Читать книгу 📗 "Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес""

Наполеон всегда носил знаменитый серый сюртук [247], но странность была не в этом, а в фасоне сюртука… Император никогда не хотел быть стесненным или сжатым в своей одежде, и оттого портные шили ему мундиры и сюртуки так, будто мерку снимали с бочки. Во время второй женитьбы своей он позволил королю Неаполитанскому уговорить себя, чтобы его портные сшили ему новую одежду, и в первые дни крепился довольно мужественно; но потом начал жаловаться на мученье и наконец потребовал пощады. Он отдал вопрос на разрешение императрицы, и она позволила императору одеваться как он хочет, по собственной его моде и фантазии, говоря, что «он мил ей в любых нарядах».

При этом комическом сюртуке, да еще застегнутым на все пуговицы, у него была круглая шляпа, надвинутая прямо на глаза, потому что он не хотел быть узнанным. Короче, ничего героического. Служанка в магазине с первого взгляда увидела, что человек в таком наряде не будет покупать ничего серьезного, так что нет нужды идти будить хозяйку… Но император, видно, думал иначе и вторично спросил у нее, теперь уже повелительно, есть ли тут кто-нибудь кто ответит ему.

Между тем молодая сестра господина Л., услышав разговор служанки с покупателем, поспешила одеться и спуститься в магазин. Императора невольно привлекла ее наружность, красивая и благородная, как у лучшей дамы императорского двора.

— Право, сударыня, — сказал он, дотрагиваясь до поля своей шляпы, но не снимая ее, чтобы не быть узнанным, — вы, кажется, не любите вставать рано, а порядочная хозяйка не так должна содержать свой магазин.

— Да, это было бы справедливо, — отвечала мадемуазель Л., — если бы мы могли продавать сколько-нибудь. Но теперь хоть приходи, хоть нет в свой магазин: продажи от этого — ни больше, ни меньше…

— Что, торговля так плоха? — спросил император, разглядывая разные вещи на прилавках.

— Пропала, сударь, совершенно пропала!.. Да может ли быть иначе? Мы погибаем от тягостей.

— Правда? Разве Франция в таком сомнительном положении? Я иностранец, желал бы сделать кое-какие покупки и в то же время узнать от такой приятной особы, что теперь делается во Франции… Как называются вот эти вазы?

— Это вазы Медичи, — отвечала мадемуазель Л.

— Очень милы! Прелестные!.. А цена их?..

Мадемуазель Л. уставилась на него во все глаза и не верила ушам своим: на вазах висели ярлыки с цифрой 3000 франков. Она указала на них Наполеону; он только кивнул головой и начал опять:

— Да, так вы говорите, что торговля совсем не идет? Что ж за причина этому?

— Ах, сударь! Покуда у нас будет такой бешеный охотник до войны, как этот маленький пузан, можно ли нам иметь хоть один спокойный час, не говоря уже день? — И она со вздохом опустилась на скамью подле кассы.

Император глядел на нее снисходительно, однако с каким-то уважением, потому что, как я упомянула, она внушала уважение благородством и изяществом манер.

— А разве ваш муж в армии? — спросил Наполеон.

— Я не замужем, сударь, а живу с братом, помогаю ему в торговле… Мы не французы, а швейцарцы…

— А, а! — сказал император с такой рассеянностью, как будто хотел зевнуть; но между тем он слушал очень внимательно. — Я покупаю у вас эти две вазы. За ними придут к вам в одиннадцать часов; постарайтесь, чтобы они были хорошо запакованы.

Он проговорил эти последние слова тоном истинного повелителя и, снова прикоснувшись рукой к шляпе, вышел из магазина, делая рукой знак герцогу Фриульскому, чтобы тот шел за ним.

— Ну, кажется, я ловко выкрутился! — сказал он, когда они возобновили путь. — А ты заметил, какой у этой девицы благородный вид? Как думаешь, узнала она меня?

— Нет, государь, она слишком спокойно и доверительно говорила… Нет, я уверен, что она не знает, кто вы.

Несколько минут император шел задумавшись, потом вдруг поднял голову, и взгляд его с гордым спокойствием пробежал по всему окружавшему его… Дюрок, описывая мне всю эту сцену, прибавил, что император, видно, имел сначала дурные мысли, но победил их — у него была сильная воля!

В одиннадцать часов мадемуазель Л. увидела, что пришли носильщики и с ними ливрейный лакей императора… Он принес записку, где было сказано, что мадемуазель Л. должна лично доставить вазы и уже на месте получить за них деньги.

— Но куда я должна идти? — спросила девушка с трепетом, потому что, видя императорскую ливрею, она уже начинала раскаиваться в словах, произнесенных ею поутру.

— В Елисейский дворец, сударыня, — отвечал лакей.

Брат ее, тоже находившийся в магазине, решил проводить ее. Вазы уложили с величайшей осторожностью, и он пошел за ними со своей сестрой, которая дрожала как осиновый лист, хотя не подозревала еще всей истины.

Во дворце их тотчас ввели в кабинет императора… Он сам вынул из своего бюро три билета по тысяче франков и, отдавая их мадемуазель Л., сказал с улыбкою: «В другой раз не жалуйтесь так на плохую торговлю» — и, сделав им рукой ласковое приветствие, ушел в свои внутренние комнаты.

Брат и сестра были в состоянии оценить такой великодушный поступок. Они поняли его душою, столь же прекрасною, как этот поступок императора. Через долгое время после слышала я, как девица Л. рассказывала свое происшествие, и всё так же просто, и всё так же к чести своей, хотя она не подозревала этого. Она удостоверилась в то утро, что торговля может страдать без всякой вины со стороны повелителя. И как же выросла ее оценка маленького пузана, — не от того, что он купил пару ваз за три тысячи франков, но от того, что заставил себя забыть слова, которые для многих были бы сильной и долгой обидой.

Глава LXII. Нарбонн и Дюрок

Наконец Пруссия объявила нам войну и торжественно приступила к союзу с Россией. Мы были тогда в ужасном положении! Армия, которая после отъезда короля Неаполитанского была под началом принца Евгения и составляла весь оплот нашей силы, насчитывала не более тридцати двух тысяч ветеранов! Вице-король сделал чудеса в то время, покуда оставался без помощи и почти без надежды, окруженный только союзниками, готовыми отстать от нас, и солдатами, потерявшими дух… Мы еще занимали Магдебург. Главная квартира вице-короля была в Штасфурте, близ Галберштадта. Рапп, затворившись в Данциге, отбивался там как герой… Но эти последние лучи освещали уже слабую волю… Жюно, с тоской в сердце, отправился в Иллирию: император назначил его генерал-губернатором Иллирийских областей и одновременно губернатором Венеции, потому что англичане угрожали всему прибрежью Юга. Наставал час опасности, и Наполеон видел, что туда надобно послать именно такого человека, как преданный ему старый друг.

Но Жюно поехал только исполнять волю его: он, напротив, горел желанием отправиться в армию, в пыл и огонь битв, навстречу смерти, чтобы опровергнуть несправедливость нареканий, сделанных против него в России… Увы! — приближалась минута, когда лучшие друзья Наполеона, самые верные слуги его, должны были пасть, как бы свидетельствуя, что колесо фортуны перестает двигаться по его воле… Берлин заняли казаки, Дрезден — пруссаки, Гамбург был оставлен без войск, и силы французской армии, хотя еще грозные на вид, уже не внушали уверенности людям сведущим. Вот список французских войск, находившихся в апреле 1813 года в Германии: это восемь корпусов армии и императорская гвардия — следующим образом.

1-й корпус, на нижней Эльбе, под командованием генерала Вандама, человека неустрашимого и, конечно, самого способного для защиты отечества в дни опасности. В этом корпусе было 24 000 человек.

2-й корпус, под началом маршала Виктора, герцога Беллуно. Виктор был человек мужественный, с дарованиями, но несчастливый. Он стоял близ Магдебурга с такими силами, что это было скорее смешно, чем полезно: 6000 человек.

3-й корпус маршала Нея — 30 000.

4-й корпус генерала Бертрана — 20 000.