Читать книгу 📗 "Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович"

Николай встал, одернул пиджак и, вздохнув, рассказал, как и почему он попал в Отряд особого назначения, как осуществлялась охрана дома, как он заступил на пост ночью 17 июля и все, что произошло потом. Без особых подробностей, разумеется.

По ходу повествования ему задавали вопросы, что-то уточняли. В том числе и Маша, поскольку выяснилось, что о событиях дня 17 июля Николай ей не рассказывал. Впрочем, вопрос она задала всего один. Когда речь пошла о дороге на Коптяки, о свертке на Ганину Яму, Маша вдруг спросила:

– Позвольте, Николай, мы проезжали этот сверток третьего дня, когда ехали из Коптяков в город?

– Проезжали.

– Почему вы не сказали? – Николая обжег вопросительный и одновременно обиженный взгляд Машкиных «блюдец».

– Зачем, Мария Николаевна? Мы торопились, да и не время было. Что бы это изменило-то? Никуда эта треклятая Ганина Яма от вас не денется.

Маша еще несколько секунд смотрела на него, а потом кивнула, демонстрируя свое согласие с его доводами и желание слушать дальше.

Под конец рассказа Дитерихс, более других знакомый с материалами следствия, сказал, что Николаю придется дать свидетельские показания. О великой княжне он тактично умолчал, но Маша все поняла сама.

– Я тоже готова дать показания следователю, – заявила она, – тем более что запомнила палачей в лицо.

– Как вам будет угодно, Мария Николаевна! – сказал Болдырев.

– И еще, господа, – твердо сказала великая княжна, – я никому не хочу мстить. Наказание должны понести преступники, а не люди, непосредственно не принимавшие участия в убийстве. Я имею в виду солдат охраны, рабочих Сысертского завода и Николая Петровича в частности. Он, как вы догадались, находится в розыске.

– Какой уж тут розыск, – развел руками Болдырев, – его награждать впору!

– Да уж, – согласился с ним Иванов-Ринов, – в былые времена за меньшее графами жаловали.

– Бог даст, пожалуем, – прошептала Маша. –  Особо должна отметить, – продолжила она, – других членов семьи Мезенцевых: Екатерину, присутствующую здесь, и Пелагею Кузьминичну, мать Николая, трогательно и самоотверженно ухаживавших за мной.

При этих словах Катюха, на которую обратились все взгляды, залилась краской и потупилась.

– Ну а вы, поручик, тут каким боком? – спросил Болдырев.

Шереметьевский, до того молчавший, вскочил, вытянулся и не нашел ничего лучше, чем начать со слов:

– Готов понести любое наказание! Я дезертир!

– То есть как? – опешил Гайда, да и не только он.

– Господа, – вмешалась Маша, – поручик Шереметьевский был настолько любезен, что помог нам добраться до Омска, действительно покинув при этом свою часть. Но его вину я беру на себя!

Потребовались подробности, и последовал сбивчивый рассказ Андрея о событиях трех последних дней. Когда речь зашла о подделанной подписи, то Андрей скромно не упомянул чьей, надеясь, что пронесет. Не пронесло!

– Чью подпись-то подделали? – посмеиваясь, спросил Болдырев.

– Генерала Гайды… – Поручик ел глазами начальство.

Офицеры грохнули хохотом. Не смеялся только Гайда. Впрочем, и он, с трудом сдерживаясь, с напускной строгостью спросил:

– Да как вы осмелились, поручик?

– Извините, генерал, – великая княжна с улыбкой посмотрела на него, – вашу подпись подделывала лично я. Приношу вам свои извинения, но так сложились обстоятельства.

– Это честь для меня. – Гайда встал и поцеловал великой княжне руку. – А документ этот сохранился? Не подарите ли вы мне его на память?

– С удовольствием! Андрей Андреевич, передайте бумагу генералу!

Рассмотрев свою подпись на документе, которую было трудно отличить от настоящей, Гайда попросил у великой княжны автограф. В результате на бумаге после его подписи появилось краткое «Mарiя». Молодой чех был в восторге.

В итоге репрессий против поручика Шереметьевского объявлено не было, так как, по мнению присутствующих, опознав великую княжну, он действовал сообразно обстановке. То есть выполнял ее волю. Выполнять ее волю он должен был и в дальнейшем, так как по просьбе княжны был оставлен при ней офицером для особых поручений.

Полковнику Кобылинскому также было приказано состоять при великой княжне: совместно с вызванным в штаб начальником гарнизона Омска полковником Волковым предстояло заняться ее благоустройством – размещением великой княжны и ее спутников в гостинице «Европа». На вопрос Волкова, что делать с постояльцами в битком набитой людьми «Европе», ему было сказано, что это никого не волнует. Надо освободить два номера – и точка.

Тут взял слово Николай и заговорил об охране великой княжны. Заявил, что личную охрану он берет на себя, но это последний рубеж, а нужен еще внешний круг.

– А что ты понимаешь в охране? – поинтересовался Болдырев.

– А кто понимает? У меня мысли кое-какие есть, да и интерес свой имеется. Я спас Марию Николаевну, стало быть, и вдругорядь от смерти ее защищать обязан.

На возмущенные вопросы о том, о какой смерти он говорит, о том, кто вообще может угрожать великой княжне, Николай ответил, что желающих ее смерти достаточно. Для большевиков она ненужный, но очень важный свидетель. Да и здесь, в Омске, могут найтись недоброжелатели. Не всем по душе внезапное «воскрешение» великой княжны.

После недолгого размышления присутствовавшие были вынуждены с ним согласиться. Николай тут же подбросил идею о формировании группы охраны из нескольких беззаветно преданных императорской семье офицеров. В том, что такие найдутся, он не сомневался. Не сомневались и остальные, так что вопрос был решен. Формирование группы поручили полковнику Кобылинскому.

Николай, обнаглев окончательно, заявил, что нуждается в дополнительном вооружении.

– Что тебе нужно? – удивился Болдырев. – Винтовка?

– Нет, винтовка ни к чему, – ответил Николай, – а вот два браунинга не помешали бы.

Его заявление вызвало живой интерес.

– Два-то зачем? – поинтересовался Дитерихс.

– Я стреляю с двух рук, – ответил Николай.

– А чем плох наган? Безотказная ведь штука.

– Перезаряжать долго, а в пистолете выкинул пустой магазин и вставил новый. А если патрон в стволе оставлять, то получается уже не семь патронов, а восемь. И калибр помощнее.

– Как же ты их носить будешь, – продолжал сомневаться Дитерихс, – как американские ковбои?

– Не совсем так, но похоже. Я сбрую придумал, надо будет заказать. И кстати, – добавил Николай, – об охране и о том, кто что умеет.

С этими словами он выложил на стол свой наган.

– Нас даже не обыскали. Вы, Василий Георгиевич, сказали «пойдем», ну и все пошли. А если б мы что-то недоброе замышляли? У поручика хоть наган на виду, а у меня?

– Да, – крякнул Болдырев, – уел ты нас, кавалер! Ладно, будут тебе браунинги, я распоряжусь. Ну что, возвращаешься в строй?

– Не стоит, Василий Георгиевич, – неожиданно возразила Маша.

– Почему? При нынешних обстоятельствах ему и чин подпрапорщика можно присвоить.

– И ему сможет приказывать любой старший по званию. Даже тогда, когда это будет идти вразрез с его обязанностями. Вы ведь не повесите ему на грудь табличку «Телохранитель великой княжны». А в нынешнем его гражданском статусе приказывать ему могу только я.

– Телохранитель, – хмыкнул Болдырев. – Слово-то какое! А впрочем, вы правы, Мария Николаевна, будь по-вашему.

Он помолчал немного и спросил:

– Вы вот что лучше скажите: какие у вас планы-то? Что делать собираетесь? Во Владивосток и заграницу намерены?

Все с интересом и некоторым напряжением ждали ответа. Было понятно, что появление великой княжны может способствовать развитию новых интриг в политической игре. В том, что эта девятнадцатилетняя девушка не способна вести свою игру, никто не сомневался. Тем более неожиданным был ее ответ.

– Знаете, господа, – великая княжна обвела всех взглядом, – совсем недавно мне уже задавали такой вопрос, и я ответила, что готова жить жизнью простой крестьянки, научиться доить корову и косить траву.