Читать книгу 📗 "Шайтан Иван 6 (СИ) - Тен Эдуард"

— Вопросы с Главным военным судом, — отчеканил Николай, когда я закончил, — оставьте Александру Христофоровичу. Он уладит все неприятности. — Он кивнул в сторону Бенкендорфа, который ответил почтительным наклоном головы. — Да, у графа накопилось к вам много вопросов, связанных с его службой. Прошу отнестись к ним с полнейшей серьёзностью. — Император сделал паузу, его взгляд стал пристальным, испытующим. — А теперь, граф, проясните нам один весьма неприятный инцидент. Что за… безобразие вы учинили с двумя пленными англичанами из отряда Султана? Английский посол являлся ко мне с требованием официальных извинений и компенсации за причиненный им материальный ущерб и… моральный вред.

— Какие безобразия, Ваше Величество? — искренне изумился я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Последнему идиоту должно быть ясно, чем они занимались в лагере Султана! Один — вне всякого сомнения, военный советник. Другой — шпион, куда более опасный. Я вежливо предложил им дать письменные показания. В ответ они… — я сдержанно выдохнул, — позволили себе крайне дерзкий и нецензурный отказ. Прямо в лицо. Оскорбление, ничем не спровоцированное.

В кабинете повисла тягостная тишина. Цесаревич смущенно отвёл взгляд, давясь смешком. Бенкендорф сохранял каменное выражение лица, но в уголках его губ читалось что-то вроде понимания.

— Вот я, в воспитательных целях и для поддержания уважения к званию русского офицера, — продолжал я, стараясь говорить ровно, — и приказал преподать им урок. Порку. И какая же это порка, Ваше Величество? — я с горькой усмешкой махнул рукой. — Смех да и только! По десятку шлепков плетью, не в полную силу. Один сдался уже на девятом, визжал как поросёнок. Второй… — я пожал плечами, — на пятом ударе грохнулся без чувств. Думал — симулянт. Ан нет, действительно сознание потерял. И что вы думаете? — я посмотрел прямо на императора. — Очнувшись, оба сели и написали признания, как милые дети. После чего были мною незамедлительно переданы подполковнику Шувалову, как и положено. Вот и весь инцидент.

— К большому сожалению, граф, — проговорил император, и в его голосе звучала неподдельная досада, — инцидент далек от разрешения. Английский посол осмелился явиться ко мне с нотой протеста. Помимо прочего, он требует официальных извинений и компенсации в размере пятисот фунтов стерлингов — за каждого. — Николай Павлович отчеканил сумму с ледяным презрением. — Естественно, ни извинений, ни гроша они не получат. Однако… — император сделал паузу, выбирая слова, — учитывая, что оскорбление их дворянской чести действительно имело место, и то, что они — подданные иностранной державы… я принял решение. Они получат возможность смыть позор с оружием в руках. Несмотря на запрет дуэлей, в виде исключительной милости. Они вызывают вас. До смерти. Исключительно на шпагах. — Император замер, его взгляд, тяжелый и неотрывный, впился в меня. — Также ставлю вас в известность, граф: вы имеете полное право отказаться.

В голове молнией пронеслось: «Хитрожопый! Задумал чисто. Откажусь — клеймо труса навек, крест на карьере. Дуэль с двумя поочередно… финал туманен». Я смотрел на государя, не отводя глаз, лицо оставалось непроницаемым.

— А… что они выставляют за себя? — спросил я ровным тоном.

— Как… что? — император искренне не понял.

— Граф имеет в виду, Ваше Величество, — тихо вступил Бенкендорф, — что он получит в случае победы. Англичане обретут моральное удовлетворение и по пятьсот фунтов. Каков же выигрыш графа?

Николай Павлович на мгновение задумался, потом на его губах появилась легкая, почти что хитрая улыбка.

— Тысячу фунтов… и пять тысяч рублей от меня, граф. — Он вздохнул, и в этом вздохе была тень усталости. — Признаюсь, мне стоило немалого труда пересилить себя, разрешая сие… мероприятие. Но престиж государства… не позволил отказать.

«Ну, конечно, пересилил», — мрачно отозвалось внутри.

— Ну, коль скоро престиж государства требует… — я слегка склонил голову, голос звучал почтительно, но в нем явственно слышалась издёвка, самую малость. — Осмелюсь задать лишь один вопрос, Ваше Величество: как некий зарвавшийся посол дерзнул требовать извинений лично от Императора Всероссийского? Запросто? Будто вы… — я сделал едва заметную паузу, — какой-нибудь заштатный германский князек? Этого я допустить не могу, Государь. — Я выпрямился во весь рост, взгляд стал ясным и твердым, полным патриотического пыла и верноподданнической решимости. — Вызов принимаю. Однозначно.

Император смотрел на меня. Несколько секунд. В его обычно непроницаемых глазах мелькнуло нечто — досада, осознание, что он загнал себя в угол собственной дипломатией. Мы оба понимали: получилось… некрасиво. Почти постыдно. Легкая тень смущения скользнула по лицу Николая Павловича.

Уже после обеда с царской семьей мы с цесаревичем Александром неторопливо шли по паркетным галереям к выходу из Зимнего. Мурат, завороженный роскошью дворца, следовал чуть поодаль в сопровождении гвардейского офицера.

— Петр Алексеевич, — тихо начал Александр, искренне пытаясь сгладить неловкость, — прошу, не держи обиды на отца. Всё вышло… стихийно. Эта дурацкая нота, спесивый посол, его неслыханная наглость… Государь вспылил. Уверяю тебя, он сожалеет о случившемся.

— Всё прекрасно понимаю, Ваше Императорское Высочество, — ответил я сухо, глядя прямо перед собой.

— Всё-таки обиделся, Петр Алексеевич, — с искренней досадой вздохнул наследник.

Я остановился, повернулся к нему. В голосе моем звучала ледяная вежливость, за которой скрывалась горечь:

— На Монархов, Ваше Высочество, подданные не обижаются. Они… давят свою душу. И порой прикладываются к бутылке, дабы было не столь досадно. Честь имею.

Я отчеканил последние слова, сделал безупречно вежливый, но отстраненный поклон и резко развернулся, направляясь к выходу, где меня уже ждал Мурат.

Александр замер, провожая взглядом удаляющуюся фигуру графа и снующего рядом мальчишку горца. В душе клокотал неприятный, липкий осадок. Разговор не удался.

«И как метко он поддел отца… — думал цесаревич, раздраженно сжимая пальцы. — Так деликатно и так унизительно. И ведь по делу. Государю и самому, знать, не по себе от содеянного. Вместо благодарности и наград за все труды — Петр ввязан в смертельную дуэль по воле дипломатической неловкости. И ради чего?» Мысль о том, чтобы проучить зарвавшихся англичан силой графа, теперь казалась Александру не остроумной затеей, а грязноватой авантюрой.

12202/200000

Глава 19

Граф Дмитрий Борисович мгновенно уловил моё мрачное настроение, едва мы переступили порог его особняка. Контраст был разительным: Мурат, сияющий от счастья, взахлёб рассказывал всем домашним о дворце, о доброте царя и обеде с царём. Граф мягко прервал его восторги:

— Мурат, друг мой, ступай, поделись впечатлениями с мамой и Катериной. А ты, Пётр, — кивнул он в сторону кабинета, — пройдём.

В тишине кабинета, пропахшего кожей книг и табаком, он указал на глубокое кресло. Я рухнул в него, чувствуя, как накопившееся напряжение ищет выход.

— Пётр, — спросил Дмитрий Борисович, наливая два коньяка, — что случилось? Ты выглядишь, будто с похорон пришёл, а не с высочайшей аудиенции.

Я взял бокал, сделал долгий глоток, и слова полились сами — горечью, досадой, подавленным гневом на нелепость ситуации, на императорское решение, на наглость англичан. Я выплеснул всё, не сдерживаясь. Граф слушал молча, не перебивая, лишь пальцы его нервно вцепились в подлокотники.

Когда я замолчал, тяжелая тишина повисла в комнате. Дмитрий Борисович долго смотрел в темнеющий коньяк в своем бокале, потом поднял на меня усталые, мудрые глаза.

— Что я могу тебе сказать, Пётр? — голос его звучал с непривычной горечью. — Увы, такова цена. Цена твоей близости к трону, твоей нужности, твоей… незаменимости. Решать тебе, как поступить. Но отказ от дуэли — он резко отрезал, — немыслим. Это конец всему. Твоему имени, твоему делу. — Он помолчал. — Есть путь… отдалиться. Максимально. Ты с Катериной — люди состоятельные. Можете зажить тихо, для себя, в своём имении. Возможно, это выход… — Он усмехнулся без веселья. — Но поверь старому другу, в России не так много людей подобного склада. Тебя не оставят в покое. Покой — роскошь, не для таких, как ты. — Граф встал, подошел к окну. — Впрочем, можно попытаться… стать как все. Тихо тянуть лямку, изображая бурную деятельность. Плыть по течению. Но, Пётр, — он обернулся, и взгляд его был острым, — зная твою натуру, твой ум, твою ярость к делу… тебя быстро раскусят. И начнут погонять. Жестко. Без пощады и снисхождения. Остается… — он тяжело вздохнул, — только одно. Идти дальше избранным путем. Делать дело так, как велит тебе совесть и разум. И платить цену, за каждый свой шаг. — Дмитрий Борисович отставил бокал, его взгляд стал проницательным, почти отеческим: