Читать книгу 📗 "Атаман (СИ) - Вязовский Алексей"

* * *

Генерал-майора Платова на сикхском берегу встречала триумфальная арка. Снаружи она была покрыта красным сукном с золотой отделкой, а внутри обшита желтым шелком. Чтобы достичь павильонов, приготовленных для встречи, атаман и его свита проследовали сквозь живой коридор из всадников, неподвижно замерших шпалерами. Горячие кони стояли недвижимо — каждый был укрыт драгоценным тканым узорчатым одеянием от ноздрей до хвоста, лишь глаза сверкали сквозь вырезанные окошки. Их темноликие наездники в блестящих латах хранили грозное молчание, но тальвары оставались в ножнах, усыпанных самоцветными каменьями. Палатки царской ставки на холме были огорожены холщовыми щитами, вокруг замерли почти стройные ряды моих гуркхов и семьдесят слонов в великолепном убранстве — на их спинах возвышались резные золоченые башни, увенчанные острыми резными шпилями. Живописное и поразительное зрелище — Сингх не поскупился и решил пустить пыль в глаза руси-казакам и их предводителю, знаменитому атаману-сипахсалару Платову.

Как я ни жаждал обняться со своими, но меня попросили остаться в свите махараджи, рядом с любимым слоном Ранджита. При появлении атамана Сингх спустился на землю и обратился к моему вождю со всей восточной изысканностью, не дожидаясь, пока он покинет коня. Его речь переводили два толмача — невзрачный тип подле атамана и очень толстый купец из Лахора, увешанный таким количеством золота, что было удивительно, как он мог стоять на ногах. Сам же махараджа, одетый в зеленый атлас, сверкал Кохинуром на запястье, на его шее висело ожерелье из огромных жемчугов.

— В ту счастливую минуту, когда благоухающие зефиры веяли из садов дружбы и приносили моим чувствам приятные благовония цветов ее, прибытие вашей светлости уподобилось утренней розе, вновь распустившаяся на ветке почтения. Каждое мое слово приветствия есть пурпуровый плод на древе уважения.

При этих словах громыхнули, салютуя, пушки. Большая толпа сикхов, окружавшая ставку, громко закричала, как я научил, «Сикхи руси бхай бхай!». Матвея Иванович моргнул и, слегка ошеломленный, обнялся с Ранджитом — для этого ему пришлось согнуться.

— Однако! — вырвалось у атамана, но он, держа покер-фейс, последовал за Сингхом под огромный навес из шелковой ткани перед шатром владыки Пенджаба, не удостоив меня и взглядом.

Это сооружение в стиле «дорого-богато», блистало всеми возможными украшениями, сделанными из малинового бархата, желтого атласа и кашмирских шалей. Сингх и Платов зашли внутрь, а свита махараджи и атамана осталась снаружи, под навесом. И меня не пригласили в палатку. Я бочком-бочком сместился к нашим — к пятерке полковников с телохранителями.

— Здорово, братцы! — громко шепнул я, но встретил явно выраженное недовольство моей персоной.

— Здоровее видали! — ожег меня взглядом Дюжа, и я замер, предчувствуя неприятности.

Никто со мной обниматься не бросился. Что не так⁈ Чем я не угодил боевым побратимам? Казалось бы, меня качать должны на руках за ковровую дорожку, что я расстелил в Пенджабе войску Донскому. Но нет, на меня смотрели искоса, будто я у полковников свел со двора любимую корову. В иной ситуации я бы потребовал объяснений, но сейчас ничего другого не оставалось, кроме как напустить на себя равнодушный вид и ждать. Ждать непонятно чего! Как мне знакома эта ситуация, когда после сверхуспешной операции, когда ты ждешь благодарностей и наград, получаешь взамен начальственный втык.

Что не так⁈

Я крутил и крутил в голове всю свою эпопею — от Бухары до Лахора — и не мог сообразить, в чем провинился. Единственное, что приходило в голову — это несанкционированное посольство к Ранджиту. Но разве у меня был выбор? И разве вышло худо?

Минуты складывались в часы, мы все стояли под желтым навесом, истекая потом. Переговоры Платова с Сингхом явно затянулись, и мои нервы уже звенели как натянутые струны.

Платов вылез, шатаясь, из шатра владыки Пенджаба явно нетрезвый. Покосился на нас и во всеуслышание объявил:

— Люблю писателей и Ранджита — все они пьяницы!

За ним семенил толстяк-толмач, звеня золотыми браслетами.

— Сюда, ваша высокочтимость! — он указал на павильон по соседству, приготовленный для руси-казаков.

— Геть за мной! — несколько развязно махнул нам Платов.

Я, не понимая до конца, следует ли мне идти, замер недвижим.

— Тебе особое приглашение нужно? — злобно окликнул меня атаман.

Делать нечего, потащился вслед за полковниками.

И с порога наткнулся на обвиняющий взгляд атамана, развалившегося на стуле — по моей просьбе сей малоизвестный в Пенджабе предмет был поставлен в гостевом шатре. Мне еще не доводилось стать объектом гнева Платова — лицо его мгновенно стало суровым, даже ужасным, морщины резко обозначились, глаза налились бешенством, он едва сдержал себя, чтобы не обрушить на меня все кары господни. Я слышал, что он легко заводился, мог наговорить резкостей, совершить непоправимое…

Почувствовал, как кровь запульсировала в висках — все происходящее было настолько несправедливо, начиная со стула, на котором сидел атаман, что хотелось громко заорать: «Да пошли вы!»

— Гарцевал наш Петро, гарцевал, да с коня упал, — насмешливо уронил Платов. — Чалму напялил. В одной суме да в одной каше — не забыл, казаче?

Промолчал. Но голову вздернул гордо, не чувствуя за собой вины.

— Ты кого нам в спутники пристроил? Твои горцы-афганцы такую резню затеяли на Хайберском перевале — еле ноги унесли!

Саланги? Неужто они схлестнулись с хайберскими афризиями? Я-то чем виноват?

— Пока шли землей авганской, только и разговоров — юзбаши Петр то, юзбаши Петр сё… Сотник! — возвысил голос атаман. — Ты часом берега не попутал? Не забыл, от какого корня произрастаешь?

— Я…

Платов не дал мне договорить.

— А что я слышу в сикхском краю⁈ У нас тут новый генерал-атаман объявился. Армия у него, понимаешь, своя! Хотел есаулом наградить — промашку дал! Ты у нас, оказалось, уже полковников перерос. Молокосос! — взревел он. — За старой головой как за каменной стеной, а за головой молодой как за оградкой навозной — ступай прочь, Петро!

— Слово хоть можно молвить? — задыхаясь от злости, спросил я.

— Слово? Тебе слово⁈ Сотню разбаловал так, что пришлось ей батогов всыпать!

Моим ребятам⁈ Кнута⁈

Вспыхнув как порох, я развернулся и выскочил из шатра, чувствуя, что еще немного, и дело дойдет до сабель! Дюжа, уловив мой настрой, уже был готов обнажить шашку.

Я выскочил под навес и побежал вперед, ничего не различая, не разбирая, кто передо мной. Домчался до своего аргамака, вскочил в седло и понесся к реке. Туда, где шла переправа казачьего войска.

Боже, ну и короткая у атамана память! В одной суме и одной каше — он упрекнул меня в том, что я оторвался от казачества! После нашего разговора будущее представлялось мне в самом мрачном свете — походный атаман не тот человек, кто легко прощает или меняет свою точку зрения. Как у нас на Дону говорят: с богатым не судись, с сильным — не борись. Втемяшилось ему в голову, что я перешел рамки — теперь жди беды.

Поскакал, сломя голову, полыхая как факел и выискивая знакомые лица. Пролетел мимо своего туземного полка, не обратив внимания на приветственные клики. Сикхи-кавалеристы давно разрушили строй и носились туда-сюда — пришлось немного покружить, чтобы добраться до быстро формируемого казачьего стана. Друзья друзьями, но донцы в белых рубахах и в штанах с красными лампасами не забывали, что находятся в чужой стране — окапывались, ограждая себя валами и расставляя единороги по углам. Лодки с другого берега продолжали сновать туда-сюда.

Первым, кого встретил из знакомых, оказался Рерберг. Уже подпоручик, он беседовал с Волковым. При виде меня Женя радостно вспыхнул, но не посмел прервать нашего «звездочета».

— Петр? — удивленно произнес Федор Исидорович, все такой же отстраненный, пребывающий в своем мире географических открытий и не желающий отвлекаться на постороннее. Он кивнул мне, будто не расставались на месяцы, и продолжил свою речь. — Принимая в соображение краткость времени, кое путешественник в проезд чрез чуждые страны может уделить наблюдению предметов, не относящихся прямо к его цели, имею сообщить следующее наблюдение: погоды нам благоприятствуют, период дождей завершился, реки не выходят из берегов, жара отступает, жизнь торжествует…