Читать книгу 📗 "Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор"

Андрей Нартов, казалось, вовсе перестал спать. Он фонтанировал идеями, каждая из которых была дерзновеннее предыдущей. Через пару дней он выложил передо мной стопку чертежей.

— Вот, ваше благородие, — его голос звенел от возбуждения. — Думал я над вашей задачей. Вот решение по паровой машине.

Я развернул верхний лист. Схема была сложной, правда до гениальности логичной. Два цилиндра располагались друг напротив друга, на одной оси, а их поршни были соединены с одним коленчатым валом.

— Оппозитная схема, — вырвалось у меня.

— Как изволили назвать? — не понял Нартов.

— Неважно. Объясняй.

— Поршни будут ходить навстречу друг другу, — он начал водить по чертежу мозолистым пальцем. — Один толкает вправо, другой — влево. Они будут гасить силу друг друга, уравновешивать. Машина не будет трястись, а будет мощно и ровно дышать, как грудь у кузнеца. Никаких скачков и тряски. Чистая, плавная сила.

Я смотрел на чертеж. Этот парень — гений. Я лишь дал ему общую идею, а он додумал ее, воплотил в изящную, рабочую конструкцию. Но тут же возник спор, который едва не перерос в полноценную ссору. Касался он сердца машины — котла.

— Делать будем из нашей новой стали! — рубанул я. — Она прочная, выдержит любое давление.

— Ни в коем разе, Петр Алексеич! — впервые за все время Нартов позволил себе со мной так резко спорить. Его поддержал и Магницкий. — Мы эту сталь еще не знаем! Да, она твердая, но хрупкая ли? А как она себя под долгим давлением и жаром поведет? Мы же не хотим, чтобы наш первый котел рванул так, что от Игнатовского одна воронка останется! Медь! Вот из чего нужно делать. Она пластичная, вязкая. Если что не так, она сначала вздуется, зашипит, даст нам время убежать, а не разлетится на тысячи осколков.

Доводы были железные. Я, скрепя сердце, согласился на компромисс. Первый, опытный агрегат строим с медным котлом, который влетит нам в копеечку. Но параллельно я приказал Нартову и Федьке с Гришкой оборудовать в кузне специальный стенд. Мы будем испытывать нашу сталь. Рвать ее на лебедках, гнуть, калить и снова гнуть. Мы должны были узнать предел ее прочности, прежде чем доверить ей жизни людей.

По проблеме шлака Нартов тоже выдал идею, поражающую своей простотой.

— А что, если в нашем «тазике»-конвертере, — размышлял он вслух, водя мелом по доске, — пробить еще одну дырку? Сбоку, повыше. Не для заливки чугуна, а для слива. Шлак ведь, вы сами говорили, легче, он сверху плавает. Наклонил конвертер в одну сторону — слил эту дрянь через специальную летку. А потом уже в другую сторону наклонил — и льешь чистую сталь.

Я тут же ухватился за эту мысль. Это был прорыв. Но я видел и все подводные камни.

— Дверь в пекло, Андрей? — я посмотрел на него в упор. — Идея — блеск. А теперь придумай, как мы будем затыкать эту дыру, из которой хлещет жидкое солнце? Какой материал выдержит такой жар и не приварится намертво? И чем мы будем пробивать застывшую корку шлака? Ломом? Да он оплавится, не успев ее коснуться.

Нартов нахмурился, скребя в затылке. Вопрос остался открытым. Мы нашли направление, но сам путь предстояло прорубать через пот, ожоги и десятки неудачных экспериментов.

Пока мы, инженеры, витали в эмпиреях чертежей и гипотез, капитан де ла Серда вел свою, куда более приземленную и кровавую войну. Его отряд «особого назначения» превратился в стаю волков. Днем они до седьмого пота гоняли по окрестным лесам и болотам, отрабатывая бесшумное передвижение, засады и ножевой бой. А ночами, разбившись на двойки и тройки, превращались в призраков, патрулирующих дальние подступы к имению. Я поначалу считал это излишней предосторожностью, но старый испанец оказался прав.

Реальность нанесла свой удар на третью ночь. Я уже ложился спать, когда в дверь моей избы постучали. На пороге стоял сам де ла Серда.

— Прошу прощения за поздний визит, барон, — от его голоса веяло могильным холодом. — У нас гость. Я думаю, вам будет интересно на него взглянуть.

Он провел меня в дальний погреб, который он приспособил под свои нужды. Воздух там был спертый. При свете одинокого фонаря я увидел сидящего на полу человека. Он был связан, во рту — кляп. Одежда на нем была простая, мастеровая, но руки… руки были крепкими, мозолистыми, со въевшейся металлической пылью. Это явно был не крестьянин.

— Мои ребята взяли его в трех верстах отсюда, у брода, — пояснил испанец. — Пытался просочиться, косил под заблудившегося охотника. Но врал неумело.

Де ла Серда подошел к пленнику, вытащил кляп. Тот закашлялся, жадно глотая воздух.

— Кто послал? — вопрос испанца прозвучал как щелчок кнута.

Пленник молчал, упрямо глядя в пол.

— Хорошо, — де ла Серда повернулся ко мне. — Барон, не хотите ли прогуляться? Воздух сегодня свежий.

Я понял, что сейчас начнется то, что я предпочел бы не видеть. Ценю, конечно, заботу, но я был командиром. И я должен был это видеть.

Допрос был страшным в своей обыденности. Старый испанец просто говорил. Тихо, вкрадчиво, объясняя пленнику с хирургической точностью, что именно он будет делать с его пальцами, а потом и с другими частями тела, если тот не заговорит. В его арсенале не было затейливых пыточных инструментов. Только простой нож и плоскогубцы из кузни.

Мастеровой сломался через пять минут, когда де ла Серда, все с тем же спокойным лицом, начал медленно ставить свои «инструменты» на стол перед растерянным пленником. Он завыл, забился в веревках, и из него полилось.

Это был простой, но ушлый литейщик с одного из демидовских заводов. Его и еще нескольких таких же лично послал один из главных приказчиков Демидова. Задача у них была простая. Просочиться в Игнатовское, прикинуться беглыми мастерами, а потом начать свою игру. «Поглядеть» на наши чертежи, на наши «диковинки». И главное — начать обрабатывать моих лучших кузнецов и литейщиков. Кого-то переманить, пообещав двойной оклад и вольную. А самых упрямых — запугать. Намекнуть, что их семьи могут «случайно» пострадать от пожара или попасть под горячую руку пьяного солдата.

Демидов вел активную промышленную контрразведку и психологическую войну, пытаясь выбить из-под меня фундамент — моих мастеров.

Когда пленник выложил все, де ла Серда посмотрел на меня. В его взгляде был немой вопрос: «Что с ним делать?».

— К Брюсу.

Пусть Яков Вилимович соберет компромат и на Демидова, хуже не будет.

Ночь после допроса выдалась тяжелой. Я долго не мог уснуть, ворочался на своей жесткой кровати. Утро не принесло облегчения.

Я ждал ответа с Урала, от моего могущественного врага. К обеду появился гонец от Брюса. Он привез толстый пакет с депешами и долгожданный ответ от Никиты Демидова.

Я вскрыл пакет в своем кабинете. Письмо было написано на дорогой гербовой бумаге, каллиграфическим почерком дьяка. Оказывается, промышленный король оказался не на своих уральских заводах, а в Москве, где, по его словам, он «решал дела в Приказах». Старый лис плел свои интриги в самом сердце государства.

Ответ был шедевром дипломатической эквилибристики, ядовитым медом, завернутым в почтительное обращение. Что характерно, адресован он был не мне лично, а «Совету господ директоров Русской Промышленной Компании». Копия, как любезно сообщил Брюс в сопроводительной записке, была направлена и светлейшему князю Меншикову.

Демидов писал, что «наслышан о великом рвении государева нового любимца, барона Смирнова» и «всецело поддерживает любые начинания, служащие приумножению мощи и славы Отечества». Каждое слово сочилось фальшью. Он продолжал, что, к великому его сожалению, «дела государственной важности» не позволяют ему покинуть Первопрестольную и почтить визитом «отдаленную, хоть и славную своими начинаниями, вотчину» в Ингерманландии.

А дальше следовал сам удар, поданный под соусом отеческой заботы. «Вместо сего, — писал Демидов, — дабы не отвлекать государевых людей от ратных дел, по-отечески приглашаю самого господина барона явиться в Москву. Здесь, в сердце России, перед советом истинных рудознатцев и промышленников, коих немало собралось в столице, он мог бы доложить о своих успехах и планах, дабы мы, люди опытные, могли дать ему добрый совет и уберечь от ошибок, свойственных молодости и горячности».