ответил, – сказала Энн-Мэри. – Я столько раз пыталась дозвониться.

– Это потому, что она сменила номер.

– Но у нее все хорошо? Откуда нам знать, что с ней все хорошо?

– С ней все в порядке, мам. Наверное, ей гораздо лучше, чем нам обеим.

– По-моему, она даже не попрощалась. Никак не вспомню…

Зато помнила Сорока. И знала, почему не помнила Энн-Мэри: та была так пьяна, что заснула на полу ванной в собственной рвоте. Эрин открыла дверь, нашла ее, вымыла, уложила в постель и ушла. Сорока наблюдала за ее уходом, стоя на крыльце с открытой за спиной дверью и с растущей дырой в груди, которая все увеличивалась и увеличивалась. Рана болела и пульсировала все сильнее и сильнее, пока Эрин задним ходом выводила машину с подъездной дорожки и уезжала.

Сорока долго стояла на улице, не обращая внимания на непрерывные трели домашнего телефона (звонил отец) и беспрестанное чириканье мобильного (Эллисон).

Когда она наконец его проверила, то нашла одиннадцать сообщений от будущей бывшей подруги, которая напилась и требовала, чтобы Сорока пришла к ней на вечеринку в богатой части города дома у ее парня, Брэндона Фиппа.

Сорока зашла обратно в дом.

Энн-Мэри оставила на кухонном столе полупустую бутылку водки.

Сорока никогда ее не пила, даже не пробовала, но налила себе стакан апельсинового сока и плеснула туда приличную порцию водки. Она быстро осушила стакан, наслаждаясь обжигающим жаром, налила себе еще, а потом – еще, каждый раз наливая все меньше сока и все больше водки, пока не допила бутылку и не почувствовала внутри теплоту и онемение.

Она оделась и пошла на вечеринку. Если бы в ее силах было изменить прошлое, вместо этого она бы просто легла в постель. На следующий день на нее бы обрушился неизбежный гнев Эллисон, но Сорока бы просто извинилась и ответила, что не хотела выходить из дома. Лучше бы она отключила телефон, надела пижаму, заперлась у себя в комнате, проплакала, пока не уснула, и потом проснулась бы на следующий день, не сделав ничего такого, из-за чего лучшая подруга возненавидит ее так сильно и неистово, что любые надежды возродить дружбу разобьются, только придя в голову.

Но она пошла на вечеринку. Потому что глупее нее на свете еще поискать, потому что ее сердце за вечер разбилось уже раз двадцать, потому что она не способна принимать правильные решения, потому что мать была в отключке и потому что ей не хотелось оставаться с ней в одном доме ни на секунду. Потому что Эрин уехала, отец ушел, а вся семья – дальние тети и дяди, бабушки и дедушки, двоюродные братья и сестры – скоро встанут на сторону тети, потому что та доберется до них первой, а так трудно поверить второй версии истории, если уже слышал первую. Сорока это знала, и ей не стало легче, когда их с матерью не пригласили на рождественский ужин.

– Тебе надо поспать, – сказала Сорока матери, – и попить воды.

– Пожалуйста, передай Эрин, чтобы возвращалась домой, – сказала Энн-Мэри, но позволила Сороке помочь ей подняться и послушно пошла за ней в родительскую спальню. – Пожалуйста, скажи ей, что уже можно вернуться.

– Я скажу, – ответила Сорока, стягивая с матери туфли в пятнах спиртного и толкая ее обратно на кровать.

– Мне надо переодеться, – сказала Энн-Мэри.

– Это неважно, – ответила Сорока. – Ничего страшного.

– Но это не моя пижама.

Сорока натянула одеяло матери до подбородка и усердно его подоткнула. У нее мелькнула дикая идея натянуть одеяло ей на рот и нос, перекрыв дыхательные пути, и удушить ее. Можно было сесть на руки, чтобы Энн-Мэри не могла двигаться и вздохнуть, и тогда мать умрет, а все подумают, что это из-за алкоголя. Сороку отправят…

Куда?

К отцу?

Нет, она просто никому не скажет, что мать умерла. Можно так и жить, пока ей не исполнится восемнадцать. Она купит первый билет из Доджа. Когда тело Энн-Мэри наконец найдут, это будет уже скелет, а от Сороки останется лишь воспоминание, призрак настоящей девушки. Прочь, прочь, прочь.

Она на мгновение прикрыла лицо Энн-Мэри одеялом.

Мать тихонько заскулила сквозь вату.

Сорока спустила одеяло ей под подбородок.

Сорока читала рассказ «Куда ты идешь, где ты была?» на следующее утро перед школой, и когда мистер Джеймс пришел за двадцать минут до звонка, она как раз заканчивала последний абзац.

История была не из приятных. О девушке Конни, которая была дома одна, когда к ней пришел мужчина по имени Арнольд Френд. Они много говорили – странный, бессвязный разговор о том, откуда Арнольд Френд знает, что Конни собирается уйти с ним. И, в конце концов, она действительно с ним уходит. Сорока так и не поняла почему. Было совершенно ясно, что для Конни это плохо кончится. Совершенно ясно, что от Арнольда Френда ничего хорошего ожидать не стоит. Но он с ней просто поговорил, и она пошла. Полная бессмыслица.

Мистер Джеймс сел за парту рядом с Сорокой. Учебник был открыт, а желтый блокнот надежно спрятан в рюкзаке. Она не хотела, чтобы мистер Джеймс опять его касался. Вместо этого он постучал пальцем по учебнику английского.

– И что ты думаешь? – спросил он.

– Мне не понравилось.

– Ясно! Расскажи почему. – Мистер Джеймс откинулся на спинку стула.

– Она просто взяла и позволила ему себя увести. Так запросто с ним ушла. А он явно собрался ее убить. Ерунда какая-то.

– Интересная психология, не правда ли?

– Но почему она с ним пошла?

Мистер Джеймс затих. На его лице появилось какое-то выражение, которое было очень трудно прочесть, но Сорока вдруг чрезвычайно засмущалась. Она подумала, что Мистер Джеймс все знает – ученические сплетни неизбежно доходили до учителей. Куда бы она ни пошла в этой школе, все видели ее насквозь.

Но потом мистер Джеймс покачал головой, и это выражение исчезло.

– Думаю, у тебя уникальный взгляд на этот рассказ, Маргарет. Я с удовольствием послушаю твои мысли. Давай ты напишешь мне небольшое эссе – ничего особенного, всего несколько абзацев, разовьешь свои идеи. Сдашь на следующей неделе. Без требований к страницам, без подсчета слов, только свое мнение на бумаге. Договорились?

– Это я могу, – сказала Сорока, и в этот момент она чувствовала, что и правда может.

В коридорах уже было практически пусто, когда Сорока пошла к своему шкафчику через полчаса после финального звонка. Она по-прежнему была полна сил от разговора с мистером Джеймсом, но эта бодрость исчезла в тот же момент, когда Сорока повернула за угол.

Она застыла на месте.

У своего шкафчика спиной к ней стояла Эллисон и убирала вещи.

Спина Эллисон была от нее всего в десяти футах.

Эллисон услышала приближавшиеся шаги в пустынном коридоре и медленно повернулась. Сорока метнулась обратно за угол и нырнула в первую же дверь – в туалет. Никогда еще она не была так благодарна за удачное расположение туалета. Девочка вошла в кабинку, закрыла дверь и досчитала до пяти, прежде чем позволить себе выйти вновь.

Спина Эллисон исчезла.

Сорока сунула учебники в шкафчик и со всех ног помчалась из школы.

Энн-Мэри не пошла на работу.

Кухня была как после взрыва, но Сорока поняла, что мать, по-видимому, пыталась испечь блины – единственное, что можно было приготовить из домашних запасов, кроме макарон с сыром. Энн-Мэри спала на диване, вся в тесте и липком сиропе, и сильно пахла дешевой водкой. Сорока накрыла мать пледом – не из любви, а чтобы не смотреть на это.