Читать книгу 📗 "Тренировочный день 3 (СИ) - Хонихоев Виталий"
На песчаном склоне одного из оврагов сидели двое и что-то сосредоточено мастерили на коленке, ведя неторопливую беседу.
— Зуб шатается. — говорит Володя Лермонтович и запускает пальцы в рот, ощупывая шатающийся зуб: — неудобно во рту как-то…
— Давай мы его ниткой рванем? — предлагает его закадычный друг, Никита Тепляков: — как в книге — привяжем к дверной ручке в классе и подождем, когда физрук придет. У него руки сильные, он тебе враз зуб выдернет.
— Не дам я себя к дверной ручке привязывать. — отвечает Володя и убирает руки, вытирает их об штанину: — ты, Никитос, лучше не болтай языком попусту, а работай. Измельчай все как следует.
— Да я вроде измельчил. — отвечает Никита и отстраняется, давая Володе оценить результаты его трудов. Володя наклоняется, изучая смятый листок в клеточку, вырванный из тетради. На листочке были сложены кусочки прозрачной целлулоидной линейки, так называемой «Командирской» линейки, с трафаретами прямоугольников и ромбов, с транспортиром и углами, а еще с силуэтом самолета. Такой линейкой было удобно рисовать в тетради карты сражений, воображая себя генералом, склонившимся над картой перед решающей битвой. Однако у этой линейки была еще одна важная функция, будучи подожженной она очень быстро горела и нещадно дымила. Самое то для дымовухи.
— Слишком крупные куски. — заявляет Володя и тычет пальцев в обломок линейки с куском транспортира: — ты чего? Как мы все это в фольгу потом заворачивать будем? Не ленись, ломая как положено все. Видишь же, я занят. — он поднимает вверх руку, показывая пустой стержень от шариковой ручки: — фитиль делаю.
— Ладно, сейчас сделаю. — отвечает Никита, начиная ломать обломки «Командирской» на еще более мелкие части: — жалко, что у нас теннисного мячика нет, они тоже дымят будь здоров и горят ого как!
— Дюша сказал, что селитру достать может. — замечает Володя: — самую настоящую! Если с дымным порохом смешать, то кааак рванет потом!
— Дюша звездит как дышит. — Никита заканчивает разламывать линейку и снова собирает все в вырванный из тетрадки листочек бумаги в клетку: — в прошлый раз он нам свистел будто тетю Катю из продуктового в кладовке трахнул, помнишь?
— Да не свистел он! Он правда ее трахнул! И не в кладовке, а в подсобном помещении. Там еще ящики деревянные стоят, он же говорил, что прямо на ящиках ее и оттарабанил! Юбку задрал и к стенке прижал!
— Да твой Дюша свистит как дышит! Тетя Катя взрослая совсем, ей сколько уже? Двадцать восемь наверное? Кому твой Дюша сдался, трахаться с ним на ящиках… — сопит Володя, счищая серные головки от спичек и утрамбовывая их в пустой стержень от шариковой ручки.
— Ну не знаю… помнишь ребята за гаражами рассказывали, как тетя Катя к какому-то из них приставала? Ну типа звала в подсобку, шоколадные конфеты предлагала? — Никита смял листок с обломками линейки и принялся обертывать его в фольгу. Володя тем временем достал перочинный ножик и обрезал стержень от шариковой ручки, сделав его покороче. Забил остатки серных головок от спичек и полюбовался на дело своих рук.
— Мне тетя Катя не нравилась никогда. — невпопад говорит он, доставая новый коробок спичек: — о, снова Балабановские с зелеными головками…
— Балабановские… Если тетя Катя тебе не нравится… то кто тебе нравится? Инка Коломиец? Или Нарышкина?
— Да не нравится мне Нарышкина! — Володя ерзает, устраиваясь поудобнее на песчаном склоне: — еще и имя такое… Елизавета. Как будто товарищ Сухов ей письмо пишет.
— Ага. — кивает Никита: — душа моя рвется к вам, ненаглядная Елизавета Матвеевна как журавль в небо, однако же случилась у нас небольшая заминка… эх, мне бы наган как у товарища Сухова! Или даже маузер! В прошлый раз с Поповичем в тире круто постреляли, я аж две девятки выбил! Пистолет такой тяжелый…
— Я с дедом на охоту ходил, он мне дал из ружья бахнуть. — говорит Володя, забивая стержень зелеными серными головками: — знаешь как потом в ушах звенело? Два дня ничего правым ухом не слышал. Только звук такой — иииии, как будто комар постоянно над ухом жужжит.
— Ого. — проникается уважением Никита: — правда, что ли⁈ И как? Отдача была?
— Как-как. Каком кверху. В плечо садануло, синяк был вот такенный. — отвечает Володя и поднимает срезанный стержень, забитый серой: — все, фитиль готов, давай сюда дымовуху. — он забирает шарик из фольги у Никиты и вставляет стержень. Сминает фольгу, перочинным ножиком проделывает несколько отверстий. Отстраняется и критически оглядывает свою работу с разных сторон.
— Классно получилось. — говорит он: — совсем как бомба настоящая. Как у карбонариев и бомбистов. Еще осталось?
— Не. Все, кончилась линейка. — разводит руками Никита: — всего две же было. И неваляшка тоже кончилась. Я думал от нее много пластика будет, а она оказывается внутри совсем пустая, да и стенки тонкие… едва на пару хватило.
— Жаль. Но ничего, мы сколько… пять штук сделали. На, держи. — Володя кидает сделанную бомбочку-дымовуху своему товарищу: — потом в городском парке запалим. А еще одну я Лизке под дверь кину.
— Нарышкиной?
— Точно. Пусть попрыгает, а то в последнее время она с подругами уж больно ласковая к Поповичу стала.
— Да она всегда к нему неровно дышала. Помнишь, как Попович помогал ей через козла прыгнуть? Прямо за талию вот так брал… наверное налапался. И вообще он же на физре всех девчонок трогать может, озабоченный. А ты же видел какая у него девушка краля? Я бы такую в подсобке на ящиках… — Никита причмокивает губами: — оттарабанил бы. Эй! — он возмущенно хватается за голову: — за что⁈
— Чтобы глупостей не говорил. Оттарабанил бы он ее… — ворчит Володя: — где она, а где ты. Она мастер спорта по волейболу, между прочим. А ты двоечник и в пионеры тебя предпоследним приняли!
— Ну и что. Я же так… гипотетически. В смысле — если бы она дала. Вдруг она по малолеткам, как тетя Катя? Или как та вожатая, что в «Орленке» весь свой отряд в душевую сводила. Я бы к ней в отряд хотел попасть…
— Озабоченный ты Никитос.
— Я? А ты-то сам! Как она села на учительский стол перед тобой, так ты сразу покраснел и в туалет убежал! Колись, увидел там что? Она хоть трусы под юбкой носит? Какого цвета? Колись, Лермонтович! Мне с моего места вообще ничего не было видно, как я шею не тянул — ничего не увидел. Чуть как жираф не стал…
— Да я откуда знаю! Не видел я ничего.
— А чего ты выскочил из класса как рак вареный⁈
— Да не в этом дело! Нормальные у нее трусы… хлопчатобумажные, белые. Не в этом дело… — оправдывается Володя: — я не потому…
— А… это когда она сказала, что в субботу с Нарышкиной в баню пойдет. — понимающе кивает Никита: — ну тут у меня у самого чуть кровь носом не пошла. А давай за ними подсмотрим! Ну если они в общественную баню пойдут, которая номер два у Комбината. Там если со стороны кочегарки подкрасться, то вроде есть место, где стекло закрашенное бритвочкой счистили и можно подглядеть… главное, чтобы не поймали нас там, а то потом так влетит.
— В субботу мы же в поход идем. — отзывается Володя: — и не буду я за Нарышкиной подглядывать. Что за глупости.
— Все-таки нравится она тебе. Тили-тили-тесто.
— Драться хочешь⁈ — тут же вскипел Володя Лермонтович: — а ну иди сюда!
— Не, не хочу драться. — Никита выставляет вперед руки в примирительном жесте: — чего ты взъелся? Ну нравится и нравится, мне вон Барыня нравится в нашем классе.
— Новенькая? В очках которая? А чего тебе в ней нравится? — мгновенно успокаивается Володя и садится на песок.
— У нее грудь видал какая? Большая. Вот за ней я был в бане подглядел…
— Да тебе дай волю ты бы за всем стал подглядывать, озабоченный!
— Это называется — природное любопытство, Лермонтович. Мне любопытно. И в отличие от тебя мне неважно за кем подглядывать. Тебе вот Лизку Нарышкину подавай, а я могу и за Барыней подсмотреть и за Наташкой Гасленко, и за Инкой Коломиец и даже за Тереховой, хотя она и худая как смертный грех. Ну и где твой солдат? Время уже полвторого.
