Читать книгу 📗 "Воин-Врач II (СИ) - Дмитриев Олег"

А мне вспомнился тогда старый случай, когда в Кабуле меня в выходной день выдернули из дома люди со скучными глазами и повезли куда-то в грохочущей «буханке» по адовой жаре. Выяснять, куда именно, не хотелось — и так злило абсолютно всё: и их одинаковые постные морды и галстуки, и жара, и тупая головная боль после вчерашнего. Судя по тому, что ехали в противоположную сторону от рынка Шаринау, решил, что везли в посольство. И не ошибся. Там меня час держали в приёмной, а когда в графине кончилась вся вода, а во мне — всё терпение, пригласили за двойную дверь, в комнату с двумя вентиляторами, гербом и портретами. И парой граждан, одним из которых оказался знакомый полковник-«каскадёр». По его лицу было ясно, что «шить» хозяин кабинета мне собирался что-то уж на редкость поганое, такое, по сравнению с чем солнечные Мордовия и Воркута покажутся раем на земле.

— Знаком ли Вам некто Волков Александр Иванович? — отвратительно липким голосом спросил тот главный в штатском.

— Конечно! Это мой товарищ, он сейчас работает зав. хирургии вместо меня, в моей родной районной больнице. А что, что-то с Сашкой? — встревожился я. Тут была беда со снабжением, и Саня часто слал из Сюза почтой всё, включая иглы и кетгут. А в прошлый раз я попросил его выслать тех самых пилок Джигли. Тупились они быстро здесь, на войне. Я за первую неделю ампутировал, кажется, больше рук и ног, чем за всю свою врачебную практику до этого.

Выяснилось, что Сашка заклеил в конверт пять струн для пилки, а в письме написал: «Спёр, сколько смог!». Шутником он всегда был тем ещё. Но хирург от Бога, конечно. Так вот, товарищи в потном «маренго», коллеги хозяина кабинета под гербом и портретом, сперва по инструкции встали на уши на сортировке почты, когда «просветили» конверт авиапочты и увидели внутри спутанные провода. Потом оскорбились, когда в доску ошалевшая от жары собака ничего опасного в закрытом бумажном пакете не учуяла. А когда не менее потный сапёр обматерил бдительных рыцарей с холодными руками и чистыми головами, швырнув на пол смотанные струнные проволоки — обиделись до глубины. И решили хотя бы расхищение социалистической собственности группой лиц раскрыть, да с ещё и с международной контрабандой.

Зная продуманного шутника-Саню, пилки наверняка были списанными. Принимая во внимание жару и общую нервную обстановку, усугубляемую «липким» в штатском, разговор очень быстро перешёл на повышенные тона и активную эмоциональную лексику. Поэтому вошедшего в кабинет четвёртого мы заметили не сразу, продолжая ещё некоторое время по инерции орать друг на друга.

— Молчать! — даже не крикнул и не скомандовал новый участник беседы. Но полковнику и «штатскому» хватило. Первый вскочил едва ли не по стойке «смирно», второй достал большой мятый клетчатый носовой платок и принялся утирать мгновенно и обильно выступивший пот.

— Петров. Доктору завтра на смену в госпиталь. Если он не отдохнёт, то будет не в форме. Если от этого пострадает советский раненый солдат — я тебя лично пристрелю прямо здесь, ясно? — по-прежнему не повышая голоса сообщил невысокий но крепкий, будто отлитый из бронзы круглолицый мужчина с тёмными глазами, высоким лбом и зачёсанными назад короткими седоватыми волосами.

— Товарищ ге… — начал было «липкий» совершенно другим голосом, но был перебит.

— Он спасает жизни наших товарищей. Он под душманскими пулями оперировал. Он пользы приносит больше, чем ты. Поэтому отдай доктору инструменты и конверт с письмом из дома. А мне — вон ту папку, всю. — Спорить с бронзовым тут никто и не планировал. Папка с завязками перекочевала со столешницы в его ладонь, пару раз нетерпеливо шевельнувшую пальцами.

— Делом займись, царандоевец**, — последнее слово он будто плюнул в «липкого», который и так выглядел — хоть выжимай, и обернулся ко мне.

** Царандоевец — сотрудник Народной Милиции Афганистана (которая носила название «Царандой» пушту څارندوی‎ — защитник).

— Вы свободны, доктор. Машина доставит Вас домой. Приношу извинения за излишне бдительных коллег, сами понимаете, военное время. Женя, проводи.

— Есть — проводить, Александр Иванович! — полковник подхватил меня за локоть и выдернул из кабинета, не дав даже попрощаться с бронзовым.

Тогда, на той войне, много было плохого. Но запоминалось, к счастью, и хорошее. И люди приличные, помнившие о долге и чести офицера, тоже встречались. А пилки те, все пять, пришли в негодность за неделю. Много было работы тогда, очень много…

На досках лодьи были накиданы какие-то ковры, вроде того, с которого мы с ханом только что встали, только эти были нарядными, яркими, и их была целая стопка. С одной стороны лежал неподвижно старик с белой редкой бородой, в которой гуляла странная отрешённая улыбка. С другой грыз зубами рукоять плётки парень примерно Ромкиного возраста, хрипло подвывая от боли. Нога его была обмотана белой тканью, на которой проступали красные пятна. И запах от неё тянулся ох какой неприятный.

Глава 3

Чудес не бывает

— Дарён! — махнул я жене на парня, и она очутилась у того в головах быстрее, чем можно было даже представить: только подол взмахнул, кажется, там, где она только что была — и вот её узкие ладони уже на висках Сырчана, что метался в трёх шагах впереди. Смотрелось это тревожно. Хотя там, в той ситуации, наверное не было того, что выглядело бы как-то по-другому.

Брови Шарукана снова взлетели, едва он услышал глубокий протяжный напев. И увидел, как смягчается, расслабляясь на глазах, лицо сына. Рукоять камчи выпала у того изо рта, соскользнула со стопки ковров и стукнула о дно лодьи. Хан вздрогнул от этого звука, как от выстрела. Хотя да, в этом времени такого не бывало, огнестрельного оружия ведь не было пока. Тут вздрагивали, когда стрела впивалась в тело. Когда было уже поздно.

Я нахмурился давно, сразу, как только ноги ступили со сходен на дно. И брови продолжали сходиться всё ближе с каждой секундой, с каждой новой полученной толикой информации. И то слово, что пришло вслед за воспоминанием о здешних стрелах, звучало в мозгу всё громче. Поздно…

Зрачки Сырчана давали понять, что накачали его, вероятнее всего, морфином. Хотя откуда бы он тут? Значит, наверное, опиум. И вряд ли у здешних степных шаманов в ходу внутривенные инъекции, так что поили или окуривали. И запашок этот, что я за гнилостной вонью сразу в речном ветерке сразу было не заметил, догадку подтверждал. Это ж сколько надо было выпоить парню и, главное, старику, чтоб добиться стойкого болеутоляющего эффекта? Память подсказала, что при приёме внутрь усваивается около четверти объёма алкалоида. Хотя, это по морфину. Но в любом случае, то, что дедок четвёртые сутки находился в таком тяжело загруженном состоянии, к выздоровлению его приблизить никак не могло. Как только сердце выдержало столько?

Сын хана замер, уставив глаза с еле заметными зрачками в по-осеннему низкие сероватые кучевые облака, что будто тоже смотрели на этих двоих, приплывших на «скоропомощной» лодье, с тоскливым безнадёжным сочувствием. Слово «поздно» опять звякнуло в голове разбитым зеркалом или осколками любимой чашки, что словно сама собой выскочила из пальцев и грянулась о плитку пола.

«Ну уж нет!» — проснулся во мне привычный злой кураж. Иногда, когда пропадала не то, что уверенность в позитивном исходе, но даже и последняя надежда на него, выручала именно такая холодная ярость. Когда работаешь до последнего, до самого последнего шанса, самой крайней секунды. И потом ещё. Бывало, что и везло.

«Чудес не бывает, запомни!» — говорил мне старый академик, корифей и величина, лауреат всего, чего только можно было, во всём мире. Спасший столько народу, что можно было бы, наверное, целый город заселить, и не маленький. И схоронивший, как и любой врач, стольких, чтобы на душе наросла та непременная, обязательная профессиональная мозоль. Та, что не позволяет слишком сильно сочувствовать и сопереживать, зато помогает чётко и профессионально, без вредных несвоевременных эмоций, делать свою работу. Та, которой на самом деле нет.