Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"
– Понимаете, Николай за мной ухаживает, очень хорошо ухаживает. Он заботливый. Но когда я, когда мне… – Маша не знала, как ей это сказать. – Ну, когда по нужде, он тоже помогает, а мне стыдно.
– Ну, милая, – понимающе вздохнула Пелагея, – а че делать-то? Бог терпел и нам велел.
– Да я понимаю, – заторопилась Маша. – Но у меня скоро начнется, ну, это, как его… – Она не знала, как объяснить матери Николая, не знала, как это называют в деревне. – Ну, что у всех женщин каждый месяц…
– Краски, че ли? – перебила ее Пелагея. – Ох, милая, о том я и не скумекала. Не, так не годится! Не мужское то дело! Еще чего не хватат! Сами разберемся. Я тебе дочку пришлю, Катюху, она все сделат.
– Спасибо, спасибо вам, – прошептала Маша, целуя руку женщины, поправлявшую одеяло, и испугалась ее изменившегося лица.
Мать Николая охватил ужас, она отдернула руку и запричитала:
– Да ты че, милая, ты че? Ты че делаш-то, красавица?
Пелагея Кузминична быстро засобиралась, все так же со страхом поглядывая на Машу, о чем-то тихо переговорила на улице с сыном и ушла, благо дождь наконец-то закончился.
Катюха появилась утром. В маленькую избушку как будто влетел вихрь, крутнулся смерчем и с визгом повис на шее Николая.
– Задавишь, Катюха, – смеялся он.
– Ага, тебя, бугая, задавишь, – отвечала сестра.
Маша с улыбкой рассматривала молодую девушку. Такая же, как мать, небольшого роста, очень складненькая, стройная, светловолосая. Коса в руку толщиной, чуть вздернутый носик, пухлые губы. Похожа на мать, но в лице есть и какое-то неуловимое сходство со старшим братом. Одета тоже по-городскому: серая юбка с оборками и голубая блуза с рюшами, на плечах платок.
– Меня Катюхой зовут. – Она присела на лавку рядом с Машей. – Подружимся?
– Конечно, подружимся, – ответила Маша. – А почему Катюхой? Катей.
– Не знаю, меня сызмальства так зовут. Только батюшка в церкви да Кольша в письмах с войны Катериной звали.
Катя расхохоталась. Она вообще производила много шума и не умолкала ни на минуту. Распаковав притащенный с собой довольно большой тюк с какими-то вещами и продуктами, она заявила брату:
– Маманя велела тебе косулю добыть. Цар… – Она спохватилась. – Маше мясо надо. И рыбы надо в Мурзинке прикупить.
Маша не обратила внимания на Катину оговорку. Она улыбалась – все ее страхи разрешились. Больше того, она приобрела собеседницу. А то из Николая и пару слов порой было трудно вытянуть.
Так и получилось. Теперь больше времени с Машей проводила Катя. Она взяла на себя и уборку, и готовку, что сразу отразилось на общем настроении: готовила Катя куда лучше и разнообразнее Николая. Но главное, с ней можно было поговорить. Болтала Катя без умолку. Теперь Маша знала характеристики всех представительниц женской части населения Коптяков, знала, чем живет и дышит деревня. Доверила ей Катя и свою мечту о замужестве:
– Мне семнадцать, уже засиделась-то в девках! Маманя не хочет меня за коптяковского выдавать, хочет за поселкового! А где они все? Кто на войне сгинул, кто служит, а кого вон в Красную армию забират! Нету женихов! В прошлом месяце в городе свадьбу видала! Жених такой баской да справной, а девку взял – тьфу! Глядеть не на че! На кого парни таращатся?
«Господи, – думала Маша, – какая она славная, какая мама у нее хорошая. И Коля. Что бы я без них делала? Лежала бы, наверное, где-нибудь мертвая».
Однако же, как только Маша пыталась узнать у Кати что-либо о себе, та сразу умолкала и на все Машины вопросы отвечала:
– Кольша не велел.
Но кое-что она все-таки узнала, хотя довольно своеобразным образом. Она попросила Катю осмотреть ее ноги. Та удивилась, но посмотрела.
– Ну и че?
– Подошвы какие?
– Розовые, – хихикнула Катя, – ну прямо как у младенца!
– Значит, не крестьянка! – сделала вывод Маша. – Босиком не ходила.
– Не, не ходила, – расхохоталась Катя.
«И руки не такие, как у Пелагеи Кузьминичны, – подумала Маша, – и даже не такие, как у Кати. Тяжелой работы не знали. Значит, дворянка? Или нет?»
Николай добыл-таки косулю, и Катя сварила суп. Разрезав мясо на мелкие кусочки, кормила Машу, давая запивать бульоном из кружки. Маша так наелась, что опьянела от сытости. Она с благодарностью смотрела на Николая и Катю, на глаза наворачивались слезы.
– Мне вас Бог послал, – прошептала она.
Через пару-тройку дней опять появилась Пелагея Кузьминична. Повязки с головы и с руки Маши она сняла. И вообще была довольна своей подопечной – раны заживали хорошо. И в целом девушка явно шла на поправку. Стала бодрее и веселее, уже могла занимать положение полусидя, откинувшись на подушки. Начала есть сама.
– Ты сама, сама теперича снедай, – велела ей Пелагея Кузьминична, – а то у тебя ручка-то совсем ослабла. А с головкой-то все ладно, все зажило. И волосы отрастат.
Маша захотела на себя посмотреть. Знала, что, залечивая ей рану на голове, остригли волосы. Катя достала маленькое зеркальце и поднесла ей к лицу. Маша ахнула.
– Господи, что это?
– То смерть косой огненной над тобой махнула, – сказала Пелагея, – и след свой оставила.
На коротко остриженных волосах надо лбом была отчетливо видна седая прядь. Разглядывая себя в зеркало, Маша подумала, что вот такой, коротко стриженной, она себя уже когда-то видела.
– Чехи-то пришли? – спросил молча наблюдавший за ними Николай.
– Пришли, – ответила мать. – И чехи твои пришли, и наши ахвицера. Вчерась толпой в Коптяки наезжали. И поручик наш с ними, и брат его. Забрали мужиков наших, Швейкина и других, и пошли к Ганиной Яме. Искали тама долго. Швейкин грит, много че нашли, вещей разных. А шахта пустая! Нету никого! И в городе ишшут, и в Верх-Исетском. И много находют.
Пелагея искоса глянула на княжну и перешла на шепот.
– Бают, коли найдут, дак того и в острог! Вещей царских наташшили, дурни, а того не скумекали, что искать будут. Бают, кардинер царский ходит и смотрит, како вешши царские узнат, пальчиком тыкнет, и того разом имат и в острог!
– Камердинер, наверное, – поправил мать Николай.
– Че? Ну да, я тебе и баю – кардинер!
– А что такое Ганина Яма? – спросила вдруг княжна.
Пелагея Кузьминична закашлялась.
– Место такое, – ответил Николай, – пруд в лесу.
На следующий день Маша попросила вынести ее на улицу, благо Пелагея Кузьминична это разрешила. Николай, немного смущаясь, подошел к лавке и бережно поднял на руки одетую в длинную белую рубашку Машу. Проходя через низкую дверь, ему пришлось наклониться, и Маша, чтобы удержаться, обняла его здоровой, левой рукой за шею. Когда за порогом Николай распрямился, Машина голова привалилась ему на плечо, а ее щека коснулась его щеки. Щека была немного колючая, от нее чуть-чуть пахло табаком, а из-за воротника косоворотки – терпким мужским потом. У Маши все поплыло перед глазами. Ей вдруг безумно захотелось, чтобы он унес ее на руках далеко-далеко и чтобы долго-долго не отпускал.
Потом они сидели на скамейке под навесом. Сидели молча, рядом, касаясь друг друга мизинцами. Слов было не нужно. Катюха то и дело выглядывала из избушки и улыбалась.
Когда Николай клал ее обратно на лавку, он, случайно или намеренно – девушка не знала, – коснулся губами ее щеки. Чуть-чуть коснулся. Потом распрямился и быстро вышел. Маше показалось, что сердце выскочит наружу, так оно колотилось. Щеки горели, она плохо понимала, что говорит ей Катя, которая, как обычно, не закрывала рта.
Катя, наконец-то заметив состояние княжны, подсела к ней.
– Ты че, Машуня, че с тобой?
Маша вдруг подалась вперед.
– Катя, а у Коли есть невеста? Ну или возлюбленная?
Она почувствовала, как заливается краской.
– У Кольши-то? – расхохоталась Катя. – Да ты че?
А потом нахмурилась и, быстро придвинувшись к Маше, торопясь, чтобы ей не помешали, проговорила:
– Да он же по тебе сохнет! Вот те крест!
Маше показалось, что что-то взорвалось внутри нее, что покраснели не только щеки, но и пальцы на ногах. Она, задыхаясь, откинулась на подушки и замерла в каком-то оцепенении.