Читать книгу 📗 "Приключения Печорина, героя из нашего времени (СИ) - Ангелов Августин"

Тут мои самоуспокоительные мысли прервал незнакомый усатый человек, распахнувший дверь настежь со скрипом петель и показавшийся в дверном проеме.

— Кто вы? — спросил я. И голос мой прозвучал слабо и осипло.

— Я денщик, ваше благородие, — последовал ответ. — Рад, что вы уже сами смогли сесть…

И только тут до меня начало доходить, что, в сущности, за свое попаданчество я сразу получил повышение по службе. Ведь здесь у них в 1834 году прапорщик соответствует чином нашему младшему лейтенанту! То есть, я тут уже сразу автоматом в офицеры произведен! Вот какой неожиданный положительный аспект выяснился! И это тем более хорошо, поскольку в здешней Российской Империи социальный статус весьма важен для жизни. Понятное дело, что нижним чинам живется тяжеловато и плоховато по сравнению с господами офицерами. Вот, хотя бы, «благородием» здесь меня называют, а не крысой тыловой. Уже приятно. Да и денщик мне полагается, что тоже лишним не будет.

— Как звать? — спросил я усатого, но довольно молодого парня в солдатской форме.

— Иваном зовут, Иван Тихомиров я, — сказал денщик. — А вы, ваше благородие, получается, совсем запамятовали после удара. Но, я слышал, что такое бывает, а потом проходит…

— Отставить разговоры! Лучше докладывай, зачем явился, — велел я, отметив про себя, что мои слова прозвучали уже тверже, хотя тембр был теперь другой, не тот, к которому я привык.

— Так фельдшер приказал повязку вам поменять и компресс снова наложить на ушибленную голову, — проговорил денщик.

А я хмыкнул:

— Хм, фельдшер, говоришь? Так пусть сам придет. Нечего ему свои обязанности на других перекладывать.

Денщик попытался фельдшера оправдать:

— Так он же, ваше благородие, с ранеными возится. Много их у нас после боя, а он один такой на всю крепость. Всю ночь возился, даже не спал.

Но я настаивал:

— Все равно иди и зови. Скажи, что я его к себе требую. Хочу взглянуть на него.

— Слушаю-с, ваше благородие, — кивнул денщик и побежал выполнять.

А я, по-прежнему сидя на кровати, думал о том, что при таком раскладе для меня перспективы сделать офицерскую карьеру сразу рисуются. И никакого высшего военного училища оканчивать не нужно. Раз я тут младший офицер, значит, отучился уже, как положено. Только не ясно, когда, где, как и какое заведение оканчивал? Ничерта не помню.

Поймал себя на том, что в голове одни мои собственные воспоминания крутятся. И совершенно непонятно, как так получилось? Ведь я уже увидел, что руки, ноги, да и все остальное тело не то, не мое собственное. Оно принадлежало другому человеку, а моим в нем, получается, было только сознание. Неужели, этот здешний Печорин после падения с лошади дух испустил, а моя душа в его тело вселилась? Все именно на такой расклад указывает. Вот и не верь теперь в переселение душ…

Фельдшер довольно скоро явился в сопровождении денщика. Он оказался сухопарым немолодым поседевшим мужчиной с глубокими морщинами на лбу. Его выцветшие серые глаза ввалились и покраснели, а под ними лежали тени. Действительно, он выглядел уставшим, пробурчав с порога оправдания:

— Не извольте гневаться, ваше благородие, что я сам не явился, а денщика попросил повязку вашу переменить. Раненых у меня полный лазарет после вчерашнего сражения.

— Да не гневаюсь я, раз уж ты все-таки пришел. Только не помню ничего. Память у меня отшибло, как упал. Тебя как зовут не помню.

— Антон я. Нестеренко моя фамилия, — представился фельдшер. — Контузия у вас, ваше благородие, потому и запамятовали. Вам лежать надобно. Покой нужен организму-с. Иначе может и до горячки дойти.

Военный лекарь быстро осмотрел мою голову, промыл рану на затылке чем-то жгучим со спиртовым запахом, отчего стало больно, и я едва не вскрикнул. Потом он жилистыми руками наложил свежую повязку, тщательно обмотав мне голову белой материей, похожей не на бинт привычного вида, а на полосу, отрезанную от простыни. После этого он велел отдыхать, не вставать с кровати еще сутки, и ушел обратно к другим раненым.

Я не возражал против отдыха, но мыслей о покое у меня не было. Я старался понять, где я, кто меня окружает и как мне теперь жить в этом теле того самого Печорина. Как только фельдшер ушел, я попросил денщика побрить мне щетину на щеках. Вскоре Иван притащил откуда-то тазик с теплой водой, кусочек хозяйственного мыла и опасную бритву. Оставалось лишь полагаться на то, что денщик обучен искусству цирюльника в достаточной степени. Но, он справился вполне неплохо. Когда он закончил, я попросил принести мне зеркало, и Ваня подал мне небольшое овальное в серебряной рамке.

Когда я взглянул на свое отражение, то обомлел. Передо мной был не я, а другой человек: молодой мужчина лет двадцати пяти, с бледным, но выразительным лицом и со светлыми волосами. Если что в этом лице и указывало на меня прежнего, так это глаза, которые остались карими. Но, взгляд теперь стал другой, не осоловелый и не усталый, а пронзительный, холодный и дерзкий. Вид у физиономии был немного помятый, а выражение лица казалось разочарованным, как у Пьеро, и, в то же время, немного ехидным, насмешливым, как у клоуна-весельчака, чему способствовала линия тонких губ с их уголками, приподнятыми наверх под худые щеки.

— Так вот ты какой, тот самый Григорий Печорин… — прошептал я.

Это был он. Но теперь — это был я!

Вскоре ко мне заглянул Максим Максимович. Он принес в плетеной корзинке бутылку кахетинского вина, круглые лепешки, вроде лаваша, готовые поджаристые шашлыки из баранины, свежую зелень и фрукты. А денщик ради такого случая придвинул грубый деревянный стол прямо к моей кровати, застелив его небольшой белой скатеркой и проворно расставив посуду.

— Ну что, Григорий Александрович, оживаете? — спросил штабс-капитан, усаживаясь на табурет напротив меня.

— Потихоньку. Спасибо, что не бросили там, в ущелье, — ответил я, стараясь говорить так, как, по моим представлениям, говорил бы настоящий Печорин. Хотя я понятия не имел, как он говорил на самом деле, а только книжку читал про него и кино смотрел.

— Да что вы, Григорий Александрович! — засмеялся штабс-капитан. — Как же можно офицера своего оставить? Да еще такого, как вы!

— А какой я? — спросил я, пытаясь понять, каким меня здесь знают.

— Да уж больно вы… своеобразный, — Максим Максимович задумался. — Умный, храбрый, но будто вам все надоело. Или будто вы ищете чего-то, чего здесь нет.

«Значит, Печорин уже успел прослыть скучающим циником», — подумал я.

— А что было перед боем? — спросил я осторожно. — Я, кажется, много чего забыл после того, как ударился головой. Даже сам этот момент, когда с лошади упал, не припомню.

Штабс-капитан ответил вполне охотно:

— Да ничего особенного и не было. Вы, как всегда, вперед в разведку рванули, да нарвались возле ручья на черкесов. Они начали стрелять, в лошадь вашу попали. Вот она и упала, а вас контузило. Мы вас еле отбили. Бой был жарким. Потому раненых много.

«Значит, никаких подозрений у Максимыча пока нет, что Печорин теперь подмененный самозванцем», — облегченно подумал я.

Тут прибежал денщик штабс-капитана, сообщив ему что-то на ухо. После чего Максим Максимович пожелал мне выздоровления и удалился по делам службы. А я попросил у Вани Тихомирова подать мне часы. Он открыл шкаф и подал мне с полки маленькую деревянную коробочку, в которой лежали карманные часы с золотым корпусом и с белым циферблатом, на котором выделялась надпись «Breguet». Ничего себе, какие вещички у меня тут имеются! Эти швейцарские часики весьма дорогие. Да еще и цепочка у них золотая, похоже. Взглянув на стрелки часов, я понял, что провалялся слишком долго. Получалось, что со штабс-капитаном мы не завтракали, а обедали. А завтрак я, по всей видимости, проспал.

Почувствовав себя лучше после еды, я отправил денщика отдыхать в соседнюю комнату, а сам попытался встать с койки. И… у меня получилось. Голова хоть и продолжала кружиться, но уже не столь критично. Потому я осторожно, придерживаясь за шершавую стену, подошел к окну и распахнул ставни. Крепость наша стояла на высоком месте, и вид из окна моей комнаты открывался прекрасный: с одной стороны — достаточно широкая зеленая долина с оврагами. С другой — горы, тоже покрытые зеленью. А за этими горами вдали торчали другие, еще более высокие и величественные с вершинами, покрытыми снегом. Посередине долины бежала по каменистому руслу неширокая речка. Вдоль нее петляла дорога. А вдали располагались какие-то селения, похожие на горные аулы, прилепившиеся на покатых склонах.