Читать книгу 📗 "Воин-Врач II (СИ) - Дмитриев Олег"
Князь слушал внимательно. Кивал и задавал вопросы о каких-то ориентирах по берегам Днепра, о протяжённости земель, что занимали племена, родственные «степным волкам». И я чувствовал, что мысли его значительно, несоизмеримо шире, чем моё желание исполнить как можно быстрее и лучше врачебный долг. «Тратим время, княже!» — не выдержал, наконец, я. «Извини, Врач, но тут очень велика возможность сделать хуже, вместо „лучше“. А вот если получится задуманное, то к нашей давешней придумке про греков да латинян можно будет подступиться гораздо удобнее. И беду отвести на долгие годы. Да хоть бы и на недолгие, но с этой стороны нам тоже мир никак не помешает!».
Спорить с ним не было ни желания, ни возможности. Всеслав-Чародей был абсолютно прав. Правда, думать о том, что произойдёт, помри эти двое у меня под ножом, тоже не хотелось совершенно.
Глава 2
Операция «Степь». Начало
Было бы, наверное, довольно оригинально, поссорься я со Всеславом сейчас. И как это вообще, интересно, выглядело бы? Та самая тревожная картина, когда человек орёт, машет руками и ругается сам с собой? Вот бы удивился степной гость, пожалуй. Да и дружина, наверное, могла не так понять этот неожиданный этюд
Но удалось чуть подуспокоиться, понять, рационально оценить и согласиться с позицией Чародея. Кидаться срочно-обморочно помогать болящим на чуть качавшуюся возле сходен лодью — не самое верное решение для великого князя, что на правах хозяина угощал гостя на берегу. Из моих мыслей он уловил, что гарантии и уверенности в успешном ходе лечения нет и быть не может: мы не видели пациентов и не знали их диагнозов даже примерно. А случая, подобного этому, его память обнаружить не могла, как ни старалась. Чтобы к городу, полному воинов, прилетел малым числом отряд врага, с вождём во главе, да не переговорщиком, выкуп или условия мира обсуждать. А с просьбой, мольбой о помощи. И не воспользоваться этим редким, штучным шансом князь себе позволить не мог. У каждого своё рацио, тут споров быть не может. И врач иногда вынужден отказывать в помощи одним, чтобы точно, гарантированно сохранить жизни других, лежащих рядом, на соседних столах или носилках. Князь же вынужден учитывать значительно бо́льшее количество факторов, принимая решения. Потому что отвечает не только за свою собственную жизнь и жизни своей семьи.
— Ты сказал, что воскрешать мёртвых подвластно лишь Богам, Всеслав, — проговорил хан, откладывая показательно подальше нож. — Люди говорят, ты один из немногих, с кем Они говорят. Так ли это?
— Люди говорят многое, Шарукан. Чаще всего то, во что сами хотят верить, — обтекаемо ответил князь.
— Они живы. Мои отец и сын живы, их не нужно воскрешать. Сможешь ли ты вылечить их? — помолчав, спросил он.
— Я не знаю, говорю тебе чистую правду. Я не видел их, не знаю их хворь. По словам и рассказам определять болезнь — это как жену выбирать по слухам, через третьи уши.
— Так пойдём, чего медлить? — он явно сделал над собой усилие, чтобы не вскочить на ноги.
— Сперва уговоримся о будущем, хан. А потом будем вершить настоящее. Так, как достойно вождей, и так, как рассудят наши Боги, — медленно, но очень весомо ответил Чародей.
— Я пришёл с богатыми дарами, — начал было Степной волк, решив, видимо, что мы собрались привычно, по-восточному, начать торговаться с ним, но князь прервал его, не дав договорить.
— Твой народ славен щедростью, Шарукан. Вы не жалеете золота, дорогих тканей и ещё более дорогих специй для друзей. Так же, как и стрел-сабель для врагов. Я не сомневаюсь в том, что твои дары достойны и богаты. Но я не хочу и не буду покупать у тебя жизни твоих близких за деньги и тряпки.
Брови хана выстрелили вверх. Такого он вряд ли ожидал. А князь продолжал.
— Если спасти их окажется не в моих силах, если Великий Тенгри решит, что их земной путь завершён — я не смогу и не стану спорить с Его волей. Тогда ты, и твои люди уйдёте вниз по реке вместе со всем тем, что привезли сюда. Так будет по чести.
— Да, князь. Так будет по чести, — эхом отозвался хан, не сводя с Чародея удивлённых глаз.
— Если же Боги будут милостивы, и твоим родным суждено жить дальше, а мне — помочь им в этом, я тоже не хотел бы принимать в дар за это железо, ткани и благовония. Мне будет достаточно твоего слова, что Степь и Русь будут жить в мире до тех пор, пока Дешт-и-Кипчак слышит и слушает тебя, Степной волк.
На этот раз хан молчал значительно дольше. И было будто наяву видно, что мысли с той стороны узких глаз мелькают с запредельной скоростью. Вряд ли он плыл сюда, предполагая подобное развитие событий. Но жизнь часто преподносит сюрпризы, мне ли не знать. А князь меж тем спокойно продолжал.
— Я держу торговый путь от Северного моря почти до Русского моря, Шарукан. Уверен, что если мы будем сидеть на этом пути вдвоём — каждому хватит и славы, и чести, и золота. Мои воины смогут при случае помочь тебе. Твои — мне, если придёт нужда. Добрые соседи иногда бывают ближе родни, не так ли?
Да, момент был рискованным. В первую очередь, своими неожиданностью и непонятностью. Как говорил один киногерой-бандит из популярного сериала моего времени: «Не люблю, когда чего-то не понимаю!». Именно эта фраза читалась на скуластом лице голубоглазого хана отчётливо, громко, почти вслух. И я, случись оказаться в его ситуации, вёл бы себя и думал, наверное, точно так же.
Шарукан обернулся через плечо и долго посмотрел на ту лодью, что стояла у дальнего причала, самую тяжело гружёную и с одним только экипажем гребцов на борту. Повернулся обратно и уставился на нас тяжёлым, я бы даже сказал — свирепеющим взглядом. Одно дело, если бы жадный князь русов торговался и требовал золота, коней, женщин, в конце концов! Это было бы привычно и понятно. Но проклятый Чародей предлагал небывалое — добрососедство и даже совместную торговлю. И рядом, как назло, не было ни единого старого кама с бубном и колотушкой, чтобы испросить совета у Великого Тенгри.
— Я понимаю, что моё предложение может удивить и насторожить, Шарукан. Но мои слова и поступки сейчас, как и то, что передавали тебе твои люди раньше, не дают повода сомневаться в моей честности. Я, как и ты, суров ко врагам и щедр к друзьям. И за мной — мой народ и моя земля, как и за тобой — Великая степь, которую не охватить взором и не пересечь за долгие седмицы на лучшем из коней.
Голос князя был спокойным, даже чуть напевным. Но навыков гипноза он не использовал вовсе, зная, что степные вожди тоже могли обучать своих наследников такому же. Последнее, чем хотелось продолжать этот неожиданный разговор, была бы дуэль двух сильных гипнотизёров. То столкновение двух волевых мужчин, что шло сейчас на этом берегу, на этой войлочной кошме, должно, обязано было пройти честно и открыто.
— Мои лодьи возят многое, хан. В том числе жёлтые солнечные камни, что рождают холодные северные воды. За эти камни, знаю, народы Юга и Востока щедро платят золотом в два-три веса, не торгуясь. Я могу доставлять их тебе к устью Днепра, а ты станешь единственным, кто будет торговать янтарём с Востоком. Это гораздо выгоднее и безопаснее, чем драться с персами, сельджуками и болгарами. Если не хочешь покупать корабли и нанимать мореходов — можешь просто брать плату за выход в Русское море, как и прежде. Я могу предложить твоим торговцам свободный проход по рекам на моей земле. Тут есть, над чем поразмыслить, Шарукан. Если ты дашь согласие, и Богам будет угодно помочь мне спасти твоих родных — мы посадим рядом мудрых старцев, пусть подумают и посчитают. Но согласие твоё нужно прямо сейчас.
Видно было, что от взрыва Степного волка отделяли какие-то крохи, доли мгновений. Ясно, что со стороны эта ситуация была до крайности похожа на банальный шантаж. И очень не хотелось бы, чтобы хан чувствовал себя «загнанным на флажки», прижатым к стенке.
— Не так давно, Шарукан, я велел схватить и посадить в яму митрополита Георгия, — продолжал Всеслав, глядя на замершего снова в удивлении собеседника. — Не знаю, ведомо ли то твоим людям. Грек замарался в паскудных делах. Брать деньги за то, чтобы позволять другим говорить с Новым Богом в Его же доме — меньшее из его преступлений. Будто бы Бог слышит слова, обращённые к нему, только под золотыми куполами, а стоит выйти из-под сводов храма — тут же глохнет?
