Читать книгу 📗 "Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович"
Мысль о слежке сменилась другой. Стрельбу-то в тот вечер открыл старый знакомец, некогда провозглашавший себя лучшим писателем Москвы и всех её окрестностей, Андрий Слива. Человек странной и несчастливой судьбы. Мы виделись с ним в последний раз жарким летом семьдесят восьмого года, при довольно пикантных обстоятельствах. Помню, тогда девочки сдали его милиции прямо в скверике у нашего дома. За непотребное поведение, или, выражаясь научно, эксгибиоционизм. Водилось за ним и кое-что похуже, темные слухи, которые так и не подтвердились до конца, но тень бросили. Потому и получил он свои законные пять лет лишения свободы. И, по всем логическим раскладам, никак не должен был оказаться у подъезда гостиницы «Россия» в тот вечер, да еще с «Макаровым» в руке. Но — оказался. И пока мы, оглушенные нелепостью происходящего, занимались Высоцким, он вопил, надрываясь, хрипя: «Ненавижу, Чижик, ненавижу!» Сначала громко, исступленно, потом — тише, еще тише, еле слышно… Пока не умолк совсем. Навсегда.
Нет, умер он не от моих выстрелов, хотя пули раздробили бедренную и большеберцовую кости — травма страшная, мучительная, способная вызвать травматический, а по-народному болевой шок. Но почему-то не вызвала. Он сохранил и сознание, и волю к действию. Если бы девочки не поспешили, не обезвредили его окончательно, он и лежа в луже собственной крови, мог бы продолжить стрельбу. Такая уж была у него в ту минута неистовая воля.
А еще запомнился запах. Когда я, после того как все стихло, наклонился над бездыханным телом Сливы, то отчетливо почувствовал странный, резкий, «химический» запах, не похожий ни на кровь, ни на порох. И пена. Белесая, мелкопузырчатая пена на посиневших губах. Как у отравленной собаки.
Потом, когда пришлось рассказывать компетентным органам, что и как произошло, версию выработали быстро и удобно: Слива, дескать, выкрикивал мое имя, потому что я его подстрелил. А в Высоцкого стрелял из общих, так сказать, соображений. Из черной зависти. Он же был известен как человек невероятно, патологически завистливый, наш покойный Андрий Слива. С бездарностями такое случается. Зависть гложет их пуще червя, толкает на глупости, а то и на преступления. Сплетни распускают. Доносы пишут. Стреляют, правда, редко. Зачем стрелять, когда можно донести?
Оставались вопросы, неудобные, как этюд с дуалями. Как он, Андрий Слива, оказался на свободе раньше срока? Откуда взял оружие? И главное — почему умер? Не от пуль же моих, в самом деле. Компетентные товарищи, с лицами непроницаемыми, как статистика уголовных преступлений, заверили меня: этим займутся. Уже занимаются. Тон их голосов не оставлял сомнений: заниматься будут долго, тщательно и, вероятно, безрезультатно. Тайна должна остаться тайной, как подобает государственной тайне третьего разряда.
Насчет «почему умер» у меня, однако, созрела своя версия. Не медицинская, нет. Скорее — из области мрачных городских легенд и наблюдений за подпольной жизнью столицы. Я думал долго, вспоминая этот странный, «аптечный» запах и пену на губах. Я думаю, что Андрий был под воздействием какого-то вещества. Сильнодействующего. Одурманивающего. Берсеркерского. Какого именно — кто ж знает? Мир ведьм и ворожей нынче не то что в средневековье — он разросся, обогатился достижениями науки. Грибы, да не простые, а с болота за МКАДом? Травы, собранные на заброшенных пустырях под присмотром старухи с глазами, как мутные бусины? Ягоды волчьи, да не те, что в лесу, а вымоченные в чем-то нехорошем? Или экзотика: сушеные насекомые, толченые улитки, лягушачья икра, настоянная на лунном свете и ненависти? Всё идет в дело у современных колдунов. А сверху — присыпка химии, дитя двадцатого века. Век-то у нас какой? Химический! И я уверен, как в том, что завтра взойдет солнце (если, конечно, небо не затянет олимпийской дымкой), что Андрий то ли сам, в приступе отчаяния или мании величия, принял некое снадобье, то ли ему «предложили» — да так настойчиво, что отказаться было смерти подобно. И убивать-то он шёл не Владимира Семеновича, а меня. Чижика. С самого начала. Просто перепутал в наркотическом экстазе, в чаду безумия. Увидел: слева — Надежда, справа — Ольга, а посредине кто? Посредине — я, Чижик, небрежно опирающийся на капот «Матушки», заветной мечте любого гражданина. У меня есть, а лучший писатель Москвы и окрестностей сидит в коммуналке в потёмках, потому что и за свет заплатить нечем! Вот она, искра, от которой вспыхнул пожар ненависти.
И начал стрелять. А потом умер — опять же, я уверен, не от моих пуль, а от яда. От того зелья, что подстегнуло его сердце, как кнут загнанную лошадь, а потом оборвало его бег. Вызвавшего мгновенный инсульт. Представляю, какое давление было у Андрия в тот миг — под двести пятьдесят, не меньше! Одноразовый берсерк. Живая граната замедленного действия. Убивая других, умираю сам.
Пистолет… Пистолет Макарова, но без серийного номера. Нет, не спилен. Номера не было с самого начала. Так бывает? В нашем огромном, загадочном отечестве — еще как бывает! Иногда для особых случаев выпускают партии, самые малые. Без опознавательных знаков. Для невидимых рук, выполняющих невидимые приказы. А то и вовсе: не перевелись еще умельцы-самородки, что в подпольной мастерской, в гараже, заваленном стружкой и запахом машинного масла, могут собрать «на коленке» пистолет, а ля Прохор Порфирич — грубоватый, но смертоносный. На безрыбье и рак — пистолет.
Второе соображение: попасть в человека с шести шагов — дело не архисложное, но и не совсем уж простое для дилетанта. Без тренировки, без привычки к отдаче и грохоту выстрела, бывало, и в собственную ногу попадает неопытный стрелок. Судя по тому, как Слива держал оружие (хотя и дрожали руки), как целился (хоть и плохо), его готовили. Натаскивали. Но видно, торопились. Или сам ученик оказался нерадивым. Иначе он попал бы все три раза, с таких-то смешных метров! А он попал только однажды — в Высоцкого. Две другие пули, словно слепые, пробили дверцу «Волги» и застряли в кожаном сидении, откуда их потом аккуратно извлекли пинцетом, как занозы. Нет, в картотеках ствол, разумеется, не значился. Призрак стрелял из призрачного оружия.
Будут искать, будут, заверяли компетентные товарищи. Возможно, и развяжут ниточку. Возможно. Но мне, Чижику, об этом, само собой, не сообщат. За ненадобностью. Тайны Кремля, даже самые маленькие и грязные, должны оставаться в стенах Кремля. Или раствориться в архивной пыли. Так уж заведено.
О происшедшем ни одна газета не обмолвилось ни единым словом. В Советском Союзе такого просто не может быть! Ни громких убийств у гостиниц, ни взрывов, ни пожаров, ни цунами. Ничего плохого. А раз не может быть, то его и нет! Солнце светит, флаги олимпийские трепещут на ветру, народ радуется предстоящему празднику спорта. И точка.
Я остановился у киоска «Союзпечати». Очередь из трех человек. Купил свежий номер «Вечерней Москвы». Заметил любопытное: рядом с привычными «Опалами» и «Космосами» лежали, вызывающе яркие, пачки «Мальборо» и «Кэмэл». По рублю за пачку! А прежде, у спекулянтов, трёшку стоили. Порадовался за курильщиков — вот она, заграничная мечта, материализовавшаяся в картонной коробочке. Порадовался и тому, что сам не курю.
Чуть дальше, у импровизированного прилавка, шла бойкая торговля пивом «Синебрюхов». Длиннющие очереди первых дней сменились очередями средними, терпеливыми, минут на тридцать-сорок. Народ брал по-прежнему жадно, насколько хватало сил унести и денег в кошельке. Опять же рубль — но уже за жестяную банку. Напиток заграничный, праздничный. Я и к пиву равнодушен. Однако за москвичей искренне порадовался. Могут теперь, сидя перед телевизором, с банкой «Синебрюхова» и сигаретой «Мальборо», вообразить себя хоть ненадолго где-нибудь в Хельсинки или Стокгольме. Иллюзия заграницы за два рубля на всё про всё — недорого!
И тут ко мне подошел очередной шкет. Лет пятнадцати, глаза бегающие, руки в карманах ветровки. Оглянулся по сторонам и вполголоса, конспиративно, предложил: «Дядя, картонку 'Мальборо» не желаете? Всего полтинник! Заманчиво: купишь пустую пачку от «престижных» сигарет за полтинник, набьешь ее дешевыми «Ту» или «Стюардессой» — и щеголяй перед сверстниками-нищебродами, создавая видимость шика. лепота.
