Читать книгу 📗 "Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович"
Он подошел к главному входу. Дверь, надо отдать ей должное, выглядела неожиданно солидно на фоне общего запустения — массивная, с мощной коробкой. Заперта наглухо. Майор порылся в кармане кителя и извлек ключ. Ключ оказался внушительный, тяжелый, формой и размерами напоминавший куриную лапку, отлитую в стали. Он сдвинул стальную же заслонку, ключ вошёл в скважину. Майор провернул его с видимым усилием. Замок, впрочем, открылся почти бесшумно. Хорошо смазан, должно быть. Дверь, толстая, явно слоёная (дерево-сталь-дерево, как бутерброд), без скрипа подалась внутрь.
— Никакой на свете зверь, — с плохо скрываемой гордостью сказал майор, распахивая тяжелое полотно, — не ворвётся в эту дверь! Сие творение рук человеческих!
Он не договорил. Как по мановению волшебной палочки, а точнее, по сигналу, который, видимо, разнёсся по невидимым проводам, со стороны столовой показались двое солдат. Бегом-бегом-бегом. На груди — автоматы Калашникова. Лица — не юношеские. Взрослые лица. С жесткой складкой у губ и прищуром бывалых глаз. Сверхсрочники. Сержант и старший сержант. И лица, и хорошо сидящая форма, и сама манера держаться — всё дышало выучкой, дисциплиной и той особой «душой», что вкладывается в службу годами. На положенном расстоянии, четко, как на плацу, они перешли на шаг. Старший доложил, отчеканивая каждое слово:
— Товарищ майор! Наряд по сигналу «Тревога-1» прибыл в полном составе! Старший сержант Петренко! Сержант Игнатов!
Голос был твёрдый, без тени волнения. Майор кивнул, едва заметно.
— Вольно. Проверка объекта. Можете следовать на пост.
— Есть следовать на пост! — ответил старший сержант, и оба, развернувшись с идеальной синхронностью, зашагали обратно, к столовой. Верно, на свой пост. Тишина снова сомкнулась, но теперь она была иной — настороженной.
— Объект, как вы знаете, находится в режиме консервации, бездействует, — пояснил майор, как бы извиняясь за суету. Голос его был ровен, но в глазах читалось удовлетворение от слаженности системы. — Соответственно, любое вскрытие штатного входа автоматически включает сигнал тревоги на посту охраны. Элементарные меры предосторожности. Когда объект заселен, разумеется, система деактивируется.
Мы переступили порог, оставив за спиной сосны, тишину и майский воздух. Внутри пахло старым деревом и почему-то пчелиным воском. Первое впечатление: не совсем хрущевка, но очень близко к тому. Однако, присмотревшись, понимаешь разницу. Все было поразительно чисто. Полы, старый линолеум, но вымыты до блеска. Стены в мой рост, выкрашены масляной краской в неопределенный зеленовато-голубой цвет — «госпитальный», как его иногда называют. Выше — побелены старой, уже не первой свежести, известью. Никакого запаха свежей краски или штукатурки — значит, ремонт проводился давно. Но при этом — ни облупившихся участков, ни царапин, ни надписей. Объект, несомненно, достоин звания «Дома высокой культуры быта», если бы такое звание присваивалось бункерам.
Коридор, длинный, прямой, освещен редкими тусклыми светильниками под потолком — те самые, «трамвайные», экономичные, дающие ровно столько света, чтобы не споткнуться. По обе стороны — одинаковые, покрашенные в тот же «госпитальный» цвет двери с металлическими номерками. Как в самой заурядной сельской гостиничке, где останавливаются агрономы или ветеринары. Номера двузначные: «11», «12», «13»…
Майор достал из кармана другой ключ — поменьше, обычный «личиночный» — и открыл дверь с номером «12». Дверь скрипнула. За ней — темнота. Густая, непроглядная, как в погребе. Майор нащупал выключатель. Щелчок. И загорелся свет. Не яркий, не праздничный, а именно такой, как в трамвае поздним вечером — тусклый, желтоватый, плоский. Он не столько освещал, сколько обозначал предметы, отбрасывая длинные, неясные тени.
Обстановка предстала во всей своей «гостиничной» простоте, сельского, вернее, армейского типа. Две железные кровати, покрытые серыми байковыми одеялами. Между ними — две тумбочки, простенькие-простенькие. Посредине круглый стол, на котором на стеклянном круглом подносике стеклянный же графин и три стакана. И в углу, на небольшой полке, венец цивилизации: телевизор. Маленький, транзисторный, черно-белый, экран не больше почтовой открытки. Пол — паркетный, голый, безо всяких следов ковриков или дорожек. Холодный и звонкий под каблуками.
— Но почему окна такие темные? — спросила Лиса, подходя к одному из окон. Снаружи, сквозь стекло, должен был литься свет, но здесь царил полумрак. Стекло казалось непрозрачным, закопченным.
— Ах, окна! — оживился майор. — То, что видно снаружи — это, собственно, и не окна вовсе. Фальш-окна. Имитация. — Он подошел к тому же окну. — Если изнутри… — Он взялся за ручку, вроде бы обычную, но более массивную. — То вот сначала — окно из закаленного стекла. — Он открыл первую створку. За ней открылся не вид на сосны, а… глухая стальная поверхность. — Затем — стальные противоударные ставни. — Майор потянул скобу, и с глухим стуком тяжелые стальные плиты, скрытые в стене, раздвинулись в стороны. уж затем пришла очередь «фальш-окно» из закаленного стекла. Он открыл и их, уже наружу, впустив в комнату свет и свежий воздух. Стало веселей. Хорошо снаружи, на воле. Видны были сосны, кусочек неба.
— При закрытых ставнях, — пояснил майор, любовно поглаживая массивную раму, — можно не опасаться даже пулемётного обстрела. Кирпич, который вы видели снаружи — тоже лишь декоративная оболочка. Несущие стены — армированный бетон. Толщина — шестьдесят пять сантиметров. — Он произнес эту цифру с особым, почти отцовским уважением. — Выдерживает избыточное давление до двух килограммов на квадратный сантиметр.
— Два килограмма? — переспросила Лиса, пытаясь осмыслить эту величину в бытовых категориях.
— Это много, это очень много. Выдержит волну от ядерного взрыва на расстоянии полукилометра. Но до этого, разумеется, не дойдёт! — поспешно, почти успокаивающе, добавил майор. — Убежище совершенно безопасно. Комфортабельно, как видите. Разумеется, — он кивнул в сторону коридора, — это только жилая зона. Основное же укрытие, с системами жизнеобеспечения, фильтрации, запасами воды и продовольствия, расположено этажом ниже. Надёжно. Очень надёжно. — Он замолчал, глядя на свет, лившийся в окна. Кстати, небольшие окна. Деревенские. В глазах Щусева читалась тихая уверенность человека, знающего, что он в крепости. А за окном, меж сосен, беззвучно пролетела птица. Казалось, она и есть та самая жизнь, от которой нас надежно отделяли шестьдесят пять сантиметров бетона, стальные ставни и фальш-окна «Вершины».
Мы вышли в коридор, оставив за спиной номер двенадцать с его фальш-окнами и железными кроватями.
Вернулись ко входу. Одна лестница шла наверх, на второй этаж. Другая вниз.
Включились тусклые лампочки, такие же «трамвайные», как и наверху, лишь обозначая начало лестницы, уходящей вниз.
Лестница была обыкновенной, «хрущевской». Майор пошел первым, его шаги гасли, слово на лестнице была ковровая дорожка. Но дорожки не было. Чистые ступени, бетон. Мы следовали за ним, осторожно ступая. Три марша. Я машинально считал ступени: одиннадцать, потом снова одиннадцать, и ещё одиннадцать. Четыре метра вниз, даже больше.
С каждым шагом вниз ощущение оторванности от мира, от солнца, от сосен за окнами усиливалось. Казалось, спускаемся не в подвал, а в чрево земли, где время течет иначе и мысли становятся тяжелыми, как свинец. Самовнушение, конечно. Даже самопугание. Котенок по имени Гав.
Внизу нас ждала ещё одна дверь. Массивнее предыдущих, с массивными засовами и глазком. Майор вновь задействовал свой арсенал ключей — на этот раз что-то похожее на ключ от сейфа, короткий и толстый. Замок щелкнул с таким звуком, будто открылась крышка гроба.
За дверью те же унылые светильники под потолком, отбрасывающие резкие тени на стены, выложенные голубым кафелем. Запах пчелиного воска усилился.
Перед нами открылся длинный, прямой коридор, по обе стороны которого располагались двери в отсеки. Всё было строго, функционально, лишено малейшего намека на уют. По-спартански. Никаких излишеств. Майор приоткрыл одну из дверей.
