Читать книгу 📗 "Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор"
— И тот, у кого будет этот камень, Ваша Светлость, — я выдержал многозначительную паузу, — тот и будет заказывать музыку во всей российской металлургии. Я предлагаю вам долю в будущей угольной монополии, которая подсадит на свою продукцию все заводы страны.
Алчность. Я увидел, как она вспыхнула выжигая и спесь, и недоверие. Это было предложение, от которого такие, как он, не отказываются.
После демонстрации я повел его в кабинет. Там, на столе, уже лежал мой многострадальный устав, исчерканный красным.
— Вот, Ваша Светлость, наши благие начинания, — вздохнул я, небрежно листая страницы. — Государь добро дал, а воз и ныне там. Канцелярские крысы нашли тысячу причин, чтобы все застопорить.
Я «случайно» оставил на виду другую бумагу — черновой список акционеров. Напротив фамилии Меншикова стояла самая жирная цифра после государевой и моей доли. Князь скользнул по ней взглядом, и его губы скривились в хищной усмешке. Он все понял.
— Кстати, о делах государственных, — внезапно сменил тему Меншиков, плюхаясь в мое кресло так, будто оно всегда было его. — Пока ты тут с печами своими ковыряешься, в Питере дела идут. Твои бумажки работают. Брюс на днях имел долгий и, говорят, весьма пикантный разговор с лордом Эшвортом. Показал ему копию допроса того пирата… как его… Ллиамаха.
Меншиков видимо так пытается сделать шаг навстречу, сообщая все это.
— Так этот посол, чванливый индюк, говорят, в лице менялся раз пять за минуту. Сначала побагровел, грозился ноту протеста впаять, а потом, когда Яков Вилимович намекнул, что оригинал вместе с бухгалтерской книгой может «совершенно случайно» утечь не только к нашему Государю, но и в руки его оппозиции в Лондоне… так он сдулся. Стал тихий, как овечка. Брюс теперь из него веревки вьет. Англичане вдруг стали сговорчивее по сукну для армии, да и пошлины на пеньку обещают скинуть. Твоя авантюра, Смирнов, уже приносит казне барыши.
Эта новость — как бальзам на душу. Значит, не зря рисковал. Маховик, который я запустил, начал раскручиваться. Раз уж Меньшиков сам признал, что я полезен, значит он созрел для предложения.
— Рад служить Отечеству, Ваша Светлость, — сдержанно ответил я.
— То-то же, — хмыкнул Меншиков. — А вот некоторые, видать, служить не очень-то и хотят. Видимо, кто-то очень не хочет, — он снова покосился на список акционеров, — чтобы Ваша Светлость приумножили свои капиталы и славу Отечества. Кто-то на Урале возомнил, что может указывать нам тут в столице, как дела делать.
Бинго. Я нажал на две главные кнопки: жадность и тщеславие. Мысль о том, что он может пролететь мимо таких барышей, была неприемлема в его системе координат.
Он поднялся. Вся его напускная ирония слетела. Передо мной снова был Меншиков-хищник. Энергичный, властный, опасный.
— Непорядок, — коротко бросил он. — Волю государеву не выполнять — это бунт. Разберемся.
Он прошелся по кабинету, его сапоги тяжело стучали по половицам.
— Завтра же бумаги твои будут где надо. И с подписью какой надо, — он бросил на меня быстрый взгляд. — А с нашими уральскими друзьями… я переговорю. По-свойски. Думаю, они быстро сообразят, что ссориться с нами — себе дороже.
Он больше не сказал ни слова. Развернулся и, не прощаясь, вышел, оставив меня одного. Я подошел к окну и смотрел, как его карета, поднимая тучи пыли, уносится в сторону Питера.
Я не питал иллюзий. Я не друга завел, просто спустил самого опасного волка в этой стае с поводка, натравив его на других. Я превратил его из потенциальной угрозы в вынужденного союзника, чьи интересы сейчас совпали с моими. Это была грязная, циничная игра. В этом мире иначе было нельзя. Битва за уголь и устав была выиграна, даже не начавшись. Теперь можно было вернуться к главному — к стали.
Глава 13
Осень в 1705-м выдалась, прямо скажем, дрянной. Небо над моим Игнатовским затянуло серой хмарью. Мелкий, противный дождь сеял без передышки, превратив дороги в непролазную грязь.
Хорошо хоть шведы, которые после нашего рейда вроде как собрали флот в кулак, на блокаду Питера так и не решились. Видать, Брюс с послом Эшвортом хорошо «поговорили». Эта передышка, выцарапанная у судьбы шантажом, была для меня на вес золота.
Вся движуха в имении теперь крутилась вокруг одного места. В центре новенького, пахнущего свежей смолой цеха, стоял мой конвертер. Его пузатое, выложенное огнеупорным кирпичом нутро было еще холодным и пустым. А вот рядом, соединенная с ним системой толстых, обмазанных глиной труб, уже пыхала нестерпимым жаром «Стеклянная печь». Мы с ней намучились — жуть. Но наша первая регенеративная печь наконец-то вышла на рабочий режим. Мой гений-самородок Нартов все-таки додумался, как собрать жаропрочные заслонки — наворотил какую-то конструкцию из слюды, керамики и хитрых рычагов. Эта адская машина раскалилась до такой дури, что смотровое окошко из толстого стекла, которое я достал по цене крыла от самолета, начало потихоньку оплывать. Именно в этом пекле мы и довели до ума кварцитовые кирпичи для конвертера.
Но главная засада никуда не делась. Дутье. Мощности мехов, что крутились от водяного колеса, не хватало от слова «совсем». Чтобы воздух пробил толщу жидкого металла, нужно было такое давление, о котором тут никто и не слыхивал. И пока шла стройка основного цеха, Нартов с Федькой и Гришкой в соседнем сарае колдовал над другой шайтан-машиной. Они собирали мой самый отмороженный проект — примитивный, но, надеюсь, рабочий паровой компрессор. Здоровенный цилиндр, который мы отливали и притирали вручную, поршень, уплотненный промасленной пенькой и кожаными кольцами, и все это — к наспех сваренному котлу. Эта хреновина пыхтела и тряслась так, что казалось, вот-вот рванет к хренам, но именно она должна была дать нам нужный напор.
И вот настал день «хэ». На площадке перед конвертером собрались все причастные к этому безумию. Нартов, с ругами под глазами из-за бессонных ночей, стоял у рычагов паровой машины. Он решил лично рулить этим монстром. Магницкий, прижимая к себе амбарную книгу, нервно протирал очки. Его математический мозг видел сотни переменных, и он понимал — любая ошибка может пустить всю нашу затею коту под хвост.
— Пора, Петр Алексеич, — прохрипел Нартов. — Котел давление держит. На соплях, но держит.
Я кивнул. По моему знаку из плавильни по желобу полился ослепительный поток чугуна, наполняя пасть конвертера. Это был наш лучший чугун, на коксе, из шведской руды. Я лично следил, чтобы флюса бухнули по минимуму — руда оказалась на удивление чистой, без фосфора и серы. Это был наш единственный джокер в колоде. Наша надежда, что все пойдет как по маслу.
Когда конвертер выпрямился, я перекрестился. Чисто на автомате.
— Давай, Андрей!
Нартов дернул рычаг. Паровая машина вся затряслась, издала такой стон, будто ее режут, и поршень компрессора с натугой пошел вниз. Секундная заминка, и из горла конвертера с ревом вырвался огненный столб. Конечно, не доменная печь где-нибудь в Магнитогорске, но для этого мира — Армагеддон. Грязно-бурое пламя, полное дыма и искр, ударило в потолок. Это выгорал кремний. Паровуха работала с дикими перебоями, давление в котле скакало, пламя то взмывало до крыши, то чахло. Нартов, обливаясь потом, как в бане, боролся с рычагами, пытаясь стабилизировать поток.
Я стоял у смотрового окна, прикрывшись закопченным стеклом, и не отрываясь пялился на этот огненный беспредел. Я видел, как меняется цвет пламени, как оно из грязно-бурого становится ярко-оранжевым. Пошел марганец. А вот и знакомый ослепительно-белый оттенок — загорелся углерод. Рев усилился.
— Давление падает! — заорал Нартов. — Котел долго не протянет!
Я молчал. Я смотрел на огонь. Все, что я знал, все, что помнил, вся моя интуиция — все работало на пределе. Я ждал тот самый, еле уловимый переход. Вот он! Белый цвет чуть пожелтел, искр стало меньше, а столб пламени слегка осел. Еще пара мгновений, и мы начнем жечь само железо, превратив сталь в бесполезный шлак.
