Читать книгу 📗 "Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич"
Итальянцы действительно вели себя схожим образом, как и перед началом Первой мировой войны. Как и тогда, они пытались просчитать, заняв какую позицию, они выгадают больше. Если бы Гитлер знал, о чем говорил Муссолини со своим зятем в те дни, его дружеского расположения к дуче явно поубавилось бы. Больше в этих разговорах, правда, доставалось Риббентропу, которого Чиано прямо называл «отвратительным негодяем» 57. Высказываться столь же категорично о Гитлере Чиано опасался, но в целом среди итальянцев господствовало явно негативное отношение не только к фюреру, но и ко всему немецкому. Все, однако, было далеко не так просто, как могло показаться на первый взгляд. На персональном уровне два фашистских диктатора испытывали друг к другу если и не симпатии, то, по крайней мере, уважение. 22 августа, выступая перед своим высшим генералитетом, Гитлер назвал Муссолини «вторым решающим персональным фактором в Европе» (после самого себя, конечно). «Если с дуче что-нибудь случится, лояльность Италии, как союзника, окажется под большим вопросом» 58, — объяснил фюрер генералам. Гитлер всегда старался опекать Муссолини, справедливо опасаясь, что без дуче Германия рискует быстро потерять Италию. Как, собственно говоря, и произошло в дальнейшем.
В свою очередь, дуче пытался сохранять верность Гитлеру, что было не так просто в условиях антигерманских настроений большинства итальянцев. Лишенному подобных сантиментов Чиано приходилось постоянно взывать к гипертрофированному чувству тщеславия, которым отличался итальянский диктатор. «Разорвите (Стальной) пакт, — убеждал Чиано своего тестя, — бросьте его в лицо Гитлеру, и Европа признает в вас подлинного вождя антигерманского крестового похода» 59. Подобные слова находили отклик в душе Муссолини, но Чиано уходил, и дуче снова не хотел нарушать обязательств, данных фюреру. Дуче быстро отходил от чувства раздражения, которое вызывали у него многие действия Германии, и все возвращалось на свои места 60. С Чиано все было несколько иначе. Давно копившаяся злоба на заносчивого и недалекого Риббентропа к августу 1939 года сделалась постоянным фактором итальянской внешней политики и часто распространялась на самого Гитлера. К этому примешивалась и определенная зависть к успехам германского министра иностранных дел. Заключение германо-советского пакта Чиано воспринял как личное поражение. Он столько раз за последнее время объяснял немцам, почему Италия не готова вести большую войну еще минимум три-четыре года, что теперь чувствовал, как его позицию просто не приняли в расчет, а Италию загнали в ловушку 61. Наконец, Чиано нашел выход. Он предложил формулу, которая позволяла дуче сохранить союзническую верность, не вступая в войну. Граф убедил тестя предстать, как и год назад в Мюнхене, в роли европейского миротворца. Польша должна была отказаться от особых прав в Данциге, после чего начались бы переговоры и большая мирная конференция 62.
Такой план, однако, совершенно не устраивал Гитлера. 22 августа фюрер объявил немецким генералам, что их основной задачей является «уничтожение Польши». «Все должны понимать, что мы полны решимости сражаться с западными державами с самого начала», — дал он установку. «На Востоке наша цель состоит в уничтожении вооруженных сил противника, а не в достижении какой-нибудь линии». Германским «приоритетом является уничтожение Польши» 63. Гитлер был уверен, что после того как ему удалось договориться с Советским Союзом, ничто уже не могло спасти Польшу. 24 августа он подтвердил дату начала военной операции — 26 августа. Была объявлена скрытая мобилизация. Войска вермахта в обстановке строжайшей секретности стали стягиваться к границе еще 19 августа. Теперь этот процесс ускорился. Всего в военной операции предусматривалось использование 1,5 миллиона человек 64. В Данциг по морю доставлялись вооружения и боеприпасы, а также войска СС, которые должны были сломить любое возможное сопротивление и обеспечить полный контроль над вольным городом в первые же часы после начала операции. Поляки, конечно, тоже не дремали. 23 августа, вслед за получением известий из Москвы, они объявили полную мобилизацию в своих западных областях. Но силы мобилизующихся сторон были явно несопоставимы. 25 августа в три часа дня Гитлер отдал распоряжение начать боевые действия в половине пятого утра 26 августа. Оперативный штаб германской армии перебрался в местечко Цоссен к югу от Берлина, где, как оказалось, ничего не было подготовлено — отсутствовали запасы продовольствия, не хватало машинисток и телефонов 65. Все это стали срочно пополнять. Тем временем на отдельных участках германо-польской границы уже происходили незапланированные столкновения. С обеих сторон появились первые жертвы еще не начавшейся Второй мировой войны.
Однако события 22-25 августа заставили Гитлера засомневаться. Он едва ли не впервые допустил мысль о том, что Англия и Франция все-таки станут сражаться за Польшу. Надеяться на Италию в такой ситуации больше не приходилось. Муссолини дал ясно понять, что сражаться он не готов. А значит, больше нельзя было рассчитывать на то, что итальянские армия и флот смогут сковать англо-французские силы в Средиземноморье, пока сам Гитлер будет разбираться с поляками. Возможность локализовать войну с Польшей вдруг стала выглядеть сомнительной. Зато вполне могла вырисоваться война на два фронта. 25 августа Гитлер задумался о том, чтобы попытаться вовлечь западные страны в сделку 66. В 7:30 вечера он отменил свои приказы о начале боевых действий. Это было сделано буквально «на флажке». Передовые части вермахта получили приказ остановиться лишь в 22:00, когда они уже начали выдвижение непосредственно к границе с Польшей 67. «Просто чудо, что приказ о приостановке начала наступления попал в войска вовремя», — записал в дневнике Вайцзеккер 68.
Гитлер оказался в необычной для себя ситуации. Он не любил и не привык менять свои планы, особенно когда они были известны его окружению. В этом он усматривал собственную слабость. Гитлер считал, что он должен властвовать над обстоятельствами, и чувствовал себя уязвленным, когда они брали над ним верх. Весь мир, казалось ему тогда, смеется над ним. Тем более что готовые действовать военные потихоньку начинали роптать. «Если нам придется возвращаться, на дорогах возникнет страшная неразбериха, — объяснял Паулю Шмидту майор вермахта. — Прежде всего вы, дипломаты, несете ответственность за это. Вы должны просчитывать возникновение подобных ситуаций заранее, а не отзывать нас, когда обстоятельства меняются» 69. Не то чтобы военные горели желанием начать боевые действия. Совсем нет. Им скорее не нравилось, когда их дергают туда-сюда без видимых на то оснований. «Адольфа окатили ушатом холодной воды», — язвили солдаты в армии 70. Какого-то открытого и широкого недовольства в армии, конечно, не было, но колебания, безусловно, сказывались на престиже фюрера. Неопределенной ситуацией пытались воспользоваться противники силового воздействия на Польшу, а их среди политиков, военных и высших чиновников Третьего рейха оказалось немало. С разных сторон Гитлер получал информацию, что за переговоры выступает не только Геринг. Шеф имперской пропаганды Геббельс прямо говорил фюреру об опасностях войны и предлагал найти мирное решение 71. Против развязывания европейской войны в августе 1939 года выступали генералы Людвиг Бек и Франц Гальдер, глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис, финансист Ялмар Шахт, дипломаты Эрнст фон Вайцзеккер и Ульрих фон Хассель, и многие другие 72. Это не могло не тревожить фюрера. Архитектор Альберт Шпеер, входивший в близкое окружение Гитлера, подметил одну интересную особенность. Фюрер, как известно, не терпел возражений. Так вот, в августе 1939 года он все чаще обсуждал военные вопросы со своими молодыми адъютантами — полковником Шмундтом, капитанами Энгелем и фон Беловым, морским капитаном Путткамером 73. Причина была проста — эти офицеры в возрасте 30-35 лет не являлись опытными специалистами и в силу своего положения никогда не возражали фюреру.
